Кучмиенко, наконец поняв, что про обвинения все забыли, не стал долее ждать. Его долг, как старшего, самого опытного и, в конце концов, самого авторитетного, велел ему овладеть ситуацией и проявить ту надлежащую твердость и рассудительность, которую мог проявить только такой человек, как он, и никто другой из присутствующих.

Он подошел к Людмиле, молча взял ее под руку, повел к креслу, усадил, спокойно сказал:

- Так будет лучше. Успокойся, Людмилочка. Увидишь, он прибежит, станет просить у тебя прощения. У тебя и у всех нас. И целовать тебе руку... Он прекрасно воспитан. Ты же знаешь. Он прибежит, как послушный песик. Послушный и ласковый. И все будет прилично. Самым приличным образом... Вспышка... Молодость... Как это теперь говорят: стрессы.

- Неврастения, - подсказал Совинский.

- Разве люди должны так жить? - с болью в голосе спросила Анастасия.

Совинский отодвинулся в самую густую тень на балконе, был неуместно массивен и, как бы это сказать, слишком телесный для напряженного настроения, которое держалось буквально на паутинке и ежеминутно угрожало взрывом.

- Наверное, не так, но и так же, - глухо произнес он. - Я наговорил ему сегодня много глупостей. Порядочные люди делают это иначе, обращают против самих себя, а такие глупые, как я, мигом ищут ближнего, чтобы огреть его по голове. А человек не может так сразу все воспринимать даже тогда, когда ты говоришь ему только правду. Он возмущается, оправдывается, протестует. Попробуй зацепи меня. Я тоже повел бы себя, может, не лучше Юрия!

- Нет, не так должны жить люди! - упрямо повторила Анастасия.

И тут впервые за весь вечер зазвонил телефон. Он до сих пор молчал, никто и не вспомнил о его существовании, и, когда прозвучал звонок среди тишины, все подумали что это звонят у входа. Иван ринулся отворять, но Людмила его опередила, схватила телефонную трубку.

- Он? - спросил Кучмиенко, подходя к ней. - Дай я поговорю с ним.

- Он, - ответила Людмила, кладя трубку.

- Что он сказал?

- Сказал, что на Русановке множество телефонов-автоматов и ни одной общественной уборной.

- Его манера, - не смог скрыть удовольствия Кучмиенко, - всегда шутит.

Анастасию передернуло от этих слов. Она не могла понять людей, которые на работе могут быть совершенно серьезными, а все свободное время пытаются заполнить шуточками и остротами сомнительного качества. Изо всех сил корчат из себя развеселых мальчиков, точно эстрадные конферансье, не замечая противоестественности такого состояния, ибо в человеке все привлекательно только тогда, когда оно гармонично, а не лежит в несоединимых плоскостях, пластами, как горные породы. Такие люди напоминают нечто механическое, какие-то устройства с переключением, с кнопочным оборудованием, где на кнопках стоят надписи: "Работа", "Досуг", "Остроты", "Сентенции".

Людмила и Кучмиенко стояли возле телефона, и он зазвонил, словно с той стороны провода кто-то увидел их, напряженно ждавших нового звонка. Теперь трубку схватил Кучмиенко - закричал грозно, каким-то измененным голосом:

- Юрий, ты меня слышишь, Юрий! Немедленно возвращайся домой! Кому говорю? Что?

Он слушал, но все уже поняли, что слушает он уже не Юрия, а короткие гудки, свидетельствовавшие, что с той стороны провода бросили трубку.

- Что он сказал? - спросила Людмила.

- Этот... мальчишка... - Кучмиенко весь кипел. - Он имел нахальство...

- Но он ведь что-то сказал?

- Какой-то вытрезвитель, дружинники... И угрожал. Мне угрожал! Подумать только! Мне угрожать!

Возмущенный, он отошел от телефона, упал в кресло, тяжело дыша, клетки на его сером пиджаке словно шевелились. Когда снова зазвонил телефон, Кучмиенко не обратил на это никакого внимания, так как весь еще находился в пылу негодования.

Людмила сняла трубку, в комнате было так тихо, что Анастасии, стоявшей вблизи телефона, стало слышно голов - какой-то металлически звенящий, торопливый.

- Люка! Ты меня слышишь? - кричал Юрий. - Не молчи, ведь ты меня слышишь?

- Слышу, - сказала тихо Людмила.

- Я не вернусь домой, пока тот старый... Скажи ему, что если он не уберется оттуда, то я... то я завербуюсь на семидесятую широту. "Ведь мы ребята семидесятой широты!"

- Вернешься, - спокойно сказала Людмила. - Ты вернешься.

- Долго придется ждать!

- Все равно вернешься, - уверенно сказала Людмила и положила трубку.

Иван выбрался с балкона, подошел к Анастасии, потупился:

- Вышло нехорошо. Я виноват перед вами.

- Может, уйдем?

- Я не знаю. Как Людмила...

- Главное: от него всегда можно ждать какого-нибудь фокуса, - развел руками Кучмиенко. - Вулканический характер! Весь в покойную мать. Я не помню случая, чтобы у нас все кончалось благополучно, всякий раз какая-нибудь выходка, и каждая последующая не похожа на предыдущую. Уникальная изобретательность! А так - приличный парень... И в нем просто океан обаяния. Все ему всегда прощают... Ты тоже простишь, Иван, потому что ты добрый.

- Когда тебя называют добрым, ничего не остается, как быть им, усмехнулся Совинский.

Снова зазвонил телефон, но теперь никто не спешил брать трубку, и нервничал уже, наверное, Юрий, поэтому голос его, когда Людмила стала наконец слушать, был какой-то словно бы виноватый.

- Знаешь, Люка, - сказал он, - я передумал. Никакой семидесятой широты. Что-то меня тоска заела.

- Возвращайся домой. Все тебя ждут.

- Все?

- Все.

- Тогда боюсь.

- Это на тебя не похоже.

- А вот боюсь. Боюсь Ивана с его критикой и самокритикой. Боюсь своего руководящего папочки. Боюсь Анастасии с ее зелеными глазами. Из них просто серой полыхает, как из пекла.

- Тебе стыдно или совестно? - спросила Людмила, но он снова повесил трубку.

Кучмиенко хоть и не слышал, что говорил Юрий о нем, но мог догадаться, а может, в его мозгу родилась какая-то новая решительная идея, потому что он поднялся с кресла, подошел к телефону, мягко отстранил Людмилу.

- Теперь я с ним поговорю. Эту комедию пора кончать. Что он себе думает, этот мальчишка! Не будем же мы сидеть здесь до утра!

Людмила подошла к проигрывателю, нашла какую-то пластинку, зазвучала музыка из кинофильма "Лав стори".

- Когда мы с Юкой слушаем эту пластинку, мы клянемся быть добрыми, хорошими... Когда он позвонит, пусть послушает пластинку...

- Сантименты! - презрительно бросил Кучмиенко. - Какие могут быть пластинки, когда...

Телефон и впрямь зазвонил, Кучмиенко рванул трубку, но не успел ничего сказать, так как Юрий опередил его, считая, что это Людмила.

- Люка, это ты? - спросил он. - Я возле залива.

- Это не Людмила, это я, - закричал Кучмиенко. - Ты меня слышишь? Это я, твой отец! Где ты, отвечай!

- Ах, это ты! Еще не ушел? Хочешь меня видеть? Пожалуйста! Я гуляю!

- Где ты гуляешь? Где тебя искать?

- Где? В направлении залива. Русановского залива. Ясно?

- Но где? Залив большой. В каком направлении?

- У моста.

- У моста? Оставайся там. Жди нас. Мы сейчас идем. Все идем. И без глупостей! Мы все идем в направлении залива.

Он положил трубку.

- Мы пойдем туда, да?

Никто ничего не ответил. Все пошли к дверям. Совинский оглянулся на проигрыватель, напомнил Людмиле:

- Ты забыла снять пластинку.

- Он автоматический, - спокойно ответила.

Людмила вышла последней и не заперла дверь, только прикрыла ее на всякий случай. Юрий ведь мог проследить, как они выйдут из подъезда, и вернуться домой, пока они его будут искать у залива.

Сказал - у моста, а не сказал, у какого...