В конце января наши бомбардировочные удары были перенесены на район Кенигсберга. Советские войска методично продвигались вперед, обходя крупные насоленные пункты и узлы сопротивления. В одном из вылетов после удара по юго-восточной окраине Прусской крепости самолет Е. Петрова был снова подбит вражескими истребителями. Это произошло уже над расположением наших войск. Подав команду Носову вести группу на свой аэродром, я пристроился к Петрову. Сначала показалось, что машина ведомого горит, но, подойдя к пей почти вплотную, я убедился, что это не пожар, а масляно-бензиновая струя, бьющая из подбитого двигателя. Повреждение оказалось настолько серьезным, что вести самолет "по горизонту" Петрову не удалось - машина быстро теряла высоту, и вскоре летчик вынужден был посадить ее на перекопанном канавами огороде. Сделал он это просто мастерски, благополучно "вписал" внушительный по размерам бомбардировщик в немыслимо крошечный прямоугольник огорода. Я покружил над местом посадки, убедился, что экипаж невредим, и решил приземлиться на расположенном неподалеку аэродроме наших истребителей, чтобы вывезти экипаж Петрова на своем самолете.

Выяснив, чего ради мы к ним пожаловали, командир истребительного полка приказал выделить грузовую "полуторку", и вместе со штурманом Иваном Жмурко мы отправились за экипажем Петрова. Дорога была совершенно безлюдной. Гробовая тишина царила и в населенных пунктах. В одном из них мы остановили машину у большого скотного двора. В добротном, хорошо оборудованном строении валялось более сотни убитых коров. В других местах скотные дворы оказались сожженными вместе со всей живностью. Вот ведь как обернулась для фашистской Германии ее подлая "тактика выжженной земли"! Теперь захватчики жгли свое добро собственными руками.

...Экипаж Петрова застали еще на месте, хотя он собирался уже эвакуироваться. Вместе осмотрели поврежденный самолет и, убедившись, что ремонту он не подлежит, сняли наиболее ценное оборудование, вооружение, погрузили на машину и тем же путем вернулись на аэродром истребителей. Наступила ночь. Лететь на аэродром, не имеющий ночного старта, не было смысла. Поэтому разместились на ночлег в одном из покинутых хозяевами домов.

Вот уж когда поговорка "мой дом - моя крепость" предстала перед нами не в иносказательном, а в прямом смысле: в добротных каменных стенах на все четыре стороны были пробиты амбразуры. Выставляй пулеметы, и долговременная огневая точка готова. Похоже, что вся эта "фортификация" строилась давно, во всяком случае задолго до нашего прихода в Восточную Пруссию. По всему чувствовалось, что не впервые германским милитаристам развязывать войны. Не впервые и терпеть крах. Отсюда и такая предусмотрительность.

На следующее утро два наших экипажа на одном самолете перелетели на свою базу. Петров сразу же получил новую машину и опять включился в боевую работу, интенсивность которой заметно возросла с переходом нашего 1-го гвардейского авиакорпуса в подчинение командующего 15-й воздушной армией.

В феврале и марте 1945 года полк поочередно наносил бомбовые удары по объектам восточно-прусской и курляндской группировок врага. И если при действиях над Пруссией явственно ощущалось полное господство нашей авиации в воздухе, то воздушная обстановка в Курляндии была гораздо сложнее. Здесь по-прежнему исключительно сильной оставалась противовоздушная оборона Либавы, в том числе и ее истребительное прикрытие. И это несмотря на то (а может быть, и вследствие того), что положение зажатых здесь в тиски вражеских войск оказалось безвыходным, на прорыв морем или посуху надежд у них тоже не оставалось. Вот и сражались здесь фашисты с отчаянием обреченных перед лицом неотвратимого возмездия за невиданные злодеяния.

11 февраля 1945 года мы понесли еще одну и очень тяжелую потерю. Никто из нас не видел, как это произошло, никто и ничем не мог помочь, прикрыть экипаж от вражеского удара. Далеко, очень далеко от нашего аэродрома погиб в бою первый командир нашего полка Иван Семенович Полбин. Об этом сообщил мне один из офицеров его штаба, видимо знавший о нашей переписке. Письмо было коротким, без подробностей, и это давало какую-то надежду, какой-то шанс, что непоправимого не произошло. Ведь сколько раз возвращались обратно экипажи сбитых самолетов! Случалось это и с Полбиным. Сейчас тоже нужно только набраться терпения...

Увы, сообщение о гибели командира соединения генерала Полбина вскоре было подтверждено. Действительность неумолима, ее не подгонишь под свои интересы. Вот только сердце не всегда способно подчиниться разуму; как у матери, не верящей в гибель сына, как у сына, ожидающего возвращения отца.

Для меня, как и для многих однополчан, Полбин был вторым отцом и первым боевым наставником. Сколько замечательных воздушных бойцов воспитал этот человек из легенды, скольких поднял на подвиги своим примером, как коммунист, командир, старший товарищ! Тяжела потеря. Но этот замечательный человек оставил в памяти многих, очень многих людей светлый, неизгладимый след, вывел их на победный курс. Значит, он никогда не умрет в сердцах и делах своих товарищей по оружию, учеников и последователей, на его примере будут учиться науке побеждать новые поколения крылатых защитников Родины.

...В середине марта наше командование приняло очень важное решение нанести массированный бомбовый удар по всем вражеским аэродромам в Курляндии. Успех этого налета избавил бы нас от тяжелых потерь. К сожалению, природа не способствовала выполнению поставленной задачи: наши полевые аэродромы в большинстве своем к тому времени раскисли. Перегруженные бомбами "пешки" увязали, недорулив до взлетно-посадочных полос, и некоторые авиачасти вообще не смогли взлететь. Растянувшийся взлет наших самолетов не позволил добиться внезапности удара - важнейшего условия успеха. Так, к моменту выхода двух наших девяток на аэродром Справа, где базировались немецкие истребители - асы, там оказалось лишь пять-шесть самолетов, и то, видимо, неисправных.

Нетрудно понять огорчение экипажей, пробивавшихся к цели сквозь все опасности, настроенных на бой, сконцентрировавших на выполнении задания все свои духовные и физические силы, когда они убеждаются, что их усилия израсходованы почти впустую. Боевое задание наши группы, ведомые П. С. Свойским и мной, выполнили, но большого ущерба врагу нанести не удалось. Что ж, бывает и так. Война ведь, в конечном счете, это не только противоборство людей и техники, но и умов. Враг у нас был сильным и коварным, с большим боевым опытом. В данном случае он оказался хитрее, сумел вывести авиацию из-под удара. Но ведь это частный эпизод, не способный повлиять на исход войны, которая уже была решена в пользу нашего великого народа. Тем и утешились, когда вернулись на аэродром после неудачного боевого вылета.

В первых числах апреля начался штурм Кенигсберга. 6, 7 и 8 апреля полк разрушал оборонительные объекты врага непосредственно в городе. Как п в начале Белорусской операции, в воздухе одновременно находилась масса наших бомбардировщиков, наносивших сосредоточенные бомбовые удары в ограниченном районе. Самолеты Пе-2, Ту-2 и ДБ-ЗФ авиации дальнего действия шли с разных направлений, сливаясь над Кенигсбергом в общий широкий поток. Над мрачным огрызающимся городом стоял сплошной дым, озаряемый огненными всплесками разрывов тяжелых авиабомб. Жалко было смотреть на него, по в сознании промелькнуло воспоминание о первом боевом вылете в июле 1941 года, о горящем Смоленске, о разрушенном Сталинграде, о разграбленной советской земле, о невозвратимых потерях друзей и близких, и это начисто смывало чувство жалости и вызывало непреклонное желание скорей добить ненавистного врага.

12 апреля наш полк перебазировался на аэродром Гросс Шиманен. Это уже непосредственно на немецкой земле, в ста километрах юго-западнее Кенигсберга. Собственно говоря, к этому пора было и привыкнуть - добивать врага надлежит на его территории. Даже авиация дальнего действия, достававшая еще в сорок первом до Берлина, подтянулась сюда, поближе к последним рубежам вражеской обороны. А нам - фронтовым бомбардировщикам место определено самим названием.