Решено! Он напишет Гнесе, что о переезде в Лондон нечего и думать.

7

Сначала Хаим был очень доволен, когда Гнеся, не послушав его, прикатила со всем семейством в Лондон. Семья словно принесла ему счастье: с тех пор как приехала Гнеся с детьми, он ни дня не сидел без работы. Правда, в их мастерской из рабочих выкачивали последние силы, но что делать? На больших фабриках редко берут иностранцев, только когда не хватает рабочих рук. И главное - требуют, чтобы ты работал в субботу, а на это Хаим ни за что не согласится.

Все что угодно, но этого он не сделает. Что у него еще осталось, кроме субботнего праздника? В будни он даже детей не успевает повидать: уходит рано, когда они еще спят, приходит поздно, когда они уже спят. Суббота единственный день, когда он чувствует, что у него есть дом, когда он может поесть за одним столом со всей семьей. Оставьте ему хоть эту радость.

И вдруг все переменилось: настала зима, а вместе с зи мой безработица. Шли недели, а работы все не было.

День за днем ходит Хаим - теперь уже Хейман - из одной мастерской в другую, и повсюду ему отвечают: работы нет. Слэк!

Наконец Гнеся взмолилась:

- Ты ведь уже здесь давно, умеешь вроде и разговаривать по-здешнему, сходил бы на большую фабрику... Дети на глазах тают.

- Умею я разговаривать или не умею, что из того? На фабриках работают в субботу, - напомнил ей Хаим.

- Но дети! Нельзя же дать им с голоду умереть! - возразила Гнеся.

- Может, прикажешь еще и креститься из-за детей0 На это Гнеся не нашлась что ответить и совсем замолчала Зато глаза ее говорили больше, чем можно высказать любыми словами. Хаим не выдержал их молчаливого упрека и пошел искать работу на фабриках.

На рассвете, когда город еще спит и тишину нарушают лишь торопливые шаги рабочих, Хаим тихо выскальзывает из дому и начинает свой обход. Каждый день он идет на какую-нибудь фабрику. Вместе с десятками, а часто и сотнями других безработных он стоит перед фабричными воротами и ждет, когда они откроются и можно будет войти во двор, где управляющий из нескольких десятков или сотен выберет одну-две пары рабочих рук.

Дрожа от утреннего холода, люди, сбившись кучкой, притопывают, дышат на закоченевшие руки, чтобы хоть немного согреться. Все стоят молча, исподлобья посматривают друг на друга - Собачий холод! - роняет кто-то.

- У меня дома не теплее... - откликается другой.

О том, что для них важнее всего - о работе, - никто не говорит ни слова; каждый как бы боится, что, высказав свое заветное желание вслух, он отнимет у себя какой-то шанс и увеличит шансы соседа.

Когда темные окна большого фабричного здания, словно по мановению волшебной палочки, вспыхивают сотнями огней и утреннюю тишину рассекает пронзительный вой сирены, толпа людей за воротами фабрики приходит в беспокойное движение Сейчас их впустят во двор, выйдет мастер и начнет их осматривать, как осматривают лошадей на ярмарке. Каждого он насквозь пронижет глазами, зорким, опытным взглядом окинет плечи, руки, лицо, оценивая рабочею силу.

На Хаиме взгляд мастера обычно не останавливался.

Его внешность чужестранца и пожилой возраст не привлекали нанимателей. Но однажды, после напрасных двххмесячных поисков, когда Хаим уже потерял надеж ау и ходил просто так, лишь бы дома не сидеть, ему неожиданно повезло Среди двух десятков рабочих, которых в это утро приняли на работу, оказался и он.

- Не очень-то вы проворны на вид, - заметил мастер, - но нам сейчас нужны люди.

На радостях Хаим совсем забыл, что придется работать в субботу. Он думал лишь о том, какой вернется домой с хорошими новостями и Гнеся перестанет глядеть на него таким безнадежным взглядом.

Вспомнил он о субботе только под вечер, когда шел домой, но тотчас отогнал эту мысль. Впереди еще целая неделя, там видно будет.

А когда наступила суббота, он не сразу спохватился, что сегодня тоже должен работать. Поднявшись утром, он стал не спеша одеваться, размышляя при этом, не сходить ли ему наконец в хоральную синагогу. "Пять лет в Лондоне, а ни разу там небыл", - с досадой подумал Хаим, натягивая носок.

Вдруг, словно его хлестнули по лицу, он откинулся назад, потом снова согнулся и так и застыл с носком в руке.

"Да я же сегодня работаю!" - молнией пронеслось у него в голове.

И, словно убеждая себя, что не спит, он повторил вслух:

- Я сегодня работаю...

И запальчиво добавил:

- Не дожить им до этого! Не пойду сегодня на работу.

Но сознание нашептывало ему другое: "Все равно, и так уж..."

И губы механически прошептали: "Все равно..."

Хаим вышел из дому, сам еще толком не зная, куда понесут его ноги, в синагогу или на фабрику...

С первым сигналом фабричной сирены он стоял за своим станком и строгал.

8

С тех пор как Хаим начал работать на фабрике, он совсем переменился. На лице его никогда не видно улыбки, никто от него доброго слова не слышит, он озлоблен, обижен на весь свет и часто срывает свою злость на ни в чем не повинной Гнесе.

- Почему ты вечно всем недоволен? Кажется, уже и работаешь, слава богу, чего брюзжать? - допытывается Гнеся. Она не может понять, что случилось с ее мужем.

- Работаю... велика радость, - ворчит Хаим в ответ.

- Не гневи бога, Хаим. Все, кажется, лучше работать на порядочной фабрике, чем, как прежде, по двенадцать часов мучиться в потогонной мастерской.

Хаим вскакивает, как будто его ударили хлыстом.

- Не напоминай ты мне о фабрике! Будь она проклята!

Лучше бы я ее не знал, для всех нас было бы лучше!

И он с такой злобой осыпает фабрику ругательствами и проклятиями, так неистовствует, что Гнеся уже сама не рада. Зачем было заводить с ним этот разговор. Бесноватый какой-то, лучше его не трогать.

Не хозяина ругает и клянет Хаим, не фабриканта, а фабрику. Черт бы ее побрал вместе с машинами, с приводными ремнями и колесами, с ее грохотом, гудком, со всеми ее порядками! Паук, огромный, чудовищный паук, который поймал в свою паутину тысячи мух и сосет их кровь. Все из него высосала: веселость, добродушие, отняла у него покой, даже субботы лишила, ничего не оставила.

К хозяину Хаим зла не питает. Наоборот, к богачам он относится с уважением. Когда в цехе показывается один из директоров фабрики, Хаим ест его глазами, в тайной надежде, что этот важный, гладко выбритый господин остановится, проходя мимо, и скажет ему несколько слов. Или хоть посмотрит, как он работает. Хаиму кажется, что это улучшит его положение на фабрике, как-то выделит среди других. Но директору некогда, и он проходит по цеху, никого не замечая. Один только раз, осматривая новую циркульную пилу, у которой работал Хаим, он скользнул по нему взглядом, словно это был рычаг машины, и пошел дальше.

Хаим не обиделся. Что, в самом деле, фабриканту-миллионеру до какого-то рабочего. Поставили тебя к станку - знай свое дело, стой и пили.

Другие рабочие еще куражатся: толкуют о забастовках, хотят воевать с хозяином. Иные даже уверяют, будто настанет время, когда все фабрики перейдут к рабочим. Но он, Хаим, отлично понимает, что все это пустые слова. Где уж там воевать с хозяевами, когда старший по цеху, обыкновенный мастер, волен делать с тобой все, что ему вздумается.

Не понравился ему рабочий, он в два счета выгоняет его на улицу, и никто даже пикнуть не смеет.

- Словом, веселая жизнь. В петле висеть и то веселей, - так обычно заканчивает Хаим свои жалобы на фабрику.

- Ой, грешишь, Хаим, ой грешишь! - не выдержав, укоряет его Гнеся. Люди благодарят бога, когда у них хоть такая работа есть.

- Люди, люди! Что ты меня равняешь с людьми, - огрызается Хаим. - Людям все равно: есть суббота, нет субботы, есть к ним уважение, нет уважения, а я так не могу. Для меня это хуже смерти.

- И все-таки нечего отчаиваться. Не последний день на свете живем. Бог даст, подрастут дети, кончат школу, начнут зарабатывать, - тогда хоть и вовсе бросай работу.