Как выяснилось в дальнейшем, на парашютах спаслись сам Мамонтовский и его штурман Пунышев. Приземлившись на территории, занятой врагом, оба они попали в плен. А третий член экипажа - начальник связи эскадрильи, замечательный воздушный стрелок и радист лейтенант Иншаков погиб. После этого полета меня долго угнетала мысль, что и я чем-то виноват. Возможно, очень уж неубедительно говорил с Мамонтовским, не нашел подхода, который обеспечил бы передачу накопленного боевого опыта этому разумному в целом и, безусловно, храброму командиру.

Вторую эскадрилью принял один из ветеранов Великой Отечественной войны гвардии капитан Евгений Васильевич Селезнев. Мы все очень любили его за исключительную скромность и выдержанность, за готовность в любую минуту поделиться богатым боевым опытом, накопленным с первых дней боев с фашистами. К тому же он был одним из пионеров переучивания на Пе-2, освоил его еще в 1941 году. Дальнейшие боевые действия очень сблизили меня с этим прекрасным командиром и человеком. Мы старались жить и воевать вместе, чувствуя локоть друга.

Некоторое время спустя вторая эскадрилья и наш полк понесли новую утрату - погиб штурман старший лейтенант Николай Филиппович Аргунов. В составе экипажа капитана Селезнева он наносил бомбовый удар по укреплениям врага в районе Мемеля. При возвращении с задания, уже за линией фронта, "пешку" атаковала группа вражеских истребителей, на самолете был подбит мотор. Внизу располагались свои войска, и командир не торопился с принятием решения о посадке или оставлении самолета. Однако вскоре из-под капота повалил густой дым, вытянулся огненный шлейф. Пришлось покидать машину. Воздушный стрелок-радист, видимо, был убит в воздухе, так как связь с ним прекратилась. Селезнев убедился, что штурман покинул самолет, выбрался из горящей машины и благополучно приземлился, получив лишь незначительные ушибы. А Аргунов преждевременно раскрыл парашют и, зацепившись за самолет, упал вместе с ним на землю.

Теперь моим штурманом стал Иван Никитович Жмурко - добродушный человек, наделенный храбростью и выдержкой, талантливый специалист. В одном из вылетов наш самолет на боевом курсе был сильно поврежден близким разрывом зенитного снаряда. От резкого удара в висок у меня потемнело в глазах, а когда туман рассеялся, я увидел лицо штурмана, сплошь покрытое каплями крови, и услышал его ровный голос: Жмурко просил довернуть самолет на два градуса влево. На вопрос о самочувствии штурман ответил шуткой и сразу сосредоточился на прицеливании.

Только после сброса бомб начали разбирать, что же произошло. Оказывается, взрывом снаряда выбило правую створку остекления кабины. Крупный кусок плексигласа ударил меня в висок, а масса мелких осколков брызнула в лицо штурману. Как он мне позже признался, у него полностью затек правый глаз и прицеливаться пришлось левым, но в полете я даже этого не почувствовал.

Вскоре Иван Жмурко был представлен к званию Героя Советского Союза. Эту высокую награду он получил уже после окончания Великой Отечественной войны.

В октябре 1944 года полк перебазировался на аэродром Боричай, что неподалеку от Шяуляя. Эскадрилья разместилась в имении помещика, бежавшего вместе с немецкими оккупантами. Красивый двухэтажный дом свободно вместил добрую сотню офицеров. Мы с Евгением Васильевичем Селезневым заняли маленькую комнатку, принадлежавшую, судя по скромной обстановке, прислуге. А большую "залу", как назвал комнату оставшийся "для присмотра за хозяйством" управляющий, приспособили под общежитие.

С этого аэродрома радиус действия Пе-2 обеспечивал нанесение бомбовых ударов по любому объекту курляндской группировки противника и по крупным центрам Восточной Пруссии, в том числе и Кенигсбергу.

В октябре, несмотря на ненастную погоду, полк мелкими группами обеспечивал продвижение наших войск. Однако враг ожесточенно сопротивлялся на земле и в воздухе. Фашистские истребители действовали исключительно дерзко и, несмотря на большие потери, продолжали оказывать советской авиации упорное сопротивление. Наши эпизодические удары по аэродромам врага были малоэффективны.

Во время одного из налетов на аэродром Сиэксатэ, когда бомбардировщики были на боевом курсе, "ФоккеВульф-190", воспользовавшись оплошностью наших истребителей сопровождения, ворвался в строй эскадрильи. Ему удалось подбить самолет Е. Петрова, который совсем недавно прибыл в полк и выполнил всего несколько боевых вылетов. Таких молодых летчиков мы обычно ставили в ведущее звено, с тем чтобы они приобретали опыт в более благоприятных условиях. И теперь Петров шел у меня левым ведомым. Вражеский истребитель дал длинную очередь из всех пушек и с переворотом ушел вниз. В этот момент по команде штурмана капитана Жмурко посыпались бомбы. Перед началом разворота я оглядел весь боевой порядок. Звенья шли плотным строем, только машина Петрова начала отставать. Подобрав обороты моторов, доворачиваю к поврежденному самолету и метров с десяти хорошо вижу вопрошающий взгляд летчика. Он ждет моего совета, помощи...

Внимательно осматриваю самолет ведомого: из левого мотора валит густой черный дым, часть стабилизатора вместе с половиной киля отрублена. С такими повреждениями горящий бомбардировщик долго не продержится в воздухе.

Вижу, летчик отдает штурвал от себя и уходит вниз. Вслед за ним устремляется пара истребителей сопровождения - так условлено заранее. А я обязан вернуться в строй и вести его к своему аэродрому.

Весь остаток пути я видел глаза Петрова, застывший в них немой вопрос: "Что делать, командир?" И как тяжело сознавать свое бессилие, невозможность помочь товарищу в беде. Случись такое со мной, у меня есть советчик - опыт и знания, накопленные самим и позаимствованные у боевых друзей. Но и я не могу ответить, как поступил бы на месте Петрова. Все зависело бы от множества конкретных обстоятельств. А как поступил Петров?

На аэродроме из разноречивых докладов экипажей трудно было сделать точный вывод. Большинство утверждало, что самолет упал в расположении врага и сгорел. Да я и сам считал, что характер повреждения самолета практически исключал возможность перетянуть через линию фронта. Но это были только предположения. Чеголибо определенного о судьбе экипажа пока не было изиестно. Оставалось только ждать точных данных.

А к утру пришло известие: Петрову удалось посадить изрешеченную, почти неуправляемую машину на своей территории. Раненый штурман Юшков отправлен в госпиталь.

8 то же утро было написано представление о награждении членов экипажа орденами, и уже через несколько дней Евгению Николаевичу Петрову вручили орден Красного Знамени.

Как летчику удалось посадить самолет, осталось загадкой. По его докладу, пожар прекратился, штурман был тяжело ранен, а сам Петров ориентироваться не мог, так как машина едва держалась в воздухе даже при полном отклонении рулей, что требовало очень больших усилий. Молодой летчик взял курс на свою территорию и летел до тех пор, пока хватало сил - около двадцати пяти километров над территорией, запятой противником, и столько же над нашей. К счастью, посадка была выполнена неподалеку от военного госпиталя и штурману своевременно оказали медицинскую помощь. Недели через две Юшкову также вручили орден Красного Знамени, и он вновь занял свое место в боевом экипаже.

9 октября рано утром вылетели мы тремя девятками для нанесения бомбового удара по укрепленным позициям врага на подступах к старой Риге. Я вел вторую девятку и был назначен заместителем ведущего колонны. По заранее намеченному плану встретились с истребителями. На подходе к линии фронта один из моторов самолета ведущего полковой колонны начал давать перебои. Мне со своей эскадрильей пришлось выйти и возглавить полк. Погода стояла на редкость хорошая: на небе - ни облачка, видимость - "миллион на миллион". Издалека были отчетливо видны очертания древнего города, утопающего в парках, позолоченных дыханием глубокой осени. Я впервые видел Ригу, о красоте и самобытности которой много читал. Но сейчас вверх устремились не только шпили соборов. Над городом тремя ярусами покачивались привязные аэростаты, преграждавшие нам путь; пахло гарью пожарищ; на подступах к Риге шли жестокие кровопролитные бои.