Во Вроцлаве домашние обратили внимание на ее худобу, на болезненный румянец.
- Безобразие, - ворчала бабушка, - никакой жалости к человеку. Вы только посмотрите, как девчонку заездили!
Анна улыбалась. И думала о том, что в ее словах есть доля правды. Ведь чем больший успех сопутствовал ей в Италии, а следовательно, чем более солидными становились доходы фирмы "Компания Дискографика Итальяна", тем больше дел появлялось у Пьетро Карриаджи, Рануччо Бастони и Ренато Серио, совмещавшего в себе деловитость администратора и талант аранжировщика.
Ренато колесил на красном "фиате" по дорогам Италии, мчался из Милана в Рим, из Рима в Турин, из Турина во Флоренцию. Встречался с деловыми людьми известными импресарио, владельцами концертных залов, менеджерами радио и телевидения. И всюду надо было успеть, вовремя договориться, организовать. Его усталое лицо оживлялось только тогда, когда он говорил о деньгах.
- О, Аня, - твердил он, вертя баранку, - ты наше сокровище! Ты даже не понимаешь, какое ты сокровище, как долго мы тебя ждали! Если так пойдет дальше, глядишь, через год я куплю себе дом на побережье. И - что уж совсем невероятно - женюсь по любви!.. - Он приглашал Анну в кафе, умудряясь исчезнуть до того, как надо было платить по счету. Потом униженно извинялся, оправдываясь отсутствием мелочи: - Вот разменяю крупную купюру и верну...
Обещание оставалось обещанием. Анна не сердилась, а по своему обыкновению усмехалась про себя.
Ренато был скуп от природы. Конечно, это свойство имело свои "социальные корни", но с ним ничего нельзя было поделать. При переезде из города в город, с концерта на концерт он выбирал длинные окольные пути, плохие каменистые деревенские дороги: за проезд по удобной автостраде надо было платить, а страшнее этого испытания для него ничего не существовало. Он готов был пренебречь самой обычной логикой: машина уродовалась на плохих дорогах, они теряли уйму времени (а время - деньги) и однажды чуть не сорвались в пропасть.
Одновременно с концертами шла подготовка к фестивалю неаполитанской песни. На фестивале предстояло петь под фонограмму. Это сильно огорчало Анну. К тому же в студии, где шла запись, было душно. Однажды она почувствовала сильную боль в сердце, в глазах потемнело, и она про себя решила, что это конец. Но через несколько минут пришла в себя. Уставшие музыканты, с которых пот лил градом, даже не заметили, что ей плохо, отчаянно фальшивили и по-итальянски экспансивно выясняли отношения.
Фестиваль проходил в три тура - в знаменитом Сорренто, на живописном острове Искья и в Неаполе.
Автор песни, которую пела Анна, композитор Дженио Амато, просил ее не слишком близко принимать к сердцу мнение жюри:
- Оно далеко не всегда объективно, особенно если учесть, что вы иностранка, первая полька, которая поет в таком сугубо итальянском фестивале. Главное - вы попали в Италию.
- Анна! Невероятно! Поздравляю! - с этим воплем в ее номер в Неаполе ворвался Ренато. Лицо его осунулось, большие голубые глаза превратились в щелки от постоянного недосыпания. - Поздравляю!
- С чем? - изумилась она. - Я же слышала по радио решение жюри: победил Нино Таранто...
- А-а, ерунда! - беззаботно отмахнулся Ренато. - Ты в перечне самых популярных певцов Италии - вместе с Челентано, Катариной Валенте и Рокки Робертсом. Тебе присужден "Оскар симпатий - 1967"! Нет, надо немедленно выпить, иначе я сойду с ума! Послушай, у тебя есть деньги? А то я оставил кошелек в машине. Через два часа верну. - Он искоса взглянул на нее и робко добавил: - Нет, правда верну, обязательно...
Несмотря на физическую и нервную перегрузку, постоянно нагнетаемую темпераментными компаньонами, Анна испытывала истинное наслаждение во время концертов. Ей нравилось, как итальянцы слушают. Как они реагируют на пение, прямо на глазах становясь добрыми, внимательными и сердечными. Иногда ей приходилось выступать в залах, где не принято слушать сидя. Под пение посетители танцуют. А вот когда Анна начинала петь, танцы сами по себе прекращались, все головы поворачивались в ее сторону и сотни глаз светились искренним восхищением. Для нее это было дороже аплодисментов и премий, дороже восторженных рецензий в газетах. После таких концертов она преображалась, излучая спокойствие и радость.
Анна от души жалела Ренато. Он превратился в комок нервов озабоченный, встревоженный, боящийся куда-то опоздать, от него все чаще пахло спиртным... И когда он в таком состоянии садился за руль, Анне делалось не по себе. Единственно, в чем он оставался прежним, так это в отношении денег: так же виновато просил "взаймы" и не возвращал. И неизменно предпочитал плохие дороги, лишь бы не платить грошового налога...
Концерт в небольшом городке Форли закончился поздно ночью. Гостеприимные, обожавшие музыку жители городка долго не отпускали Анну со сцены, и она, не в силах отказать, пела и пела. В маленькую, уютную городскую гостиницу она вернулась около часа ночи. Было приятно пройтись пешком в окружении восторженных меломанов от концертного зала до гостиницы. Анна уже приняла ванну и собиралась лечь, как неожиданно в дверь постучались. На пороге стоял Ренато. Он был бледен, от него пахло коньяком, но в глазах горели веселые огоньки.
- Привет, наше сокровище! - заорал он. - Ты что это, спать собралась?! А ну-ка вставай! Тебя ждет шикарная гостиница в Милане. Там оплачен номер. Оплачен, а здесь надо платить! Сама понимаешь, наша фирма пока не такая богатая, чтобы платить за два номера сразу.
Через двадцать минут они уже сидели в машине и мчались по тихим улицам спящего городка.
- Скажу тебе честно, - прибавляя скорость, рассказывал Ренато, - я уже два дня не спал. Задала ты нам работу! Утром вернулся из Швейцарии подписан контракт, о-ля-ля, закачаешься! Обскакал весь Милан и - сюда, за тобой. Всюду надо успеть. Что ни говори, а главное в жизни - деньги! Уж я-то знаю, что это такое, когда их нет, - он замолчал и через несколько минут, когда они выехали на шоссе, вновь обратился к Анне, подавляя зевоту: - Давай не будем плестись по деревням, поедем по автостраде - ночью налоги не берут...
Эх, Ренато, Ренато. Он совсем потерял голову от неожиданно свалившегося на них успеха (который выражался конкретными денежными цифрами). Он нежно поглядывал на сидящую рядом с ним пассажирку. Совсем как почтенный отец семейства смотрит на только что приобретенную дорогую вещь, на которую копил по лире много лет. Ренато не заметил, как скорость на спидометре перескочила на цифру 100, потом начала ползти вверх к цифрам 120, 130, 140, 150, 160... Он видел впереди далекие огни Милана и мечтал о мягкой теплой постели. Ренато не сразу осознал, что теряет управление, что руль уже не слушается его, что машина с жутким свистом куда-то летит и страшный тяжелый удар настигает его...
Их нашли под утро. Водитель грузовика остановился около разбитого "фиата", в котором без сознания лежал Ренато. А метрах в двадцати от "фиата" лежала окровавленная молодая женщина, как спустя двадцать минут установила дорожная полиция, - польская артистка Анна Герман.
Она попробовала пошевельнуться и почувствовала невыносимую боль во всем теле, словно кто-то беспощадно вбивал в нее острые гвозди. Она застонала и чуть приоткрыла глаза: неровный свет ускользал, выхватывая фигуры кричащих людей...
"Где я?" - пронеслось в мыслях. Попыталась сосредоточиться, восстановить в памяти картину происшедшего. Концерт, Ренато, автомобиль, дорога в Милан... и пустота, будто оборвалась кинолента... Кто-то склонился над ней. Она услышала, как сказали по-русски со слезами облегчения: "Слава богу, жива!"
"Мама?.. Неужели мама?! Или снова сон? Где я?.."
Рядом кто-то быстро говорил по-итальянски. Еще кто-то - по-польски. Удивительно знакомые интонации. "Неужели Збышек?" Потом голоса уплыли, стало легко и приятно... Анна бежит по лесной тропинке среди красных, желтых, оранжевых цветов к огромному голубому озеру, сбрасывает с себя платье и бросается в прозрачную, нагретую солнцем воду. Вынырнув, она вдруг слышит музыку. Мелодии, напевы, хор поющих голосов... Они доносятся отовсюду - с берега, с деревьев, с лодок, которые медленно кружат вокруг и стискивают ее со всех сторон. С ужасом ощущает, что теряет силы и начинает тонуть, а ноги запутываются в сетях. Анна отчаянно пытается вырваться, и знакомая невыносимая боль пронизывает все тело...