Вечером Анна пригласила своих в бар гостиницы "Полония", в которой жили артисты. Это была старая гостиница, почти бед удобств, зато в самом центре Варшавы, недалеко от Маршалковской. Пришли все одиннадцать человек во главе с Юлианом Кшивкой. Царила какая-то уютная, дружеская, теплая атмосфера. Аня подумала, что согласие и доброжелательность друг к другу - самые важные компоненты счастья. Теперь она по-настоящему счастлива: есть любимая работа, есть пение, товарищи, друзья. Есть Юлиан Кшивка - первооткрыватель талантов, самобытный педагог и хороший администратор...
Будущее больше не казалось туманным и неопределенным. Теперь она ясно видела свое место в нем. Хватило б только сил и здоровья, а энергии и желания ей не занимать.
Молодость самоуверенна. Она мгновенно ниспровергает признанные авторитеты, легко и безапелляционно ставит под сомнение опыт и заслуги старших, откровенно посмеивается над их знаниями и трудолюбием. В музыке, точнее, в песенном эстрадном жанре это легко обнаружить невооруженным глазом. Сколько перевидела Анна самодеятельных композиторов, не знавших элементарной музыкальной грамоты, но твердо убежденных в своей гениальности, в способности написать "шлягер" "без всяких там консерваторий"!
Нет, она не ставила под сомнение талант самородков, по-настоящему способных, умелых. Но ее всегда тянуло к людям образованным, знающим, у которых можно было многому научиться.
Она придумала себе прозвище "Митрофан", имея в виду героя пьесы Фонвизина, иногда только называя себя более ласково - "Митрофанушка". Анна искренне сожалела, что не училась музыке в детстве, что в более зрелом возрасте не могла сразу определиться, что окончательное решение связать свою жизнь с искусством пришло так поздно.
Ей казалось смешным сейчас, в двадцать шесть лет, сдавать экзамены в консерваторию и выглядеть на самом деле Митрофаном в сравнении с семнадцатилетними абитуриентами. Анна страдала от своей музыкальной необразованности. Она стеснялась делать замечания музыкантам, когда те откровенно фальшивили. Стеснялась давать советы оркестровщикам. С трудом решалась вступать в спор с художественным руководителем даже тогда, когда, по ее глубокому убеждению, в творческом плане он был не прав,
После успешной сдачи экзамена выдалось несколько свободных дней в Варшаве. И тогда она решилась. Сняла телефонную трубку, энергичным движением набрала нужный номер и попросила к телефону профессора пани Янину. Услышав в трубке строгий голос, она мгновенно растерялась и, потеряв прежнюю уверенность, сбивчиво начала объяснять:
- Пани Янина, вы извините, пожалуйста, что я осмелилась... что занимаю ваше время.
- Да говорите вразумительно, - прервал голос в трубке, - что вам надо?
- Моя фамилия Герман, Анна Герман, я артистка Жешувской эстрады, я была бы очень вам признательна, если бы вы разрешили мне присутствовать у вас на занятиях в консерватории...
Анна вдруг почувствовала себя какой-то беспомощной и униженной. Ей показалось, что пани Янина сейчас швырнет трубку и она услышит прерывистые гудки. Но трубка несколько секунд молчала, потом низкий голос пани Янины неуверенно произнес:
- Герман, Герман... Откуда мне знакома ваша фамилия? - И сама себе ответила: - Как же, как же! О вас же сегодня пишут все газеты. Да как! По-моему, о Карузо так не писали.
Если бы пани Янина увидела сейчас лицо собеседницы, то пожалела бы о таком сравнении. Анна побледнела, потом сделалась пунцовой, и на лбу выступили капельки пота. А на том конце провода продолжали:
- Приезжайте сегодня, сейчас же, я с удовольствием вас послушаю. Посмотрим, чего вы действительно стоите.
Анна повесила трубку, посмотрела на себя в зеркало и платком вытерла лоб. На столике зазвонил телефон. Звонил Кшивка: "Ты читала "Трибуну"? А "Экспресс"? Тебя называют выдающимся талантом... Молодчина! Привет!"
Пани Янина оказалась сухонькой, поджарой, подвижной старушкой с копной седых волос. Она дружелюбно, по-мужски пожала Анне руку и энергичным жестом пригласила ее в класс. Кроме них, никого не было, но Анна ощутила какую-то внутреннюю дрожь и скованность, а может быть, даже беспомощность.
- Пойте, - с улыбкой произнесла пани Янина.
Анна обвела глазами классные стены. Со стен на нее смотрели Шопен, Моцарт, Бетховен, Чайковский.
- Здесь? - жалобно спросила она.
- Здесь, - кивнула пани Янина.
Анне показалось, что профессор консерватории смотрит на нее со смешанным чувством недоверия и жалости. Запела она без аккомпаниатора, в нескольких шагах от облокотившейся на спинку стула пани Янины. Анна не помнила, сколько времени она пела. Она спела все, что помнила, и даже рискнула исполнить неаполитанскую песню, которую готовила для концерта. Когда она кончила, пани Янина только спросила:
- Сколько вам лет?
- Двадцать шесть, - ответила Анна.
- Двадцать шесть? - повторила пани Янина. - Ни за что не скажешь, выглядите вы на девятнадцать... - Пристально посмотрев на Аню, добавила: Вам обязательно надо учиться. Начать можем сейчас.
Эти уроки пани Янины она вспоминала потом как одни из самых счастливых и радостных мгновений жизни. Как правило, они занимались в консерваторском классе вечером, когда студенты уже закончили занятия. Аня появлялась в классе с неизменным букетиком цветов и вручала их профессору. Та ставила цветы в вазочку с водой. Пани Янина садилась за рояль, и начинались занятия.
Успех сопровождал Анну. Вступал в права природный талант, умноженный на добросовестность, на страстную влюбленность в свою профессию, желание как можно больше узнать. Она не была тщеславным человеком и к восторженным рецензиям в газетах относилась сдержанно. Ей казалось, что журналисты преувеличивают. Самое главное - не газетный фимиам, а занятия в консерватории, которые помогут ей приблизиться к профессионализму. Внимательно слушая советы пани Янины, она соизмеряла их со своими возможностями и своими творческими позициями. Казалось, что где-то в глубине памяти работает незримый фильтр, отбрасывающий все несущественное и пропускающий в ее сознание по крупицам все полезное, необходимое.
xxx
Поздно вечером, когда Анна вернулась в гостиницу, она нашла в дверях записку от Кшивки: "Когда бы ни пришла, немедленно позвони".
"Может, что-нибудь дома?" - возникла паническая мысль.
- Да не волнуйся ты так, не волнуйся, - поспешил успокоить ее Кшивка, ты родилась в рубашке, тебя определенно преследуют удачи!
Аня подумала, что, наверное, опять появилась хвалебная рецензия, а Кшивка так ценил и так боялся "акул пера". Но она ошиблась.
- Звонил Игорь Гостынский, - продолжал Кшивка. - Министерство решило предоставить тебе стипендию для поездки в Италию. Будешь учиться пению у итальянцев, пить апельсиновый сок и целоваться с Модуньо под голубым небом на ступеньках Колизея... Да! Чуть не забыл! - добавил он. - Че-рез две недели будешь петь в Сопоте!..
Трудно сказать, чему она больше поразилась, - предстоящей поездке в Италию или выступлению на фестивале в Сопоте. Если бы неделю назад кто-нибудь из знакомых сказал ей, что она будет петь на Международном фестивале эстрадной песни в Сопоте, она решила бы, что над ней просто подшутили. Но Кшивка никогда не шутил, когда дело касалось творческих вопросов. К тому же по интонации было видно, что он совсем не "забыл" сообщить ей эту новость: просто он сам волновался.
- Но поймите, - пыталась она объяснить на следующий день, - я еще никогда не пела на фестивалях! А вдруг провалюсь?
Кшивка был весел и настроен оптимистично. - Ничего, ничего, - повторял он, - все равно надо сделать первый шаг.
- А что я буду петь? - спросила Анна.
- Что хочешь! - засмеялся Кшивка.
- Может, "Танцующие Эвридики"?
- Ни в коем случае, - оборвал ее Кшивка. - Кто ее знает, эту Гертнер, это же самодеятельность... Будешь петь "Крик белых чаек"... - и он произнес фамилию весьма уважаемого композитора.