Она снова открывает глаза. Теперь в палате светло. По стенам резво скачут солнечные зайчики. На стуле перед кроватью, ссутулившись, сидит мать. Желтое, утомленное, состарившееся лицо.
- Господи, слава богу, жива... - словно молится Ирма, и Анна видит, что слезы текут по ее щекам, что она еле сдерживается, чтобы не зарыдать в голос.
Анна хочет сказать что-то успокаивающее, доброе, но язык не слушается ее, горло издает какие-то бурлящие звуки, улыбки тоже не получается. Только теперь к жестокой боли во всем теле добавляется и тяжелая боль в висках. "Наверное, я умираю, - отрешенно думает Анна. - Наверное, с такими страданиями и приходит смерть. Скорее бы. Это же невозможно терпеть..." Сознание снова уходит. Она будто проваливается в огромную черную бездонную пропасть.
"Успокойтесь, кризис уже миновал. - Анна ясно различает голос Збышека. - Теперь все будет хорошо".
Анна видит его лицо - осунувшееся, усталое, их взгляды встречаются, и она еле слышно, с трудом выговаривает слова:
- Как я рада, что вы здесь, со мной.
Мать со Збышеком прилетели в Милан на третий день после катастрофы. Никто из сотрудников в Министерстве культуры и "Пагарте" не пытался успокоить пани Ирму.
- По имеющимся данным, - сказал ей директор "Пагарта". - состояние крайне тяжелое. Наберитесь мужества. Будьте готовы к худшему. - Директор снял очки, протер носовым платком стекла и тихо добавил: - Это большое несчастье для всего нашего искусства. - Потом сказал еще: - Насколько мне известно, пани Анна не замужем, но у нее есть жених. Он может вместе с вами сейчас отправиться в Италию.
В Милане их встретил сотрудник Польского посольства, они завезли чемоданы в гостиницу и сразу же направились в госпиталь. Лечащим врачом был молодой человек с редко встречающимся здесь веснушчатым лицом и ясными голубыми глазами.
- Ничего определенного сказать не могу, - говорил он. (Сотрудник посольства почти синхронно переводил с итальянского.) - Травмы очень тяжелые - сложные переломы позвоночника, обеих ног, левой руки, сотрясение мозга, опасные ушибы других органов. Вся надежда на сердце и на молодой организм.
Потом Ирма говорила, что до конца дней своих не забудет эти двенадцать бессонных ночей: она сидела у кровати почти бездыханной дочери в переполненной палате, куда доставлялись жертвы особенно тяжелых автомобильных катастроф. Люди бредили, стонали, кричали, плакали... Иногда стоны и крики прекращались, санитары накрывали тело белой простыней, перекладывали труп на каталку и увозили вниз. А на "освободившуюся" койку укладывали новую жертву безумной спешки второй половины XX века. Сколько раз за эти двенадцать суток больно сжималось сердце пани Ирмы, когда дочь начинала тяжело дышать и стонать, а в щелях между веками виден был остановившийся взгляд.
- Збышек, ну сделай же что-нибудь, спаси Анюту! - с мольбой бросалась она к понуро сидящему жениху дочери.
И Збышек бежал за врачом. Врач вызывал медсестру, та делала укол, и они сразу же исчезали...
Сознание вернулось на двенадцатый день. Были отменены искусственное дыхание и питание. Доктор через переводчика сообщил им:
- Очевидно, за жизнь опасаться больше нечего. Но все только начинается... - Он запнулся, потом спросил Збышека в лоб: - У вас есть деньги? Большие деньги? Вы богаты? Выздоровление будет очень длительным. Лечение обойдется дорого!
Теперь Анну перевезли в Ортопедический институт - один из наиболее известных и уважаемых в Италии, где, по убеждению многих, доктора творят чудеса и где способны, как сквозь слезы сказала дочери пани Ирма, "починить сломанную куклу".
Мама... Самый близкий в жизни человек, давший жизнь своему ребенку. Согревший в тяжелую минуту, защитивший, поставивший на ноги. Всегда ли и во всем была права мама? И можно ли горькие ошибки, совершенные ею, рассматривать в отрыве от ее тяжелой судьбы? Сейчас, когда Анне казалось, что вот-вот силы оставят ее, она была благодарна судьбе, что у ее постели мать. Несколько лет спустя, вспоминая эти трагические дни, Анна напишет: "Для меня присутствие матери стало спасением, благословением, когда пришел самый трудный час". Да, самый трудный час для самой Анны наступил потом, когда вернулось сознание, когда вопрос о жизни и смерти был окончательно решен в пользу жизни...
Но какой жизни? Жизни, в которой она была обречена на вечную неподвижность, на существование нелепое и бессмысленное, никому не нужное? Или той, какой Анна жила до катастрофы - и иной себе не представляла никогда, - активной, действенной, трудной? Одним словом, человеческой жизни, наполненной страданиями и радостями, наполненной возвышенным искусством, без которого она не видела ее смысла... Она даже не представляла себе, что эти мучившие ее вопросы станут для нее куда более болезненными, чем страдания от жесточайших травм в первые недели и месяцы после аварии.
Анна с надеждой смотрела на профессора Рафаэлло Дзанолли - уверенного в себе специалиста, мягкого и доброго человека, чем-то напоминавшего могучее дерево, которое росло в больничном саду и своими ветвями доставало до окон ее палаты.
Предстояла тяжелая операция, связанная с восстановлением нормальной деятельности изломанного и искалеченного человеческого тела. Впрочем, можно ли заново "собрать" человеческий организм, в котором все взаимосвязано, в котором нет мелочей и в котором повреждение какой-нибудь невидимой глазом "детали" могло привести к гибели целого. Анна, разумеется, не думала об этом. Она научилась подавлять в себе боль, во всяком случае, не показывать близким своих страданий. Улыбаться, когда судорога коверкала мускулы, терзала нервы. Болтать о пустяках, когда больше всего хотелось кричать от неотступной режущей боли...
Она очнулась после операции и сразу же почувствовала себя так, будто очутилась в каменном мешке. Все тело облегал гипс - холодный, липкий, еще не успевший застыть, как бы грозящий стать вечной броней. Гипсовый панцирь начинался у самых стоп, как длинное вечернее платье, облегал все тело и кончался у самого подбородка, так что даже легкий поворот головы причинял мучения.
Впервые в жизни она так горько и безутешно плакала. Она умоляла врачей и санитаров снять гипс, избавить ее от этих новых страданий. Лучше остаться калекой, лучше смерть, наконец, чем эта каменная скованность, которая, казалось, - навсегда. Но врачи призывали ее к благоразумию: иного пути к исцелению нет, а этот, хоть и не дает стопроцентной гарантии, все же самый надежный.
Между тем владелец фирмы грамзаписи "Компания Дискографика Итальяна" Пьетро Карриаджи, дела которого заметно улучшились в связи с блистательными выступлениями в Италии "потрясающей польки", впал в уныние. Он на чем свет стоит ругал идиота Ренато, которому имел несчастье доверить единственную реальную надежду фирмы за все время ее существования. Ренато отделался легкими ушибами и теперь смотрел на хозяина виноватыми преданными глазами.
- Не переживайте, шеф. Конечно, нет слов, жалко. Но у меня есть координаты еще двух полек, которые, как мне сказал один человек (а ему можно доверять), куда лучше, чем бедняжка Анна.
- Короче, - успокоившись, подбил итоги Пьетро, - нет у нас больше денег на ее лечение. Через месяц мы просто вылетим в трубу. Необходимо очень деликатно, повторяю, деликатно организовать ее отправку в Польшу. Действительно, не повезло... Такая певица, такая женщина. Ее, по-видимому, ждет неподвижность. - Он горестно помолчал, потом набросился на Ренато: Скажи положа руку на сердце, неужели тебя не мучает совесть?
Тот только захлопал глазами. Не дождавшись ответа, Пьетро переспросил:
- Так что там про этих полек? Или опять врешь?
- Вру, - чистосердечно признался Ренато и уставился на шефа робкими, преданными, собачьими глазами.
То, что глава фирмы считал "деликатной", но абсолютно необходимой коммерческой операцией, изломанной и исстрадавшейся, закованной в гипс Анне казалось несбыточным счастьем, заветной мечтой. Она связывала с возвращением на родину надежду на исцеление. Конечно же, в Польше все пойдет быстрее, лечение будет более эффективным. Может, какой-нибудь польский врач найдет более действенное средство для выздоровления? Здесь же, в Италии, профессор Дзанолли советовал не спешить, поскольку каждое передвижение, тем более такое дальнее - самолетом, грозит опасными последствиями.