Пожалуй, не было критика беспощаднее ее самой, будь то книга, работа над которой приближалась к концу, или песни, над которыми она только начинала работать. Она спела их маме и Збышеку и услышала от них восторженные слова (иного, впрочем, она и не ожидала). Мать растроганно гладила ее по голове, Збышек нежно целовал руки... Тут все было ясно: родные, любящие люди...
А в искусстве "родственников" не бывает. Там судят по суровым профессиональным законам. И, если не считать всевозможных художественных советов, жюри и комиссий, сама жизнь властно и беспощадно сортирует, отбрасывая дилетантски беспомощное и оставляя значительное и талантливое...
Через несколько месяцев Анна отдала Яцеку рукопись книги, которую она назвала "Вернись в Сорренто", взяв с него обещание, что он честно, без дипломатических прикрас, передаст ей отзывы редакторов и рецензента издательства "Искры". Яцек сдержал слово и скоро явился к Анне. В его глазах прыгали веселые бесенята.
- Поздравляю! Я и не сомневался в успехе. Конечно (да ты и сама знаешь), с точки зрения литературы это... В общем, не в этом дело. Но как исповедь певицы - не профессионального литератора - прекрасно! Литературному редактору тут делать нечего. Ты уж меня прости за прямоту, - Яцек невольно засмеялся, - как выяснилось, ты просто талантливый человек. И потому, за что бы ты ни взялась, все получается талантливо!
Анна просто воспрянула духом. Раньше она не решалась показывать свои опусы профессионалам. А теперь, ободренная, успокоившаяся, решила в ближайшее время обязательно пригласить к себе домой музыкантов и поэтов и показать песни на стихи Алиции Новак. Она уже позвонила некоторым своим знаменитым знакомым. Но в последний момент все пришлось отложить. Ночью начались сильные боли в позвоночнике, голову снова стянул железный обруч, и она провела несколько мучительных дней в постели.
Друзья собрались у нее спустя три месяца.
Почти три года Анна не выходила на улицу. В лице не осталось ни кровинки, огромные глаза, наполненные страданием, в этот вечер светились радостью. Правда, она тяжело опиралась на палку. Но в ее облике ничто не вызывало чувства жалости и сострадания. Через полчаса гости и думать забыли, что пришли к тяжело больному человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. На пианино Анна играла неважно (уроки музыки ей довелось урывками брать лишь в детстве), поэтому аккомпанировал ей ее старый товарищ, знакомый по Вроцлавской эстраде, который жил теперь в Варшаве.
Анна пела! Ее истосковавшаяся по музыке душа, казалось, в этот вечер брала реванш за упущенное. Она пела свободно, легко, словно снова обрела крылья, словно не было всех этих страшных лет, наполненных болью, операциями, запахами лекарств, душевным смятением. Она мечтала услышать резкие критические слова, строгий профессиональный разбор. Но гости не скупились на похвалу, говорили о том, что подлинный талант и настоящее мастерство нельзя сломать, а душу и сердце - разбить, что музыка ее песен нежна и сердечна, хорошо передает настроение, их необходимо как можно скорее записать, их ожидает несомненный успех...
Настала осень. Но, в отличие от прошлогодней, она уже не казалась Анне такой унылой и горькой. Ей разрешили выходить на улицу, и она с палкой в руке в сопровождении мамы или Збышека ковыляла около дома, иногда нагибалась, чтобы поднять красивые желтые листья. Потом садилась на скамейку и долго наблюдала, как школьники после уроков весело гоняют футбольный мяч...
Дела с записями песен хоть и несколько затянулись, но шли довольно успешно. Художественный совет принял их единогласно, оркестровки были закончены в срок. Теперь ждали оркестр Варшавского радио, с которым должны были быть записаны фонограммы. Обрадовала и Качалина: она прислала из Москвы клавиры нескольких песен советских композиторов, просила побыстрее сообщить о них мнение, сообщить желаемую тональность и даже возможность приезда в СССР для записи пластинки.
Ох уж эта Анюта! Трудно было предположить, что в зрелом возрасте можно найти себе такого верного и бескорыстного друга. Друзей обычно находят в детстве, потом, бывает, теряют. А уж когда тебе за тридцать да ты еще живешь в другой стране... Друг, незримое присутствие которого помогает жить, нет, точнее, помогает выжить, - этому же нет цены! Как они там, Анна и ее мама, Людмила Ивановна, - такие добрые, сердечные, интеллигентные люди, такие естественные и открытые? Вряд ли в их доме что-нибудь изменилось. В таких семьях все постоянно: и мебель, и книги, и привязанности, и друзья. Неужели ей снова удастся побывать в гостеприимной квартире на улице Герцена, отведать приготовленную Людмилой Ивановной "фирменную" селедочку и пирожки с капустой?
Анна долго изучала клавиры, присланные Качалиной, восхищаясь ее высочайшим профессионализмом, схожестью, вернее, совпадением их вкусов.
Надежда - мой компас земной,
А удача - награда за смелость,
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось....
"Надежда"! Как это слово удивительно соответствует ее собственному состоянию души, ее мировосприятию! Надежда - она была ее спутником все ' это время. Время, практически вычеркнутое из ее жизни - и чисто человеческой, бытовой, и творческой. Время, отнявшее столько здоровья и сил. Давшее толчок к рождению новых сил, неизвестно как появившихся в ее искалеченном организме. Надежда - несмотря ни на что! Несмотря на приговор врачей. Несмотря на нечеловеческие страдания и потерю уже завоеванного...
Теперь она ехала в студию, где ее ждал оркестр. чтобы приступить к записи. Музыканты встретили ее аплодисментами, и она радостно поздоровалась, будто рассталась с ними только вчера. Звукорежиссер предложил записать отдельно оркестровую фонограмму, а потом отдельно наложить голос. Анна запротестовала: ее принцип - записывать вместе с оркестром, чтобы чувствовать его дыхание, видеть дирижера, слышать каждый инструмент. Она работала над записью несколько часов легко, вдохновенно и радостно. Музыканты невольно забыли, что рядом с ними находится человек, практически "собранный заново", спрятавший в своем теле множество инородных предметов, настолько они были увлечены...
Записи продолжались всю неделю. В комнате звукорежиссера, отделенной от студии стеклянной стеной, собирались почти все находившиеся на студии: композиторы, певцы, оркестранты, уборщицы, курьеры... И после каждой песни они неистово аплодировали.
Анне было очень сложно передвигаться без палки, но она заставляла себя это делать, потому что хотела, чтобы все, кому с ней предстоит работать, прежде всего видели в ней полноценного человека, физически равного себе, без всяких комплексов, не вызывающего ни жалости, ни повышенного интереса. На сочувственные расспросы о здоровье она отвечала, как правило, с юмором, но почти тотчас же меняла тему разговора.
...Ей позвонили с телевидения и предложили снять ее концерт. Анна поблагодарила за предложение, сказала, что пока это несколько преждевременно, но она надеется, что скоро можно будет серьезно поговорить и о телевидении. "Ох, пани Анна! - проворчал редактор телевидения. - Лучше с этим не тянуть, сейчас рано, а потом может стать поздно. Неактуально, понимаете?" - И она услышала в трубке короткие гудки...
Накануне Нового года позвонили из канцелярии министра и сказали, что наконец-то решен вопрос о ее жилплощади. Ей предоставляется небольшая двухкомнатная квартира на окраине Варшавы, зато поближе к природе, к чистому воздуху, вдали от гари и копоти центральных улиц...
Когда она приехала в свою новую квартиру, там уже стояла мебель Збышека - письменный стол, четыре стула, диван и только что купленная новая тахта. Не все умеют по-настоящему радоваться жизни. Кое-кто брюзжит и жалуется, даже когда есть все основания быть довольным. Анна умела радоваться жизни и ценить все ее блага. Наконец-то она хозяйка собственной отдельной квартиры! Без соседей - хороших или плохих, - с ванной, которой можно пользоваться в любое время суток, с кухней, где можно не только готовить, но и обедать... Словом, отдельную квартиру может оценить лишь тот, кто всю жизнь скитался по углам, порой и вполне комфортабельным, но - чужим.