- Нам теперь все можно, - визгливо, как на базаре, тараторила она, - мы теперь гастролерши, лауреаты, мы теперь по Италиям ездим, плевать нам теперь на товарищей, пусть мерзнут в автобусе.
- Ну что ты говоришь, Анеля, - пыталась оправдаться Анна, - просто я никак не могла найти туфли, прошу всех меня извинить.
Теперь после концертов она старалась как можно быстрее собраться, чтобы, упаси бог, ее не смогли упрекнуть в зазнайстве. Но Анеля и ее муж не давали Анне проходу.
- С какой стати, - шумела Анеля накануне очередной поездки Анны в Варшаву, - мы должны здесь за нее отдуваться, трястись в этой чертовой колымаге, а она в Варшаве будет распивать кофе! Это она только с виду тихоня. Знаем мы таких тихонь!
От этого откровенного хамства Анна растерялась и, с трудом сдерживая навернувшиеся на глаза слезы, обращаясь к Кшивке, сказала:
- Больше никогда не буду отпрашиваться. И в Италию не поеду!
Потом Кшивка долго утешал ее, гладил по голове, шутил, убеждал не обращать внимания на зависть и хамство, потому что, увы, живем мы не в безвоздушном пространстве, а люди, как известно, разные. И, к сожалению, среди них есть непорядочные, желчные, завистливые. Рецепт один - не обращать внимания, а продолжать назло им работать, идти к успеху... "А от зависти, лукаво намекнул Кшивка, - люди, как известно, умирают".
Но Ане совсем не хотелось добиваться успеха кому-нибудь назло. Она никак не могла понять: почему одно только ее появление вызывает у Анели раздражение и озлобленность?.. Перед отъездом в Рим она предприняла попытку помириться с Анелей, устроив прощальную пирушку в кафе.
- Вот увидишь, в следующий раз обязательно поедешь ты, - убеждала Анелю, как будто пытаясь перед ней оправдаться, Анна. - Скажи, что тебе привезти из Италии? Я обязательно привезу...
К тому моменту Анеля уже достаточно выпила и смотрела на Анну исподлобья мрачными стеклянными глазами.
- Есть у меня один грех, - положив руку на Анино плечо, принялась исповедоваться она, - не люблю я тебя, ох, не люблю. Ничего мне от тебя не надо! - И добавила после короткой паузы: - Катись ты к черту!
Анна в ту ночь не могла сомкнуть глаз. Все - и успехи на столичной сцене и сказочная, как представлялось многим, поездка в Италию, - все это казалось ей ничем по сравнению с ненавистью партнерши по сцене, ее откровенной наглостью, перед которой отступали, рушились, как карточные домики, многие Анины представления о жизни, отношениях между людьми в искусстве...
Анне начало казаться, что Анеля ее сглазила, - все чаще кружилась голова, сдавливало виски, по телу пробегал озноб... Один знакомый отвез ее к известному профессору. Профессор внимательно осмотрел Анну.
- Ничего страшного, - успокоил он Анну, - обычная болезнь молодости: не щадите себя, переутомляетесь, давление очень низкое - семьдесят на пятьдесят. Ну куда это годится? Кофе пьете? - поинтересовался профессор.
- Очень редко. Иногда по утрам, с молоком. От кофе начинает сильно биться сердце...
- Постарайтесь достать советское лекарство пантокрин, очень эффективное. Побольше гуляйте, - посоветовал на прощание профессор. Думайте о хорошем. Вы же певица... Должны веселить людей - это ваша профессия, как моя - лечить. Так постарайтесь веселиться и сами... Положительные эмоции! - Он поднял палец и в первый раз улыбнулся. Положительные эмоции - это посильнее, чем пантокрин...
Когда Анна садилась в самолет, в варшавском аэропорту Окенче дул сильный ветер, февральская метель слепила глаза, морозила щеки. А в Риме было солнечно, по-весеннему зеленела трава на летном поле, весело щебетали птицы. В Риме она уже однажды была - три года назад, в составе студенческой делегации. Но эта недельная поездка ей мало запомнилась - она проходила в ураганном темпе, из одного музея в другой, от одной дискуссии к другой. Теперь у нее появилась счастливая возможность брать уроки пения у непревзойденных мастеров эстрадного жанра - итальянцев.
В самолете она познакомилась со своей ровесницей Ханной Гжещик из Люблина - реставратором произведений искусства, тоже едущей в Италию по стипендии Министерства культуры. Ханна была живой, энергичной, доброжелательной молодой женщиной, открытой, разговорчивой, но ненавязчивой и тактичной. Они как-то сразу сблизились. Может, потому, что обе чувствовали себя одиноко на чужой земле.
Их никто не встречал. К тому же официальных представителей, которые помогли бы им снять комнату в Риме, на месте не оказалось. Наконец им повезло. К концу рабочего дня явился разговорчивый, веселый молодой человек. Он посадил женщин в маленький, пропахший бензином "фиат" и отвез в каменный двухэтажный дом на шумной виа Кавур. Хозяйка квартир синьора Бианка оказалась приветливой, милой дамой. Она накормила двух голодных иностранок спагетти и, попросив деньги за две недели вперед, пожелала им спокойной ночи и удалилась.
Ох уж эти деньги в Италии! Нет, и на родине ничего не давали бесплатно. Но уже в первые часы самостоятельной жизни за границей они почувствовали, что само понятие "деньги" окружено здесь какой-то магической, не совсем понятной им силой.
Синьора Бианка (Анна и Ханка с трудом понимали по-итальянски) только и говорила о деньгах. С ними было связано ее личное счастье, счастье ее детей. Сын ее, парикмахер, собирался в ближайшее время отправиться в США, где хорошие знакомые подыскали ему хорошо оплачиваемую работу, связанную со стрижкой породистых собак.
- Ах, наконец-то, - патетически восклицала синьора Бианка, - у этого мошенника будут деньги и он не будет обирать родную мать. Ему совершенно наплевать на меня, на сестру, он готов послать нас на паперть, лишь бы у него были деньги на пьянство с такими же оболтусами, как он!
На два месяца Анна получила шестьдесят тысяч лир; этих денег едва хватило, чтобы заплатить за квартиру да купить пару теплых носков, так как квартира не отапливалась и ночью квартирантки тряслись от холода. Об уроках пения не могло быть и речи. Как оказалось, за них тоже надо было платить, и когда Анна услышала об этом из уст Карло Бальди, ответственного чиновника "Радио Итальяна", она просто рассмеялась. Карло Бальди удивленно посмотрел на нее сквозь очки, потом произнес скороговоркой:
- Да-да, как же, понимаю... У вас, конечно, нет денег. Сочувствую. У меня их тоже нет. У Доменико Модуньо, который был здесь перед вами, их тоже нет. Денег нет ни у кого. А все живут. Вертятся. Обедают в дорогих ресторанах. Ездят на такси... Хотите знать? - вдруг сменив официальный тон на доверительный, почти шепотом продолжал он. - Деньги есть у тех, кто не обедает в дорогих ресторанах, кто не ездит в такси, кто всю жизнь копит на черный день... И черный день у них такой же черный, как и вся жизнь!
Протирая очки розовым платком, он продолжал:
- Я не верю, что у вас нет денег. Вы, конечно, провели за нос таможенников, и наших и своих. Что вы сюда привезли? Икру? Русские иконы? Так раскошеливайтесь! Я познакомлю вас с прекрасным педагогом, будете петь, как Аделина Патти. А через год все вернется к вам в десятикратном размере, только научитесь платить.
- Но у меня действительно нет денег, - пыталась объяснить Аня.
- Ах нет? Что ж, тогда любуйтесь красотами Италии! Надеюсь, на музеи-то у вас хватит? Гуляйте, дышите свежим воздухом, ешьте апельсины. Вон вы какая бледная. Кстати, почем продаете черную икру?
- Вы меня оскорбляете!
- И не думаю! - смеясь, возразил синьор Бальди. - Не оскорбляю, а шучу. У нас, знаете, здесь все шутят. Итальянцы вообще шутники.
Потом, по-видимому, поняв, что он несколько переборщил, синьор Бальди предложил Анне чашечку кофе и сам вызвался провести ее по студиям Итальянского радио. В студиях кипела работа. Шли записи песен. В помещении звукорежиссера стоял такой шум и гвалт, что Анне показалось совершенно невозможным работать в такой обстановке. Певец кричал на звукорежиссера, звукорежиссер - на певца. На них обоих кричал маленький человечек, указывая пальцами на ноты.