11 января. До и после обеда происходили продолжительные заседания комиссии по территориальным вопросам. Русская делегация участвовала целиком, кроме украинцев. Я заявил Кюльману, что я участвую только в качестве секунданта, так как германские интересы задеваются этими вопросами неизмеримо больше, чем наши. Я только от времени до времени вставляю слово. Троцкий после обеда сделал тактическую ошибку. В речи, доведенной им до страстности, он заявил, что мы ведем фальшивую игру, что мы стремимся к аннексиям и придаем этим аннексиям оболочку права на самоопределение. Он с этим никогда не согласится и предпочтет разрыв дальнейшему ведению переговоров в таком духе. Если бы мы были честны, мы бы позволили представителям Польши, Курляндии и Литвы приехать в Брест, чтобы высказать свои пожелания независимо от нас.

При этом необходимо заметить, что с самого начала переговоров спор идет о том, вправе ли нынешние законодательные органы в оккупированных областях говорить от имени народов этих областей или нет. Мы на этот вопрос отвечаем утвердительно, русские же - отрицательно. Мы поэтому сразу согласились на предложение Троцкого пригласить сюда представителей этих областей, но прибавили, что если они будут признаны экспертами, мы примем их заключения к руководству. Любопытно было наблюдать, как охотно Троцкий взял бы свои слова обратно. Но он сразу нашелся, сохранил внешнее спокойствие и просил перерыва заседаний на сутки, чтобы обсудить наш ответ со своими коллегами. Надеюсь, что Троцкий не будет делать никаких затруднений. Если бы поляки были привлечены к участию, это было бы полезно. Трудность заключается в том, что и германцы неохотно желают видеть здесь поляков, так как им известно их антипрусское настроение.

В тот же день у Радека было столкновение с германским шофером, за которым последовало продолжение. Генерал Гофман предоставил в распоряжение русских делегатов автомобили для совершения ими прогулок. На этот раз автомобиль не был своевременно подан, Радек устроил грубую сцену шоферу, тот пожаловался, а Гофман взял шофера под свою защиту. Троцкий, видимо, находит поведение Гофмана правильным и запретил всей делегации вообще ездить на прогулки. Вот чего они добились, так им и следует! Никто и не пикнул. Вообще у них священный трепет перед Троцким. На заседаниях тоже никто в присутствии Троцкого не раскрывает рта.

12 января. Гофман произнес свою злополучную речь. Он ее обдумывал в течение нескольких дней и был очень доволен успехом. Кюльман и я, однако, не скрыли от него, что он своей речью достиг того, что тыл будет возбужден против нас. Это произвело на него некоторое впечатление, которое,, однако, было немедленно сглажено похвалой, которую поспешил выразить ему Людендорф. Положение, однако, обострилось, что было лишнее.

В следующие дни Чернин отмечает в своем дневнике сведения, полученные из Австрии, об отчаянном положении с продовольственным вопросом. Из Вены его просили обратиться в Берлин за помощью, так как иначе катастрофа неизбежна. В телеграмме императору Карлу Чернин пишет:

Я только что обрисовал Кюльману все положение. Он будет телеграфировать в Берлин, но смотрит, однако, весьма мрачно, так как и Германия страдает от недостатка продуктов. Я думаю, что единственная надежда на успех этого шага в Берлине заключается в том, чтобы Ваше Величество послали немедленно через посредство военных органов телеграмму императору Вильгельму с просьбой самому вмешаться для того, чтобы присылкой хлеба предотвратить революцию, которая иначе неизбежна. Я обращаю еще внимание на то, что начало беспорядков у нас в тылу сделает здесь заключение мира совершенно невозможным. Лишь только русские делегаты заметят, что у нас начинается революция, они не заключат мира, так как все их расчеты основаны на этом факторе.

17 января Чернин опять записывает, что из Вены и окрестностей получены скверные известия о большом забастовочном движении, объясняемом сокращением рациона муки и медленным темпом Брестских переговоров.

Я телеграфировал в Вену, что надеюсь со временем овладеть запасами продовольствия на Украине, если только еще удастся в течение ближайших недель сохранить у нас спокойствие. Я просил венских господ (членов австрийского правительства) делать все от них зависящее, чтобы не испортить здешнего мира. Вечером я телеграфировал премьеру Зейдлеру: "Я весьма сожалею, что не обладаю властью парализовать все ошибки, совершенные органами, которые ведали продовольствием. Германия категорически заявляет, что она помочь не в состоянии, ибо сама имеет слишком мало. Если бы Ваше Превосходительство или ваши ведомства своевременно обратили на это внимание, то тогда было бы еще возможно использовать румынские запасы. При теперешнем же положении я не вижу другого исхода, кроме реквизиции грубой силой венгерского хлеба для Австрии до тех пор, пока можно будет получить румынский и, надеюсь, также украинский хлеб".

20 января. Переговоры пришли к тому, что Троцкий заявляет, что он поедет в Петербург для рассмотрения требований германцев, которые он считает неприемлемыми, но он обязуется вернуться. Он готов согласиться на участие представителей окраинных областей только в том случае, если ему будет предоставлен выбор этих представителей. Это невозможно. Переговоры с украинцами, которые обнаруживают, несмотря на свою молодость, умение использовать выгодное для них положение, - тоже подвигаются с трудом вперед. Сначала они требовали Восточную Галицию для новой Украины. Об этом нечего было говорить. Тогда они стали скромнее, но с тех пор, как у нас начались беспорядки, они знают, каковы у нас дела, и знают, что мы должны заключить мир для того, чтобы получить хлеб. Они теперь требуют выделения (Sonderstellung) Восточной Галиции в особую область. Вопрос должен быть разрешен в Вене и австрийское министерство должно произнести решающее слово. Положение таково: без доставки из-за границы, по данным Зейдлера, через несколько недель у нас начнется массовое вымирание. Германия и Венгрия ничего больше не дают. Все агенты доносят, что на Украине имеются большие избытки хлеба. Вопрос только в том, овладеем ли мы ими своевременно. Я надеюсь. Но если мы не добьемся вскоре мира, у нас дома повторятся беспорядки, а с каждой демонстрацией в Вене мир становится все дороже, ибо господа Севрюк и Левицкий устанавливают по этим беспорядкам, как по термометру, состояние нашего недоедания. Если бы люди, которые устроили эти демонстрации в Вене, знали, как они этим затруднили доставку продовольствия с Украины! Мы были уже так близки к концу переговоров. Вопрос о Восточной Галиции я предоставлю австрийскому министерству. Он должен быть решен в Вене. Холмский вопрос я беру на себя. Я не могу и не имею права, пока нет возможности помощи, ради сохранения симпатий поляков, смотреть, как сотни тысяч голодают.

На следующих страницах дневника Чернин описывает свою поездку в Вену для разрешения украинского вопроса.

Впечатление от венских беспорядков еще больше, чем я ожидал. Они подействовали, как катастрофа. Украинцы больше не ведут переговоров, они диктуют свои требования.

22 января в Вене состоялось совещание австро-венгерских сановников под председательством императора Карла, на котором Чернин докладывал необходимость уступки требованиям украинцев относительно Восточной Галиции ввиду нужды в украинском хлебе. Чернин сравнивал положение Австрии с положением человека, находящегося в третьем этаже дома, охваченного пожаром. Для того, чтобы спастись, этот человек выскакивает из окна, не размышляя о том, сломает ли он себе ноги или нет. Он предпочитает смерть возможную смерти несомненной. Этим Чернин мотивировал необходимость уступки в вопросе о Восточной Галиции. Император Карл резюмировал в конце заседания высказанные мнения таким образом, что необходимо прежде всего добиться мира с Петербургом и с Украиной и что с Украиной следует вести переговоры на началах разделения Галиции на Западную и Восточную, согласно требованиям украинцев. По предложению барона Гуриана, занимавшего тогда пост общеимперского министра финансов в Австро-Венгрии, оговорка относительно раздела Галиции должна была быть внесена не в мирный договор с Украиной, а в особое тайное приложение к нему.