- Господи, откуда вы ее знаете? Вы ей не причините зла?
- Старик, я ее видел всего один раз, у одного индуса...
- Вы вхожи в дом этого человека?! - недоверчиво спросил старик.
- Рассказывать будете? А то высажу здесь...
- Ее мать умерла при родах в Пешеваре, мы там жили одно время. Мечтала стать актрисой, но не судьба... А отец, мой сын, был военный летчик, разбился на вашем самолете...
- Старик, ты ничего не путаешь? Где он служил, какой стране?
- Я же сказал, в Пакистане, - прошепелявил старик.
- На нашем самолете?
- Да! Он назывался МИГ и еще какая-то цифра, я забыл.
- В Пакистане? Там никогда не было наших самолетов!
- Были, - упорно возразил старик, - я же помню. В День Республики, в марте шестьдесят шестого года на военном параде мой сын летел на МИГе, а по площади шли ваши танки. Я даже гордился, что это русская техника, хвастался, что я тоже русский... А через день самолет врезался в гору... С тех пор Гаури без отца, ей тогда был всего год..
Слезы текли по щекам старика, он не замечал их, погруженный в воспоминания. Олегову стало неловко, он почувствовал себя мучителем.
- А его мать... То есть, ваша жена?
Старик пожевал бороду, вытер мокрую щеку и ответил:
- Мы отступали пешком, у нее был тиф. Я оставил ее в маленьком грязном кишлаке, на краю пустыни. Отдал декханам все деньги, которые у меня были, просил выходить... Ее звали Варя. Варя умоляла не оставлять сына, взять с собой. Мы шли по пустыне, свою воду я отдавал ему, кормил только грязным изюмом, больше ничего не было. Мальчика выворачивало кровавым поносом, но я донес его до оазиса... Вот моя Варя..
Старик достал из глубины грязных серых одежд фланелевую тряпочку и, бережно развернув ее, достал золотой медальон без крышки.
- Крышечку пришлось продать, иначе бы мы умерли от голода.
Олегов бережно взял в руки медальон, женское лицо было трудно различимо, краски местами осыпались. Олегов вздохнул.
- И что, не пытался найти?
- В посольство меня даже не пустили. А потом даже приказали афганцам, чтобы мне запретили играть в хороших ресторанах...
- Это еще почему?
- Не только мне. За антисоветскую пропаганду, - важно прошепелявил старик.
- Ну, дед, ты даешь! В твоем возрасте как-то не солидно. А как же ты агитировал?
Старик откашлялся и неожиданно помолодевшим голосом запел:
- Конфетки- бараночки,
Словно лебеди-саночки...
Поперхнувшись, он зашелся тяжелым кашлем. Олегову неловко было глядеть, как трясется его голова, как старик серым рукавом ветхого халата вытирает слюну. Откашлявшись, старик снова заговорил, путаясь в своих воспоминаниях. Олегов слушал его , ерзая от нетерпения, время летело, но неловко было как-то прервать старика, снова рассказывавшего о пустыне, каком-то пороховом заводе в Кабуле, построенном на золото советской России, попытке диверсии, ранении, двенадцати месяцах в кандалах, бегстве и поисках ребенка в притонах, переходе по козьей тропе через линию Дюранда в Британскую Индию, вдруг превратившуюся в Западный Пакистан...
- А сетх, он что, друг тебе? - грубовато перебил старика Олегов.
- Хозяин. Меня ведь из ресторана выгнали еще в семьдесят девятом , как вы сюда пришли. Гаури маленькая еще была, по российским понятиям маленькая, а здесь двенадцать лет - уже невеста. Так я и задолжал брату Маскуда, упокой его душу, Господи, хороший был человек. А приехал Маскуд, хотел сначала простить долг, а как узнал про внучку, совсем закабалил...
- А что с братцем его случилось? - рассеянно спросил Олегов.
- Ваши убили, - нехотя произнес старик и тяжело вздохнул.
- За что?
- Ни за что. Из Индии на свою же свадьбу вез в Кабул подарки. Ваш офицер подстерег под Фаррахом, ограбил и всех убил, в пропасть сбросил.
- Врешь!
- Люди говорят... - неопределенно произнес старик и добавил, -Раньше советских все любили, в дуканах и на базаре сразу бакшиш давали. Кто в России был, того уважали больше, чем того, кто был в Мекке. Все думали, что советские - какие-то особые люди, бензин и хлеб даром дают. А потом пришли вы сами...
Последнюю фразу старик произнес с горечью. Олегову стало неловко, он попытался что-то сказать:
- Так бензин и хлеб и сейчас даром даем.
- Да я ведь и не спорю, - тяжело вздохнул старик и задумался.
- Ладно старик, давай без политики. Где ты живешь?
- В Ашокан- Арофане.
- Это что за место?
- В старых кварталах, за Мейвандом.
- А как переводится этот твой Ашофан.
- Никак. Два брата жили, святые Ашокан и Арофан. У нас в квартале и похоронены.
- А Гаури?
- Что Гаури? - испуганно спросил старик.
- Где живет? У тебя или у Максуда?
- Пока у меня.
Вид у старика стал больной и затравленный.
- А потом? - с беспокойством спросил Олегов.
- Я много должен. Максуд требует ее продать в публичный дом или отдать ему.
- Сколько ты ему должен?
- Хочешь перекупить? - в глазах старика вспыхнула искорка злобы.
- Старик, ты из ума выжил. Мы с тобой россияне, - Олегов хлопнул старика по плечу, - Как тебя зовут, откуда ты родом?
- Платоном меня зовут, из Вятки я.
- Черт, я даже не припомню, как эта Вятка сейчас называется...
- То ли Жданов, то ли Жуков, - пожал плечами старик, - только ты остерегись становиться поперек Максуду, он тебя как паук муху высосет заживо. Отвези меня назад, только подальше высади, а то увидят - этой же ночью голову отрежут.
- Не пугай, Платоныч, - усмехнулся Олегов, - мне уже нечего бояться. Слушай, а если бы я у тебя Гаури купил, ты б долго торговался?
Олегов спросил это со смешком и внимательно посмотрел на старика. Старик открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг оба они вздрогнули от окрика:
- Боро!
С окриком распахнулась дверца кабины со стороны водителя, прямо на Олегова смотрел обрез, который держал в руках афганец лет тридцати, усатый, похожий на Сталина. Афганец кивнул Олегову головой, давая понять - выходи.
Вот мерзавцы, подумал Олегов, его автомат остался со стороны старика, да и под дулом не очень-то развернешься в кабине.
- Хуб, выхожу, - ответил Олегов и стал выходить, двигаясь медленно, неторопливо, стараясь сосредоточиться и осмотреться. Из-за кузова вышел второй парень, помоложе, в руке у него был длинный нож. Старик сжался, сгорбился на своем месте, закрыл лицо сухими ладонями и что-то шептал. Только сейчас Олегов заметил, какие изломанные у старика ногти.