Глава восемнадцатая. Хмельницкий и Кисель

В давние времена конные разъезды, бежавшие на юг от Киева, на третий день пути оставляли позади себя последние бахчи, сады и пашни и въезжали в степь. И плыли их пики да красноверхие шапки над зеленью, желтизной и синевой трав и цветов, а коней их да их самих видели только коршуны, плававшие вольными широкими кругами между солнцем и степью.

А обочь всадников на каиках и чайках вниз по Днепру, к порогам, и ещё дальше — к морю уходила голь перекатная — за зверем, за рыбой, за воинской добычей.

За днепровскими порогами — на заросших вековечными лесами островах Хортице, Токмаковке, Базевлуке, Микитином Рогу — удальцы разбивали станы, называя их на татарский манер — кошами, выбирали на сходке кошевого атамана, а тот делил казаков на курени и ставил над каждым куренного атамана. Куренем называли и отряд, и шалаш, в котором отряд спал. Шалаш строили из хвороста и накрывали сверху сшитыми лошадиными шкурами. В каждом курене жило примерно полторы сотни казаков. Квашеное ржаное тесто саломаха, и рыбная похлебка — щерба — были их пищей, седло — подушкой, армяк — одеялом.

Все коши и курени, располагавшиеся на островах за днепровскими порогами, назывались Запорожской Сечыо.

В Сечи царили суровые, принятые самими казаками, установления и за их нарушение виновных жестоко карали. Грабеж православных поселян, поединок с товарищем, привод на Сечь женщины — за все полагалось одно — смерть.

Сначала все запорожцы были равны между собою и даже кошевого атамана сразу же после избрания измазывали грязью, чтобы он помнил, что и он такой же казак, как и все, и не дал бесу гордыни обуять свое сердце. Но шло время и менялись порядки в Запорожской Сечи — появлялись и там богатые да удачливые казаки — хуторяне, потихоньку прибиравшие к рукам и достатки и власть.

Иной стала Сечь — былое братство и вольность сменились новыми порядками, и тлетворный дух неравенства начал ощущаться почти так же, как и в соседних с нею странах — Крымской орде, Польском королевстве, Московском царстве. Почти, да всё-таки не так! Не было ни одного восстания, в каком не принимали бы участия запорожцы.

Не было ни одного холопа ли, мещанина ли, какой прибежав на Сечь и став казаком, был бы выдан помещику или преследовавшим его властям.

Непреодолимой преградой, богатырской заставой Руси, Литвы, Украины и Польши стояла Сечь на пути татар и турок. Кованым щитом была она для холопов, ищущих воли, и карающей саблей для забывших страх и совесть мироедов — панов, помещиков, корчмарей, судей. Бывало, не просто шляхтичи, а и князья прибегали на Сечь искать защиты и правды от обидчиков, на которых они не могли найти управу ни в Киеве, ни в Варшаве. И Сечь принимала их, и защищала, и мстила.

11 декабря 1647 года на Микитин Рог, где тогда стояли почти все курени Сечи, приплыл с сотней казаков пожилой, вислоусый, широкоплечий мужчина. Он искал защиты и хотел добиться правды. Его звали Богдан Хмельницкий.

Прибывший в Сечь казак был давно уже известен всей Украине. Его имя знали и короли Польши, и султаны Турции и ханы Крыма, и господари Молдавии. Поляки утверждали, что Хмельницкий происходит из люблинских шляхтичей герба «Абданк», молдаване связывали его имя со знаменитым родом молдавских господарей Богданов, правивших в их стране за два столетия до описываемых событий. Украинские же казаки знали, что Зиновий-Богдан родился в семье чигиринского сотника Михаила Хмельницкого, отдан был в обучение в иезуитский монастырь в Ярославе-Галицком, но, выучившись и латыни, и польскому языку, и не ополячился и не стал католиком, сохранив верность языку и религии предков.

Закончив обучение, Зиновий-Богдан совсем юным парубком вместе со своим отцом ушел воевать с турками. В битве под Цецорой 6 октября 1617 года турки разбили польско-казацкое войско. В этот день погиб отец Богдана Михаил, юный Хмельницкий был взят в плен и пробыл в турецкой неволе два года. Вернувшись из плена, он занял должность покойного отца, став сотником Чигиринского полка. Новый сотник отличался храбростью, независимостью воззрений, образованностью, умом и неколебимо защищал остатки прав и вольностей своих соотечественников и единоверцев.

А между тем на Украине один бунт сменялся другим, один набег — другим набегом, и польские паны ни казнями, ни посулами не могли унять непокорную казацкую вольницу, которая, все более и более осознавая и чувствуя свою силу, поднимала сабли и на польских помещиков, и на извечных своих врагов татар и турок.

Польские войска усмиряли бунтующих холопов, но ничего не могли поделать со своеволием казаков, грабивших Кафу и Трабзон, врывавшихся в Босфор и наводивших ужас на жён и наложниц султана, которые из окон сераля видели огни на мачтах запорожских чаек.

Падишах вселенной призывал к подножию своего трона польских послов и, клянясь аллахом, обещал истребить всех поляков и украинцев, заселив города и села правоверными, если король Владислав не уймет запорожских делибашей. Королевские комиссары умоляли казаков и грозили им всеми смертными карами, но каждую осень из гирла Днепра вырывались в Черное море казацкие чайки — и снова горели Синоп, Трабзон и Батум.

Для того чтобы преградить запорожцам дорогу к морю, коронный гетман Станислав Конецпольский приказал построить у первого днепровского порога крепость, мимо которой не смогли бы пройти ни водой, ни сушей.

Весной 1635 года по проекту известнейшего в Европе фортификатора француза Гийома Левассер де Боплана — зело искусного хитреца и розмысла крепость была построена и в небывало короткий срок уснащена всеми возможными средствами для отражения осад и штурмов. Довольный содеянным, Конецпольский призвал казаков осмотреть её.

— Каков кажется вам Кодак? — с усмешкой спросил их коронный гетман, зная, что приглашенные не хуже его понимают, для какой надобности вознесены были у рубежей Сечи стены и башни Кодака.

— Что делается человеческими руками, — ими же и разрушается, ответил Конецпольскому по-латыни чигиринский сотник Богдан Хмельницкий.

Это пророчество сбылось в августе того же года, когда большая флотилия чаек, вышедшая в море перед тем, как Боплан начал строить Кодак, возвращалась обратно на Сечь.

Увидев Кодак, запорожцы удивились и вознегодовали. По приказу своего атамана Ивана Сулимы они ринулись на штурм и взяли крепость, перебив весь гарнизон вместе с его командиром — французским полковником Марионом. И, взяв Кодак, разнесли его по камню. Правда, через четыре года поляки вновь отстроили Кодак, но молва о том, как сотник из Чигирина ответил коронному гетману, облетела всю Украину. И потому, когда казаки в 1636 году решили направить к королю Владиславу послов, которые поведали бы ему о великих тяготах, переносимых народом Украины, этими послами стали черкасский сотник Барабаш и Хмельницкий. Тогда-то впервые перехлестнулись пути Хмельницкого и Адама Григорьевича Киселя.

Владислав отправил Киселя на Украину, заклиная его всеми силами отговорить казаков от бунта. Гетман Василь Томиленко, подчинившись воле большинства казаков, собрал на реке Русаве генеральную раду, на которую съехались тысячи озлобленных, обездоленных людей, оставивших свои полки, свои дворы и угодья.

Шел август месяц — страдная пора, когда земледельцы провожают и встречают солнце в поле.

— Мы не получаем жалованья за ратную службу четвертый год. Нам закрыли дорогу на море. Хлеб осыпается на полях наших и некому убирать его, — говорили казаки.

— Мы пойдем на города и перебьем королевских чиновников, чинящих нам притеснения и обиды! — кричали самые горячие.

Кисель целовал крест, воздевал руки к небу и, срывая голос, со слезами на глазах клялся страшными клятвами добиться от короля исполнения всего, чего требовала от правительства рада.

Наконец сошлись на полумере. «Будем ждать ещё один месяц — до Рождества Богородицы, — постановила рада, — и если требования наши останутся втуне — всей арматой уйдем в Сечь и выйдем из-под власти короны».