Сильный удар по голове не сразу выводит меня из оцепенения. Неужели уже подъем, когда так хочется спать? И почему удар? С трудом открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь, что происходит? Мелькают, кружатся какие-то мутные пятна, полосы, пронзительно звенит какая-то струна... И вдруг сразу все стало на места: самолет, опустив нос, круто снижается в левой спирали. Я вишу на привязных ремнях, упершись головой в переплет колпака кабины. А может быть, это и есть настоящий сон, такое, помнится, уже приходилось видеть курсантом после первых полетов. Но я уже понимаю, что это не сон, а явь: за бортом гудит ураганный ветер, стрелка высотомера быстро крутится влево, разматывая клубок высоты. Хватаю штурвал, с трудом дотягиваюсь ногами до педалей, убираю газ. Разогнавшаяся до предельной скорости машина плохо слушается рулей, сопротивляется. А земля все ближе... Интересно, что думают обо всем этом члены экипажа? Впрочем, это сейчас не столь уж важно - они тоже устали и могут дремать. Самолет наконец прекратил вращение, идет по прямой с набором высоты, постепенно уменьшая скорость. Как можно спокойнее запрашиваю:
- Штурман! Курс и удаление до аэродрома?
А минут через десять вылезаю из кабины, с наслаждением валюсь на траву прямо под крылом самолета и словно проваливаюсь в черную бездну.
КОНЕЦ "ПАНТЕРЫ"
Как-то в конце июля 1941 г. после очередного боевого вылета майор Полбин на своем открытом "козлике" объезжал рассредоточенные стоянки самолетов. У некоторых из них машина останавливалась, командир выходил на несколько минут, разговаривал с летчиками, техниками, потом ехал дальше. Когда он оказался у моего самолета, я доложил о ходе подготовки экипажа и материальной части к полету. Полбин, как всегда, пожал руку, присел на освобожденную из-под бомб тару и жестом предложил мне устраиваться рядом. Настроение у командира было заметно приподнятое, и я знал почему: за последнее время полк, ведя интенсивную боевую работу, все задания выполнял исключительно четко, наносил меткие удары по врагу и в то же время не имел потерь. Во фронтовой печати продолжали появляться статьи с крупными заголовками: "Бить врага так, как бьют его полбинцы!" Это было признанием высокой боевой выучки личного состава части, чему командир полка отдал так много сил и чем он дорожил больше всего на свете.
Расспросив о подробностях подготовки экипажа, о настроении, о вестях от родных и близких, Иван Семенович задал мне неожиданный вопрос: видел ли я когда-нибудь пантеру? Я тут же ответил, что видел в зоологическом саду, хотя, может быть, то были ягуар или пума - сейчас трудно проверить.
- Да, хищный зверек, - сказал командир. - Только та, о которой идет речь, куда крупнее и опаснее.
Я слушал молча, не совсем понимая, к чему клонит майор. Командир не стал испытывать мое терпение и разъяснил, что "пантера" - это позывной широковещательной радиостанции немецких оккупантов, расположенной где-то в районе населенного пункта Холм. Она ведет провокационные передачи на русском языке, пичкает советское население на временно оккупированной гитлеровцами территории геббельсовской пропагандистской стряпней. На днях, например, объявила, что немцами захвачены Москва и Ленинград.
Почему-то сразу показалось, что с этой фабрикой лжи мне придется познакомиться поближе: не случайно же командир полка завел о ней разговор в то время, когда беседовать на отвлеченные темы ему было просто некогда. И в самом деле, Полбин подробно описал характерные признаки радиовещательных станций подобного рода, их антенные устройства, вспомогательные агрегаты и другие демаскирующие признаки. А после этого обвел на карте красным карандашом квадрат со сторонами примерно по сто километров, приказал найти и уничтожить "пантеру". Затем Иван Семенович снова перешел на неофициальный тон, с огорчением заметил, что не смог добиться истребительного сопровождения, хотя такая станция, безусловно, плотно прикрыта зенитной артиллерией и истребителями врага. В заключение командир посоветовал, как лучше осуществлять поиск, выходить на цель и атаковать ее, объявил, что вылетать - по готовности, пожелал удачи и уехал.
Вместе со штурманом мы разбили заданный район поиска на четыре прямоугольника и решили последовательно "прочесывать" их на малой высоте. Вылет... второй... - цель как сквозь землю провалилась. Летаем до тех пор, пока горючего в баках остается лишь на обратный путь, и все безрезультатно. Приходится бомбовый груз бросать на случайно подвернувшиеся цели.
Остается последний "непрочесанный" прямоугольник. Третий раз вылетаем в неблагоприятную погоду, к тому же под вечер. Большие участки района поиска закрыты туманом. Под его пеленой не то что станцию - город можно спрятать.
Но все в мире, как известно, относительно. Если город может укрыться под туманом, то радиостанция не смогла. Выдали ее высокие, метров до тридцати, антенны, острые верхушки которых проткнули белесое покрывало и четко выделялись на светлом фоне. Туман неожиданно оказался нашим союзником. Когда мы подходили к "пантере", воздух начали полосовать трассы очередей малокалиберной зенитной артиллерии, но били зенитчики "на слух", не видя самолета. Впустую расстреливали боеприпасы и вражеские пулеметчики.
Вывожу самолет прямо на радиостанцию, сделав небольшую горку, чтобы не врезаться в антенны. Строим заход на бомбометание и... С южного направления цель не просматривается. Чтобы не потерять ее окончательно, набираю высоту, делаю мелкие виражи: один, другой... Зенитчики вроде бы стали бить прицельное, трассы про ходят все ближе к самолету. Ага, вот они - антенны! Но теперь их видно хуже, с каждой минутой сгущаются сумерки. Больше маневрировать нельзя. Поэтому сразу доворачиваю на цель, и мы с короткого боевого курса наносим бомбовый удар.
Судить о результатах трудно: где-то внизу рванулись наши "гостинцы" об этом мы узнали по смутным отблескам пламени и толчку взрывной волны, догнавшей самолет. Позже об итогах нашего рейда доложат воздушные разведчики, а может, и сама "пантера". Если она потеряла голос, значит, "охота" прошла удачно. А пока назревает гроза над нами. На высоте около тысячи метров появились два немецких истребителя и начали метаться из стороны в сторону, как будто кого-то разыскивая. Пожалуй, нас. Поэтому, не мешкая, прижимаю машину к верхней кромке тумана, в готовности при надобности укрыться в нем. Но нас так и не заметили...
Вскоре полоса тумана оборвалась, и мы визуально вышли на Жижицкие озера, в районе которых обычно пересекали линию фронта. Заболоченная труднопроходимая местность не давала врагу возможности держать здесь гарнизоны, зенитные батареи. Можно было чувствовать себя в безопасности.
Ни назавтра, ни в последующие дни "пантера" в эфир не выходила. Одним центром вражеской пропаганды стало меньше. 29 июля в штаб полка пришла телеграмма от командующего 22-й армией: "Командиру 150 сбап. Специальное задание выполнено успешно. Экипаж представьте к правительственным наградам. Ершаков". Это была первая крупная и потому запоминающаяся самостоятельная победа над врагом нашего экипажа в ходе успешных боевых действий 150-го бомбардировочного авиационного полка.
В первой половине августа, когда, казалось, фронт наконец-то стабилизировался и наступление немцев окончательно провалилось, очередная неудача советских войск на Западном направлении снова обострила обстановку. Превосходящие силы гитлеровцев прорвали нашу недостаточно глубокую оборону в районе станции Кунья и вышли в тыл 22-й армии. Закрыть образовавшуюся брешь, видимо, было нечем. Наши войска начали ускоренно возводить укрепления по реке Западная Двина. Телеграммы, одна тревожнее другой, бесконечными узкими лентами сползали с телеграфных аппаратов. Такие слова, как: "Всеми силами... немедленно... по готовности... с целью задержать продвижение...", говорили сами за себя и требовали немедленных действий.
Первой эскадрилье было приказано: штурмовыми ударами остановить танковую колонну на дороге станция Кунья - Торопец. Было ясно: не от хорошей жизни бомбардировщикам ставится такая задача. Достаточно бегло ознакомиться с данными СБ, чтобы выяснить его почти полную непригодность для штурмовых действий по танкам. Мало того что самолет не имел брони и его могли сбить с земли из любого, даже стрелкового оружия, на нем не было и крупнокалиберного вооружения, пригодного для поражения боевой техники. Два спаренных пулемета ШКАС калибром 7,62 мм у штурмана и один такой же у радиста - вот и все, из чего мы могли вести огонь. На бомбы надежд было значительно больше, но они малоэффективны при борьбе с рассредоточенными танками на марше или в бою.