- Пан Войцех, а скоро я смогу поехать домой?
- Домой, домой, - задумчиво повторил доктор. - А где, собственно говоря, у вас дом?
- Во Вроцлаве. Правда, мама пока снимает комнату в Варшаве, но министр сказал, что мы вот-вот должны получить квартиру...
- Понимаете, если бы у вас были хорошие домашние условия, я бы счел даже полезным для вас как можно скорее покинуть больницу. Ваш жених инженер? Тогда он сможет установить и в комнате снаряды, необходимые для лечебной физкультуры.
xxx
И наступил долгожданный день, когда можно было распрощаться с больницей! Надолго ли? Этого Анна не знала, но была уверена в одном: она сделает все возможное, все, что только сможет выдержать, чтобы никогда больше не возвращаться в больницу. Ее на носилках внесли в машину "скорой помощи". Машина понеслась по Маршалковской, потом по аллеям Уездовским к площади Победы.
Это был еще не "ее" дом. Это была лишь отданная им на временное пользование чужая квартира. Но Анна испытывала блаженство: наконец-то она оказалась в человеческом жилище, без запаха лекарств, без строгих лиц медсестер. В квартире был телевизор, и теперь Анна могла смотреть интересующие ее телевизионные программы. Естественно, ее волновала эстрада, и она с нетерпением ждала так называемые развлекательные передачи. Она увидела на экране Поломского и Куницкую и обнаружила, что они нисколько не изменились за полтора года, будто она рассталась с ними вчера. Понравилась Марыля Родович, о которой она впервые услышала от санитара в больнице, действительно очень яркая, темпераментная, необычная, со "своим лицом". Втайне Анна надеялась, что, может быть, в одну из передач включат ее старую запись. Но Анны в эфире не было, и с этим предстояло смириться...
Зато работа над книгой здесь, "дома", шла лучше, чем в больнице. Она писала по два-три часа в день: дольше не разрешали врачи. А мама очень следила за тем, чтобы Збышек строго выполнял функции главного специалиста по лечебной физкультуре.
"Збышек, Збышек! Как отблагодарить тебя за твою доброту, за твое преданное сердце, за те невзгоды и неудобства, которые ты добровольно принял на себя. Ты разделил со мной мои страдания". И хотя к Анне ежедневно приходили специалисты и долго, обстоятельно занимались с ней, - со Збышеком все получалось как-то легче.
Она научилась сидеть на постели и несколько минут держаться в таком положении, хотя кружилась голова и она судорожно хваталась за специальные поручни, чтобы не упасть. Радостное возбуждение новизны стало угасать. Боли в спине усилились (неужели ничего не удастся сделать и она приговорена к неподвижности?).
В один из мартовских дней, когда солнце весело заглянуло в окно, ей принесли письмо, судя по штемпелю, отправленное несколько месяцев назад из Гонконга. Его автором был выдающийся мореплаватель Леонид Телига - смелый и мужественный человек, совершивший в одиночку кругосветное плавание на яхте. Из письма следовало, что он лишь недавно узнал о несчастье Анны и очень огорчился. И просто как человек, и как большой поклонник ее таланта. Оказывается, он взял с собой в плавание записи ее песен и часто слушает их. "Это, - писал он, - придает мне силы в борьбе со стихией". Телига очень бы хотел, чтобы его письмо хоть чуточку помогло Анне в борьбе за возвращение на сцену. "Я не сомневаюсь, - он подчеркнул эти слова, - в том, что это Ваша главная и единственная цель. Вы рождены для искусства так же, как искусство рождено для Вас. Я верю, я надеюсь, я не сомневаюсь, что Вы вернетесь". В письме были его стихи "Ночь над Меконгом", посвященные Анне. Очень лирические, мужественные, полные твердой веры в торжество человека над разбушевавшейся стихией. Это письмо очень взволновало Анну, она испытывала горячее чувство благодарности к этому сильному человеку, где-то в океанской дали задумавшемуся о ее судьбе. Она читала снова и снова его стихи и вдруг с удивлением обнаружила, что уже не читает их, а просто шепотом напевает. Что это?! Музыка, ее собственная музыка?! Или просто тоска по пению? Наверное, однажды где-то услышанная мелодия сама собой легла на стихи...
День ото дня ей становилось все лучше. Правда, по утрам все так же невыносимо болела голова, но мускулы становились все более податливыми и послушными.
Однажды мама вошла в ее комнату и чуть не уронила от неожиданности поднос: Анна сама, без посторонней помощи, полусидела на кровати и радостно улыбалась ей.
В конце июля она уже спускала ноги с кровати. После затянувшегося перерыва она опять увлеченно работала над книгой, дойдя до самого трудного, как ей казалось, места - фестиваля в Сан-Ремо, в общем-то, для нее и почетного и загадочного. Однажды она проснулась от шума в передней. Дверь была распахнута настежь, и какие-то люди под командованием Збышека пытались затащить в квартиру громоздкий предмет.
- Что происходит? - спросила Анна у вошедшей в комнату мамы.
- Твоему Збышеку просто цены нет! Представляешь, он взял напрокат для тебя пианино!
"Збышек, Збышек! - в который раз с нежностью повторяла она его имя. Сколько же в тебе доброты! Как ты умеешь понять меня, угадать, что мне всего нужнее..."
Теперь пианино в соседней комнате притягивало ее, как магнит. Инструмент властно звал к себе. Анна еще не видела его, но уже мечтала о нем, как путник в пустыне, изнуренный жаждой, мечтает о глотке ледяной воды. Ноги не слушались, казалось, они вот-вот подломятся. Анна опиралась на коляску, палки, костыли, случайные предметы - и шла. Шла крохотными шажками, почти ползла - и в изнуряющие жаркие дни, и в ветреные осенние - в соседнюю комнату, где под закрытой крышкой ждали ее прикосновения черные и белые клавиши.
Желанный день настал! Заботливые руки Збышека приподняли крышку, и на клавиши легли длинные худые пальцы Аниных рук. Она начала подбирать мелодию "Эвридик", виновато улыбаясь, если сбивалась и фальшивила. Потом заиграла более уверенно. Потом молча просидела у пианино несколько часов, как сидят с дорогим и близким человеком после долгой мучительной разлуки.
Потрясение от встречи с музыкой оказалось слишком велико. Она пролежала потом несколько месяцев, не в силах шевельнуться. А потом снова пошла...
И хотя по настояниям врачей занятия музыкой должны были продолжаться недолго, Анна старалась продлить удовольствие и вырвать у тщательно оберегавшей ее покой матери хотя бы лишнюю минуту.
Однажды она положила на пюпитр стихи Леонида Телиги и начала тихонько, одним пальцем подбирать к ним мелодию. "Ну вот, - с юмором отметила она про себя. - Сколько талантов открыла автомобильная катастрофа! Мало того, что стала писателем. Теперь я еще и композитор!"
Давняя знакомая мамы - Алиция Новак, преподавательница литературы в школе, прислала Анне несколько своих стихотворений, объединенных названием "Человеческая судьба". Стихи были неровные, вряд ли их кто-нибудь напечатал бы, но как тексты песен они показались Анне приемлемыми. Они были лиричны, музыкальны. В них была заключена внутренняя мелодика, столь ценная для песенных текстов. А кроме того, они совпадали с нынешним настроением Анны. Долгие месяцы, а теперь уже и годы скованная, изувеченная болезнью, она особенно высоко ценила мгновения будничной жизни. "Улыбнись, - говорилось в одном стихотворении, - улыбнись каждому мгновению, ведь жизнь прекрасна, и радуйся ей, радуйся счастью жизни".
Сначала Анна решила показать эти стихи знакомым композиторам, даже позвонила Катажине Гертнер, но той не оказалось дома. Анна попросила мужа Гертнер, чтобы, как только Катажина вернется, она обязательно позвонила ей. Но тот или забыл передать ее просьбу, или Катажина просто не смогла позвонить, во всяком случае, Анна звонка так и не дождалась, а обращаться вторично ей не хотелось.
Между тем стихи Алиции Новак рождали в ее душе музыку. Она уже не могла избавиться от мотива, словно "прилепившегося" к ней. На него удачно ложился текст "Человеческой судьбы".
Через несколько недель Анна написала мелодии и к другим текстам, присланным ей Алицией. "Что это - просто увлечение? - смятенно думала Анна. - Или действительно во мне родился композитор да вдобавок еще и писатель?! И то и другое я ведь буду делать одинаково плохо. А добрые друзья из сострадания ко мне, отпевшей свое, будут стараться "пробивать" это дилетантское "творчество", над которым бы просто посмеялись, будь я здорова..."