Смотрю на сильно изрытую землю, на множество горящих на ней костров. По этим кострам и по дыму с характерным запахом определяю линию фронта и направление ветра. Вижу, что меня относит на запад. Превозмогая боль в левом плече, натягиваю обеими руками половину строп купола и удерживаю их, преодолевая упругость воздуха, чтобы не угодить на вражескую территорию. Скольжу. Внизу пустынно. Снижаюсь и думаю; "А что, если к фашистам?" От этой мысли по телу пробегает дрожь.
С тревогой смотрю вниз и вижу, что к месту моего приземления уже бегут солдаты в касках. "Немцы!" - с ужасом подумал я. В груди что-то оборвалось. "Зачем же я прыгал? Зачем?" Рядом засвистели пули. Что делать? И вдруг я чуть не вскрикнул от радости. По погонам и обмундированию определил: наши!
А вот и матушка-земля. При приземлении не удержался на ногах - упал и свалился на руки, но тут же вскочил. Впереди меня стояло около пятидесяти наших солдат с автоматами.
- Стой! Руки вверх! - коротко приказал молоденький лейтенант невысокого роста.
- Товарищи, да я же свой!..
- Свой?! Ребята, гляди, у него оружие!..
- Руки!.. - кинулся ко мне белобрысый солдат, увидев торчащую из-под моей куртки кобуру пистолета. (Часто у летчиков от динамического удара при прыжках отрываются пистолеты. Я это знал и предусмотрительно хранил свое личное оружие под курткой, прижимая его подвесной системой парашюта.)
- Да свой я, свой! Ну что вы... Я разведчик...
Лейтенант подошел ко мне вплотную и схватил за лямки парашюта:
- Брешешь, фашист проклятый! Сейчас мы покажем тебе своих!
- Да что ты!.. - заорал я на него и загнул такими, что лейтенант вытаращил глаза.
- Свой же я, свой. Ну, что ты? - говорю я уже тихо.
- А почему кресты на самолете?.. - все еще не веря мне, кричит лейтенант.
- Это не кресты. Это в нашей дивизии опознавательный знак: на крыльях сверху белая полоса. При падении самолет штопорил, и вы его плохо разглядели.
- Да, ты, пожалуй, прав. Ну, извини, браток, - уже более миролюбиво сказал лейтенант.
- А один ваш погиб... - заговорили наперебой солдаты.
- Знаю, ребята, знаю... - С их помощью отстегиваю лямки парашюта и, не обращая внимания на боль в левом плече, торопливо спрашиваю: - Где ваше командование? Мне надо немедленно доложить о разведке.
Солдаты показывают находящуюся в двухстах метрах от нас землянку. Объясняют, что в ней и располагается штаб дивизии.
Вокруг стучат пулеметы, ухают взрывы. Но здесь к этому привыкли, и никто не прячется. От солдат я узнал, что в расположенном в полутора километрах отсюда большом селе Дмитриевка - фашисты. "Нам здорово повезло! Мы на своей территории. Одна только беда: погиб кто-то из экипажа", - думаю я, торопясь в штаб дивизии. Лица моих товарищей стоят у меня перед глазами.
Захожу в землянку штаба дивизии. За столом сидит полковник, а рядом стоит майор. Я сильно возбужден. Вероятно, здесь это возбуждение достигло своего наивысшего уровня.
- Почему ваши солдаты не знают силуэтов советских самолетов? Почему? вместо доклада закричал я. - Они меня чуть не расстреляли!..
Майор в растерянности смотрит то на полковника, то на меня, а полковник встает из-за стола и направляется в мою сторону.
- Успокойтесь, пожалуйста.
- Да что вы успокаиваете!.. Обидно ведь!.. Свои же... И кричат: руки вверх!..
Я высказал все, что наболело, и успокоился, доложил полковнику, кто я, куда летал и какое задание выполнял. О передвижениях танков противника просил немедленно доложить вышестоящему командованию.
- Говоришь, уходят?.. От нас? - как мне показалось, обрадованно переспросил полковник и добавил: - Не беспокойся, дружище, куда доложить, я знаю. А что у тебя с рукой?
- Выскочила при прыжке из плечевого сустава. Уперлась в ребра. Сильно болит. Мне нужно к врачу. Сообщите о нас, пожалуйста, в восьмую воздушную армию.
Перебрасываемся еще несколькими фразами, и полковник, сняв трубку телефона, очевидно затем, чтобы доложить о вражеских танках, обращается к майору:
- Отвезите его немедленно на моей машине в медсанбат.
Мы прощаемся. Выходим с майором из землянки.
- А танкистам на фронте, дорогой мой, еще тяжелее, чем вам, летчикам, говорит майор и осторожно берет меня под руку.
- Один из нас погиб... Но не знаю, кто, - сообщаю ему.
- Сейчас узнаем подробности, - ответил майор и пошел за "эмкой".
Я присел на ящик из-под снарядов и стал ждать. В это время ко мне подошел какой-то капитан. Я увидел на его груди парашютный знак с подвеской "250" и спросил:
- Вы видели, как мы прыгали?
- Видел.
- Расскажите...
Хорошо знающий свое дело парашютист-инструктор рассказывает о том, что он видел. Больно слышать: один наш товарищ запутался в стропах парашюта и погиб. А в это время из-за землянки появилась группа солдат. Они несут погибшего на развернутом парашюте. Кто?.. Сейчас узнаю, кто погиб. Сержант протягивает мне комсомольский билет, платок и смятый портсигар. Беру все это. Быстро раскрываю комсомольский билет. Читаю: "Сухарев Симон Иванович..." Мне стало вдруг жарко, так же, как в кабине горящего самолета. Ничего не говоря, я смотрю на солдат.
Они тоже опечалены гибелью незнакомого им человека, бойца, брата по оружию. Они видели падение нашего горящего самолета, и каждый рассказывает то, что видел. Мне очень тяжело думать о том, что произошло. Ведь только сейчас я разговаривал с ним. Вместе садились в эту чертову "шхуну"...
- Ребята, прошу вас: похороните его.
Я еле стою на ногах. Не могу смотреть сейчас на это. Пусть буду знать его таким, каким знал живого. Солдаты обещают похоронить.
- Все, что положено, сделаем, - говорит сержант. Подъезжает "эмка", мы расстаемся. Кто-то вталкивает на заднее сиденье парашют Сухарева.
- До свидания, товарищи. Бейте их, гадов! - говорю срывающимся голосом.
С трудом усаживаюсь на заднее сиденье машины. Рядом со мной сел майор. Мы едем к землянке, в которой находится Баглай. Я не знаю еще, что с ним произошло.
- Вот здесь, - говорит шофер майору и мне, показывая на небольшую землянку.
Баглай лежит на скамейке. У него перевязана голова.
От крови, просочившейся через бинт, образовалось большое алое пятно.
- Петя, нашего Симона... нет... - с трудом произношу я.
- Что ты говоришь?! - приподнял он голову. - Как все это случилось?..
- А что с тобой?
- Меня солдаты сюда привели. Лоб я поцарапал.
- Как ты, Петя, прыгал?
- Да так, ничего. Правда, низко уже было, но, к счастью, все обошлось хорошо.
- А ударился лбом обо что?
- И сам не знаю, - ответил он. - Меня тут чуть было свои в плен не взяли! Говорю: "Я свой", а в ответ слышу: "А, фашистская рожа, ты еще и по-русски калякать научился?"
- Дурачье!.. Пехота!.. Свои самолеты по силуэтам знать надо.
- Один здоровенный такой паря стал меня обыскивать.
- Ну...
- Расстегнул молнию и увидел орден Красной Звезды... "Хлопцы, он свой!" - сразу же закричал. И тогда уже солдаты достали перевязочный пакет и стали рану перевязывать...
- Да-а, Петь, аналогичный случай произошел и со мной. Ну да ладно. Чего уж там... Война ведь...
- А Симку нужно похоронить... - говорит Баглай.
- Похоронят Симку солдаты, Петя. А нас повезут в госпиталь...
Майор везет нас теперь в медсанбат. Дорога - одни ямы. Сильно болит левое плечо. Держу руку, свесив вниз, как плеть, - не так больно. Проезжаем мимо места падения нашего самолета. Он ударился о землю "спиной". Белое пятно вместо машины... Из земли торчат закопченные стойки шасси, но уже ничто не дымится.
Я еду и думаю: "Сегодня я второй раз родился". В самом деле: лети я на машине казанского завода, в которой астролюк кабины намного короче, - мне, как говорят, была бы крышка.
Шофер плавно тормозит машину. Подъехали к медсанбату.
- Товарищ майор, скажите вашу фамилию, - прошу я, с трудом выбираясь из машины.