Чувство полной опустошённости и скуки охватило её. «Фу, как мерзко всё».

– Вы совершенно правы! – гулко и грозно сказал Воланд, – никогда и ничего не просите! Никогда и ничего и ни у кого. Сами предложат! Сами!

Потом он смягчил голос и продолжал:

– Мне хотелось испытать вас. Итак, Марго, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Что вы хотите за то, что были нагой? Чего стоит ваше истерзанное поцелуями колено? Во что цените созерцание моих клиентов и друзей? Говорите! Теперь уж без стеснений: предложил я!

Сердце замерло у Маргариты, она тяжело вздохнула.

– Вот шар, – Воланд указал на глобус, – в пределах его. А? Ну, смелее! Будите свою фантазию. Одно присутствие при сцене с этим отпетым негодяем бароном стоит того, чтобы человека наградили как следует. Да-с?

Дух перехватило у Маргариты, и она уже хотела выговорить заветные, давно хранимые в душе слова, как вдруг остановилась, даже раскрыла рот, изменилась в лице.

Откуда-то перед мысленными глазами её выплыло пьяное лицо Фриды и её взор умученного вконец человека.

Маргарита замялась и сказала спотыкаясь:

– Так, я, стало быть, могу попросить об одной вещи?..

– Потребовать, потребовать, многоуважаемая Маргарита Николаевна, – ответил Воланд, понимающе улыбаясь, – потребовать одной вещи!

Да, никак слово «вещь» не переходило во множественное число! А лицо Фриды назойливо колыхалось перед глазами в сигарном дыму.

Маргарита заговорила:

– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребёнка, – и вздохнула.

Кот послал Коровьеву неодобрительный взгляд, но, очевидно, помня накрученное ухо, не промолвил ни слова.

– Гм, – сказал Воланд и усмехнулся, – ввиду того, что возможность получения вами взятки от этой Фриды совершенно, конечно, исключена, остаётся обзавестись тряпками и заткнуть все щели в моей спальне!

– Вы о чём говорите, мессир? – изумилась Маргарита.

– Совершенно с вами согласен, мессир, – не выдержал кот, – именно тряпками! – Он с раздражением запустил лапу в торт и стал выковыривать из него апельсинные корки.

– О милосердии говорю, – объяснил Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза, – иногда, совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узкие щели. Вот я и говорю о тряпках!

– И я об этом же говорю! – сурово сказал кот и отклонился на всякий случай от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом креме лапами свои острые уши.

– Пошёл вон! – сказал ему Воланд.

– Я ещё кофе не пил, – ответил кот, – как же я уйду? Неужели, мессир, в предпраздничную ночь гостей за столом у нас разделят на два сорта? Одни первой, а другие, как выражался этот печальный негодяй буфетчик, второй свежести?

– Молчи! – сказал Воланд и обратился к Маргарите с вежливой улыбкой: – Позвольте спросить, вы, надо полагать, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?

– Нет! – с силой ответила Маргарита. – И, так как я всё-таки не настолько глупа, чтобы, разговаривая с вами, прибегать ко лжи, скажу вам со всею откровенностью: я прошу у вас об этом потому, что, если Фриду не простят, я не буду иметь покоя всю жизнь. Я понимаю, что всех спасти нельзя, но я подала ей твёрдую надежду. Так уж вышло. И я стану обманщицей.

– Ага, – сказал Воланд, – понимаю.

А кот, закрывшись лапой, что-то стал шептать Коровьеву.

– Так вы сделаете? – спросила неуверенно Маргарита.

– Ни в каком случае, – ответил Воланд. Маргарита побледнела и отшатнулась.

– Я ни за что не сделаю, – продолжал Воланд, – а вы, если вам угодно, можете сделать сами. Пожалуйста.

– Но по-моему исполнится?

Азазелло вытаращил иронически кривой глаз на Маргариту, покрутил рыжей головой и тихо фыркнул.

– Да делайте же! Вот мучение, – воскликнул Воланд и повернул глобус, бок которого стал наливаться огнём.

– Фрида! – крикнул пронзительно кот.

Дверь распахнулась, и растрёпанная, нагая, без всяких признаков хмеля женщина с исступлёнными глазами вбежала в комнату и простёрла руки к Маргарите.

Та сказала:

– Прощают тебя. Платок больше подавать не будут.

Фрида испустила вопль, упала на пол и простёрлась крестом перед Маргаритой.

Воланд досадливо махнул рукой, и Фрида исчезла.

– Прощайте, благодарю вас, – твёрдо сказала Маргарита и поднялась, запахнув халат.

– По улице в таком виде идти нельзя. Сейчас дадим вам машину, – сказал Воланд сухо и затем добавил, – поступок ваш обличает в вас патологически непрактичного человека. Пользоваться этим мы считаем неудобным, поэтому Фрида не в счёт. Говорите, что вы хотите?

– Драгоценное сокровище, Маргарита Николаевна! – задребезжал Коровьев, – на сей раз советую вам быть поблагоразумнее! А то фортуна может ускользнуть!

– Верните мне моего любовника, – сказала Маргарита и вдруг заплакала.

– Маргарита Николаевна! – запищал Коровьев в отчаянии.

– Нет, не могу! – возмущённо отозвался кот и выпил объёмистую рюмку коньяку.

Занавеска на окне отодвинулась, и далеко в высоте открылась полная луна. От подоконника на пол упал зеленоватый платок ночного света. Сидящие, на лицах которых играл живой свет свечей, повернули головы к лунному косому столбу. В нём появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером.

Он был в своём больничном одеянии, в халате, туфлях и чёрной шапочке. Небритое лицо его дёргало гримасой, он пугливо косился на огни свечей.

Маргарита узнала его, всплеснула руками, подбежала и обняла. Она целовала его в лоб, в губы, прижималась к колючей щеке, и слёзы бежали по её лицу.

Она произносила только одно слово:

– Ты… ты…

Мастер отстранил её наконец и сказал глухо:

– Не плачь, Марго. Я тяжко болен.

Он ухватился за подоконник рукою, оскалился, всматриваясь в сидящих, и сказал:

– Мне страшно, Марго. У меня галлюцинация. Маргарита подтащила его к стулу, усадила и, гладя плечи, шею, лицо, зашептала:

– Ничего, ничего не бойся. Я с тобою. Не бойся ничего.

Коровьев ловко и незаметно подпихнул к Маргарите второй стул, и она опустилась на него, обняла пришедшего за шею, голову положила на плечо и так затихла, а мастер опустил голову и стал смотреть в землю больными угрюмыми глазами. Наступило молчание, и первый прервал его Воланд.

– Да, хорошо отделали человека, – проговорил он сквозь зубы и приказал Коровьеву: – Дай-ка, рыцарь, ему выпить.

Через секунду Маргарита дрожащим голосом просила мастера:

– Выпей, выпей… Нет, нет. Не бойся. Тебе помогут, за это я ручаюсь. Сразу, сразу пей!

Больной взял стакан и выпил содержимое. Рука его дрогнула, и пустой стакан разбился у его ног.

– К счастью! К счастью, милейшая Маргарита Николаевна! К счастью, – зашептал трескучий Коровьев.

Маргарита с ложечки кормила мастера икрой. Лицо его менялось, по мере того как он ел, порозовели скулы и взор стал не так дик и беспокоен.

– Но это ты, Марго? – спросил он.

– Я! Я! – ответила Маргарита.

– Ещё, – строго сказал Воланд.

Коровьев подал Воланду стакан, и Воланд бросил в него щепотку какого-то чёрного порошку. Больной выпил поданную ему жидкость и глянул живее и осмысленнее.

– Ну вот, это – другое дело, – сказал Воланд, прищурившись, – теперь поговорим. Кто вы такой? – обратился он к пришедшему.

– Я теперь никто, – ответил оживающий больной, и улыбка искривила его рот.

– Откуда вы сейчас?

– Из дома скорби. Я душевнобольной, – ответил пришелец.

Маргарита заплакала и проговорила сквозь слёзы:

– Он – мастер, мастер, верьте мне! Вылечите его!

– Вы знаете, с кем вы сейчас говорите? – спросил Воланд, – у кого находитесь?

– Знаю, – ответил мастер, – соседом моим в сумасшедшем доме был Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.

– Как же, как же. Я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах, – ответил Воланд, – и вы верите, что это действительно я?

– Верю, – сказал пришелец, – но, конечно, спокойнее мне было бы считать вас плодом галлюцинаций. Извините меня…