— Я хочу, чтобы вы прочитали, полковник.

Записка была короткая:

«Аня, мы все уверены, что это недоразумение скоро выяснится. Расскажи все о наших вечеринках, спорах, танцах. Разве это преступление? Тогда мы все одинаково виновны. Одним словом, не отчаивайся.

Олег, Панна».

Еремин вернул записку Рутковской.

— Анна Михайловна, вы тоже думаете, что вас арестовали за вечеринки?

Она кивнула.

Еремин крупными шагами ходил по кабинету.

— Нет. За это мы не стали бы арестовывать вас. За это всех вас следовало бы хорошенько высечь. И только. Я лично так и поступил бы. А потом на суд общественности. И настоящие ребята, а они были в вашей компании — Щербаков, например, — сразу бы отказались от вас. Я не говорю о подонках типа Горцева. Он уже сидел в тюрьме за перепродажу иностранного барахла и еще сядет, если не переменит образ жизни. Но мы отклоняемся от темы нашей беседы. Я прошу вас прямо и честно ответить на один вопрос и, даю вам слово старого коммуниста, сделаю все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Скажите, Анна Михайловна, где вы берете шкуры каланов? Подумайте. Мы давно беседуем. Я хотел понять вас. И хотел, чтобы вы сами разобрались в самой себе, в своей жизни.

Наступило молчание.

Полковник закурил. Он волновался, и Суровягин видел это.

Рутковская засмеялась отрывисто.

— Не думала, что вас интересуют эти шкуры, — небрежно сказала она. — Надо было сразу же спросить. Шкуры я случайно купила на базаре у прокутившегося моряка. Хотела шубу себе сшить. Милиция меня задержала на базаре. Шкуры изъяли.

— Между прочим, — не отрывая взгляда от Рутковской, сказал полковник, — в Находке в клубе иностранных моряков арестован Горцев. У него изъяты шесть шкурок калана и пачка денег. Я вам зачитаю его показания: «Мех я получал от Анны Рутковской. За каждую шкуру она платила мне десять процентов комиссионных». Как это понять, Анна Михайловна?

Рутковская пожала плечами. У нее было упрямое выражение лица.

— Врет, — холодно сказала она. — Я сама купила шкуры на базаре. Врет. Вы сами же говорили, что Горцев…

— Анна Михайловна, шкуры ведь вы не купили, — прервал ее Еремин. — Неделю назад вы взяли такси и поехали на морской вокзал. Вы просидели, не выходя из машины, сорок семь минут. Семь пассажиров, прибывших очередным рейсом, подходили к машине, и вы никого из них не пустили, а восьмого с увесистым чемоданом взяли и поехали с ним в город. На базаре вы вышли из машины, захватив чужой чемодан… В нем оказались шкуры. Вы что-то путаете, Анна Михайловна.

— Почему же, — возразила она. — Я и купила шкуры у этого пассажира.

Еремин усмехнулся.

— Фамилию вы его знаете?

— Нет.

— Тогда я вам подскажу. Лаврушин.

— Я не спрашивала его фамилии.

— Еще один вопрос, Рутковская. У вас при обыске нашли десять пустых чемоданов. И все они похожи на последний, одиннадцатый, изъятый вместе со шкурами.

— У нас в универмаге продают один сорт чемоданов…

— И экспертиза установила, что в чемоданах хранились шкуры каланов.

— Не знаю.

— Последний раз спрашиваю: кто поставляет вам шкуры?

— Я купила на базаре…

— Ясно, — устало сказал полковник. — Все ясно…

Суровягин положил перед Рутковской протокол допроса:

— Прочтите и распишитесь.

Она, не читая, заскрипела пером.

— Надо расписаться под каждым листом, — сухо сказал Суровягин.

— Обязательно? — усмехнулась она.

— Такой порядок.

— Вы были куда вежливее на наших вечерах. Я так и не научила вас танцевать твист, лейтенант. Если бы знала… — Она многозначительно взглянула на лейтенанта.

Суровягин собрал листы допроса и вернулся к своему столу.

Полковник стоял, заложив руки за спину.

— Я могу взять передачу, товарищ полковник?

Еремин медленно повернулся.

— Очень сожалею, что не получилось у нас с вами товарищеского разговора, — сухо сказал он. — Я обещал вам помощь в беде. Беру свои слова обратно. Сейчас я не могу уже вам помочь, не имею права. Я слушал вас, волновался, переживал… Верил каждому вашему слову и перестал верить, как только вы сказали, что шкуры купили на базаре… Передачу можете взять. На этом сегодня закончим.

Суровягин складывал в общую папку протокол допроса и хмурил брови. Беседа с Рутковской ничего не дала.

— Крепкий орешек, — сказал он.

— Возможно, — согласился Еремин. — Но мы уверенно распутываем дело.

— Товарищ полковник, разрешите задать вопрос.

— Пожалуйста.

— Вы же знали биографические данные Рутковской. Зачем же было выслушивать ее автобиографию?

Еремин ответил не сразу. Закурил папиросу.

— Видите ли, лейтенант, в каждом человеке есть что-то хорошее, — задумчиво сказал он. — И наша задача — помочь человеку найти в себе это хорошее, если даже он преступник. Я, кажетсл, как-то говорил вам, что каждый человек — живая ткань в организме государства…

— А если эта ткань заражена и не поддается лечению?

— Нужен точный диагноз.

— Вот Щербаков. Помните, я докладывал вам, что он получил мех калана на шапку и воротник у Рутковской?

— Помню.

— Тогда… Может быть, он — соучастник?

— Возможно. В порту у меня старый знакомый по Сучану, начальник участка. Как-то мы разговбрились с ним. Он удивительно хорошо говорит о Щербакове: у него и золотые руки, и умная голова, и отзывчивое сердце…

— Поговорить бы с ним надо, — заметил Суровягин.

— Придется.

— Так вызвать его?

— Вызывать пока не надо. Подождем. Мне хочется, чтобы он сам явился к нам.

— Думаете, явится?

— Если верить характеристике Василия Ивановича, должен явиться. Щербаков, кажется, увлекался Рутковской. А любовь серьезная вещь, лейтенант…

Еремин стал убирать бумаги со стола. Требовательно зазвонил телефон. Еремин поднял трубку.

— Я слушаю. Здравствуйте, товарищ генерал. Завтра? Решили на рыбалку с Лобачевым отправиться… Да, да, сейчас зайду. — Полковник положил трубку и потер седую голову. — Получены интересные сведения с острова Семи Ветров. Меня вызывает начальник управления, а вас, — он поднял глаза на Суровягина, — а вас попрошу приготовить телеграмму в Находку. Пусть Горцева переправляют к нам. Он нам нужен. Не забудьте послать запрос о Холостове. Полковник вышел.

Глава восьмая ВСТРЕЧА С ЧАКОМ

Парыгин погрузился в воду. Сердце билось тревожно.

Что это за неизвестное существо, таранившее рыбачье судно?

Парыгин чувствовал, что его относит приливным течением. «Пора на берег», — подумал он, но не пошевельнул ластами. Какая-то апатия овладела им. Мысли опять вернулись к таинственному обитателю океанских глубин. Какая огромная сила! А ведь неизвестное существо не больше взрослого дельфина. Может ли дельфин протаранить толстую обшивку корабля? Парыгин задавал себе десятки вопросов и пытался последовательно ответить на них. Но он был так взволнован происшедшим, что не мог сразу осмыслить все увиденное.

Итак, судно потоплено. Нет, этого не сделает такой сравнительно небольшой по размерам морской хищник. Может быть, какой-то механизм, управляемый человеком? Но зачем человеку губить мирное рыболовное судно?

Парыгин терялся в догадках.

А потом — черное дуло винтовки. Свист пули. Смерть прошла совсем рядом. Откуда взялся здесь, на острове Семи Ветров, его давнишний попутчик? Откуда у него винтовка? Впрочем, возможно, он охотник. Есть любители пострелять чаек — Парыгин никогда не одобрял их действий. Неужели человек в берете не мог отличить маску костюма подводного плавания от головы зверя? Хотя ему, вероятно, было не до размышлений. Человек увидел опасность и постарался устранить ее. Только и всего…

Мимо плыл небольшой спрут — беловатый, прозрачный, напоминавший своей формой удлиненную дождевую каплю. Он внезапно, круто повернулся, покружился вокруг Парыгина и всеми щупальцами присосался к груди пловца, словно отыскал надежную «квартиру». «А, старый знакомый», — усмехнулся Парыгин. Близко поставленные глаза спрута холодно мерцали. Говорят, что из всех морских беспозвоночных спруты имеют самую развитую нервную систему. Утверждают даже, что они умеют «мыслить». Парыгин не был ихтиологом, и моллюски мало интересовали его.