— Вот, — Лобачев протянул фотографию, которую держал в руке.
Снимок был расплывчатый. Чак держал калана за задние лапы; голова зверька находилась почти под брюхом хищника.
— Куда Чак тащит свою жертву?
— Вот именно, куда тащит? — заложив руки за спину, Лобачев ходил по кабинету. — В океане насчитывается около двухсот тридцати видов акул. К разряду опасных относятся двадцать девять видов. Выходит, Чак — тридцатый. Впрочем, рассказы о кровожадности акул очень преувеличены. Человеку, например, куда опаснее переходить улицу или, скажем, играть в футбол, чем встретиться с акулой.
— Не акулы, а овечки, — засмеялся Еремин.
— Не овечки, конечно. Большинство акул либо чересчур малы, либо вялы, либо слабосильны, чтобы нападать на крупных особей и тем более на человека. А иные обитают так глубоко, что каланы, сивучи, котики никогда с ними не встречаются.
Еремин устроился поудобнее. Он любил слушать Лобачева.
— Парыгин пишет, что длина черной акулы пять метров. А китовая акула достигает в длину двенадцати метров и совершенно безвредна, хотя один мой знакомый капитан сомневается в этом. А сомневаться он стал после того, как год назад, вспоров живот одной рыбины, обнаружил тридцать семь пуговиц, пять кожаных ремней и семь женских туфелек. Меня это нисколько не удивляет. Подобно усатым китам, китовая акула плавает с широко раскрытой пастью, фильтруя планктон и прочую съедобную и несъедобную морскую мелочь. — Лобачев взял фотографию и начал уже в который раз рассматривать ее. — Обрати внимание, Алексей. У Чака даже пасть не раскрыта. Впечатление такое, будто лапы калана приросли к черной квадратной болванке головы. Совершенно необъяснимо.
«Вот именно, — думал Еремин, внимательно слушая рассуждения профессора. — Если каланов истребляет акула, то каким же образом шкуры попадают на черный рынок? Не является ли версия о Чаке удобной ширмой для браконьеров? Акула, очевидно, существует, но нам от этого не легче».
— Николай Николаевич, шкуры, которые мы тебе дали на экспертизу, действительно с острова Семи Ветров?
— Ты сомневаешься в моих познаниях?
— Я не сомневаюсь. Спрашиваю не ради любопытства.
— Понимаю. Еще раз подтверждаю, шкуры каланов — с острова Семи Ветров, — сказал Лобачев, возвращаясь на свое место. Извини. Этот случай выбил меня из равновесия… Панна еще не пришла? Черт знает что! — Лобачев стал шарить в ворохе бумаг. — На той неделе сыновья приезжают. Вот телеграммы. С семьями. Они возьмут Панну в руки.
— От души поздравляю, Николай Николаевич. У меня ведь тоже радость — еще один внук на свет появился. Лобачев вышел из-за стола и поманил Еремина. В столовой ярко горел свет. На столе — бутылка шампанского, графин водки, закуски. Еремин вопросительно посмотрел на хозяина:
— Выпьем, Алексей. За внуков.
Старинные часы на стене мерно отбили десять. Вернувшись в кабинет, они молча сели за шахматный столик.
— Чак… Акула… Загадка, — нарушил молчание Лобачев.
— Акула ли? — отозвался Еремин.
— Н-да… В природе существует определенная закономерность. Она обязательна как для животного, так и для растительного мира. Морской хищник убивает свою жертву, чтобы тут же ее съесть. Краб ежегодно откладывает сотни тысяч икринок, чтобы сохранить свой род. Он, конечно, не знает, что восемьдесят — девяносто процентов его мальков будут съедены рыбами. А рыбы — другими обитателями моря. Так достигается равновесие в природе. Н-да… Чак не пожирает свою добычу, а уносит куда-то — это подтверждают фотографии. Что-то противоречит естественным склонностям хищника.
— Может быть, добычу тащит маленьким акулятам? — не совсем уверенно спросил Еремин.
— Алексей, ты иногда говоришь такие вещи… — покачал головой профессор. — Да будет тебе известно: акулы, как и все рыбы, откладывают икру и в дальнейшем нисколько не заботятся о своем потомстве. Другое дело — морские животные…
— Какой же вывод?
— Рано вывод делать. Подождем до новых сообщений.
— Ждать! Сколько же можно ждать? — вздохнул Еремин, машинально перебирая фотографии.
Лобачев закурил свой «гвоздик».
— Попробуем применить антиакулин, — задумчиво сказал Лобачев.
Еремин вопросительно посмотрел на профессора.
— Да, да, есть такое средство, Алексей. Знаешь, как оно родилось? В годы второй мировой войны участились полеты американцев над Тихим океаном. Говорят, боязнь перед японцами была ничто по сравнению с опасением летчиков очутиться в воде в обществе акул, — Лобачев слегка усмехнулся. — Это опасение оказалось настолько деморализующим, что военно-морские силы США занялись тщательным изучением акульего вопроса. Как защитить летчика, оказавшегося в волнах океана, от коварного морского людоеда?
— Неужели американские летчики так часто плюхались в Тихий океан? — иронически заметил Еремин.
— Вам, военным, это лучше знать. Так вот, постепенно удалось решить проблему. Акулы, как правило, избегают спрутов и прочих моллюсков, выделяющих чернильную жидкость. Далее: акулы явно не переносят близкого соседства с дохлыми сородичами, особенно если те уже разлагаются. Выяснили, что у акулы вызывает отвращение уксусный аммоний. Итак, два компонента — аммоний и уксусная кислота. Испытали их врозь и установили — акула не выносит уксусной кислоты. Другие опыты показали, что примерно так же действует на нее медный купорос. Проверили на акулах соединение уксусной кислоты и медного купороса, иначе говоря, уксуснокислую медь. Так была решена задача.
— И боевой дух восстановлен, — засмеялся Еремин.
— Именно. Летчикам перед полетом вручали черную лепешку в марлевой оболочке. Она легко растворялась в воде и состояла из одной части уксуснокислой меди и четырех частей нигрозина, сильного черного красителя, создающего «дымовую завесу», которой может позавидовать любой спрут. Это средство, получившее название «антиакулин», применяется и сейчас.
— Значит, антиакулин, — задумчиво сказал Еремин. — А как же все-таки шкуры, Николай Николаевич?
Лобачев развел руками:
— Подождем. Между прочим, есть проект организации нового заповедника, на Курилах.
— А заповедник на острове Семи Ветров?
— Ликвидировать. Животных переселить на новое место. Последнее слово за мной и Чигориным, но он еще не знает о проекте. Чтобы сказать это последнее слово, надо тщательнейшим образом изучить физические и биологические факторы нового района. На это требуется время, и немалое. — Лобачев подошел к окну, раздвинул шторы. — Где же она пропадает, моя Панна?
Еремин еще и еще раз пересматривал фотографии, точно так же, как это делал днем начальник управления. Он знал историю потопления «Палтуса» и был убежден, что остров Семи Ветров имеет дело не с акулой, но все надо было проверить. Вспомнив перехваченную на имя Рутковской телеграмму, Еремин нахмурился: «Рыбалку, пожалуй, придется отменить».
— Вот и мы, — сказала Панна, входя в столовую.
— Вижу, что вы, — проворчал Лобачев.
— Папа, Алексей Васильевич, познакомьтесь. Это Олег Щербаков. Мы в театре были.
«Оригинал лучше фотографии, — Еремин, окинув взглядом Щербакова, усмехнулся. — И чего только не бывает в жизни! Сегодня мне придется сидеть за столом с человеком, на которого падают серьезные подозрения».
Он прислушался к разговору.
— Я вас помню, молодой человек, — говорил Лобачев. Весьма способны были к наукам… Да-с, позвольте, где же ваш волкодав?
— В питомник отдал.
— Похвально. Кличку собаке изменили?
— Нет.
— Жаль, жаль. Сей молодой человек, — обращаясь к Еремину, продолжал Лобачев, — на лекции в университет приходил с собакой. Такая свирепая морда. И кличка такая странная: Тунеядец. Идем однажды после лекции по улице, а молодой человек: «Тунеядец, ко мне!» Представьте себе, люди оборачивались. Из любопытства, конечно.
Еремин увидел под густыми бровями горящие глаза и чуть заметную улыбку, но веки тут же опустились. Щербаков явно смущался, не знал, как вести себя, куда спрятать большие рабочие руки.