Он наконец нашел нужную кассету, поставил ее на магнитофон, отошел в сторону, сложил руки на груди, потом подбежал к проигрывателю, поставил пластинку, с проигрывателя зазвучала тихая музыка, с магнитофона неожиданные голоса Совинского и Людмилы. Сначала никто ничего не мог понять, даже сама Людмила. Юрий торжествовал. Показывал рукой на магнитофон, мол: слушайте, наслаждайтесь, поглядите, на что бывает способен простой бытовой электронщик! Только Кучмиенко, который с такой настойчивостью добивался записывания всех разговоров академика Карналя на работе и не раз хвалился этим даже дома, кажется, начал понимать, что оно к чему, но тоже не трогался с места, прислушивался к выкраденным голосам Людмилы и Совинского, выкраденным коварно, тайно, преступно и теперь брошенным сюда.
Голос Людмилы. Но разве мы не говорили откровенно?
Голос Ивана. Есть откровенность окончательная.
Голос Людмилы (сквозь смех). Вы уже думаете о делах окончательных? Может, о смерти?
Голос Ивана. Напротив. Мне кажется, что я еще совсем не жил. Впечатление такое, будто жизнь только должна начаться, и все зависит от вас.
Голос Людмилы. От меня?
Людмила наконец стряхнула с себя оцепенение, решительно подошла к магнитофону и выключила. Юрий спокойно включил.
- Что это означает? - спросила холодно Людмила.
Юрий не отходил от магнитофона, заслоняя его от Людмилы.
- Это, как говорят дипломаты, преамбула.
- Ты можешь все-таки объяснить? - наступала на него Людмила.
Голос Людмилы из магнитофона тоже спросил: "Вы могли бы объяснить?"
Людмила снова прорвалась к магнитофону и выключила его:
- Пойди открой, кто-то звонит!
Юрий впустил соседа. Тот забегал глазами вокруг, съеженно нацелился на стул.
- Кажется, я пришел вовремя.
- Ты создан своими родителями именно для того, чтобы появляться некстати, - недовольно заметил Юрий.
- Но в зоопарке утонул слон!
- Хотя ты и "замечательный", но так называемую норму уже выпил.
- Кто же устанавливает норму? - полюбопытствовал сосед.
- Тот, кто наливает. Бери рюмку, выпивай и айда отсюда.
Людмила встала на защиту.
- Почему ты его прогоняешь? Пусть человек посидит с нами. Он ничего не ел.
Но Юрий уперся:
- Нет, садиться он не будет. Стоя, не глядя и до дна. Как там говорят в Приднепровске?..
- При чем тут Приднепровск? - удивился сосед.
- А при том, что там живет вот этот товарищ Совинский, а товарищ Совинский - рабочий класс. Дошло?
- Я тоже рабочий класс, - засмеялся сосед. - Вон и товарищ Кучмиенко подтвердит.
Кучмиенко нахмурился, даже как бы отвернулся от танцовщика. До чего уже дошло! Какой-то чуть ли не низкопробный пьянчуга ссылается на его авторитет!
- Юрий, ты бы прекратил всю эту комедию! - строго прикрикнул он.
- А что за комедия? Вот мой друг Иван утверждает, что человек, чтобы не попасть в зависимость от созданных им самим машин, должен стать самоцелью и самоценностью.
- Го-го-го! - захохотал сосед, успевший уже опрокинуть рюмочку. - А как же тогда мои танцы? Я живу не ради себя, а ради танцев.
- А ходить умеешь? - спросил неожиданно Юрий.
- Ну?
- Так иди знаешь куда!
Он вытолкал соседа, запер за ним дверь, снова пошел к магнитофону. Людмила попыталась его остановить. Кучмиенко пришел ей на помощь.
- Эта игра становится неприличной, Юрий.
- А я не играю, - пьяно заявил Юрий. - Я начинаю бороться. Жить и умереть в борьбе - это смысл жизни целых поколений.
- С кем же ты борешься? - спросил Совинский. - С нами, что ли?
- С так называемыми условностями. Я хочу их одолеть!
Он снова включил магнитофон, никто не догадался снять кассету и спрятать или попросту выбросить за окно. Снова было то же.
Голос Ивана. Людмила, я должен наконец... Не могу больше молчать...
Голос Людмилы. Но я же сказала... Мы никогда не молчали...
Голос Ивана. Я не о том. Все это были просто разговоры. Без особого значения. Но теперь я должен вам сказать...
Голос Людмилы. Должен? Так торжественно?
Людмила потеряла малейшую надежду повлиять на Юрия, теперь она обращалась к Кучмиенко, он обязан был помочь.
- Вы слышите? Что это такое?
- Бытовая электроника, - спокойно пояснил Юрий.
- Это подлость! - воскликнула Людмила. - Подлость и позор!
- Так называемая, ты забыла добавить.
А голоса продолжали звучать.
Голос Людмилы. Я боюсь торжественного тона.
Голос Ивана. Вы просто не хотите меня слушать.
- А что, если я начну раздеваться? - неожиданно спросила неведомо у кого Анастасия, но то ли ее не услышали, то ли просто не поверили...
Голос Людмилы. Но я же слушаю.
Голос Ивана. Я давно должен был сказать... но... не умел... но сегодня так... я хотел бы сказать только тебе, но при всех...
(Звучит странный звук, подозрительно похожий на всхлипывания.)
Анастасия дернула воротник блузки. На это никто не обратил внимания. В комнате было душно, можно расстегнуть блузку. Но Анастасия не просто расстегивала блузку, она почти рвала пуговицы, делала это демонстративно, с вызовом, и никто этого не замечал.
Голос Людмилы. Что с нами?
Голос Ивана. Я люблю вас.
- Ты прекратишь это? - бросилась Людмила на Юрия.
- Теперь это утеряло какой-либо практический интерес, - спокойно ответил тот с кривой ухмылкой.
Голос Людмилы. Не надо говорить об этом, Иван. Мы друзья.
Голос Ивана. Я догадывался... Но не сказать... Вы должны знать: никогда я не полюблю больше никого.
- А как же Анастасия с ее красивыми ногами? - спросил Юрий и только тут заметил, что делает Анастасия. - Ну черт! По-моему, это так называемый стриптиз. Я прекращаю спектакль! Все!
Он выключил магнитофон, быстро снял кассету, попробовал спрятать ее, но Людмила вырвала ее из рук. Кучмиенко пришел ей на помощь.
- Я уничтожу эту мерзость. Позор, Юрий, просто позор.
Иван неуклюже наклонился, поднял оторванную Анастасией пуговицу, удивленно спросил:
- Неужели вы бы смогли?
- А он мог? Он мог раздевать ваши души? Творцы прогресса! А об обычном человеческом благородстве забыли! Самые сложные машины не могут лишить человечество порядочности и благородства, иначе, иначе...
Юрий заглянул за спину Ивана, словно бы боялся пропустить хотя бы одно слово Анастасии.
- Черт подери, а здорово это у вас вышло! Ты привел Анастасию, чтобы посмотреть на выражения наших лиц? Теперь она устроила маленькое раздевание, чтобы еще раз полюбоваться выражениями наших лиц... Чтобы прекратить это удовольствие, я лучше уйду!
Кучмиенко преградил ему дорогу:
- Куда? Никуда ты не пойдешь! Слышишь? Ты должен дать нам ответ!
Юрий легко оттолкнул отца, выскочил в коридор, загремел по ступенькам лестницы. Кучмиенко беспомощно развел руками.
- Ненормальный! Не иначе, ему сделали какую-то прививку! Просто возмутительно, до чего распустился! По я с ним еще поговорю! Я этого так не оставлю! Людочка, успокойся! Все образуется. Он еще попросит у тебя прощения. На коленях! Не иначе как на коленях!
Людмила, прислонившись к стене, тихо плакала. Анастасия подошла к ней, погладила по щеке. Иван переминался с ноги на ногу с виноватым видом.
- Успокойся, Людмилка, - попросил он несмело, - по-дурному все как-то вышло.
- Я ничего не знала.
- Разве я тебя обвиняю?
- Он устроил это электронное подслушивание тайком. Сегодня впервые прокрутил... Два года прятал...
Воцарилась та общая растерянность, которая возникает тогда, когда все чувствуют себя виноватыми. Каждый ждал упреков, каждый был виноват уж тем, что стал свидетелем сцены унизительной и, прямо сказать, позорной. Кучмиенко должен бы ждать упреков Людмилы - это ведь его сын только что повел себя так недостойно. Он со страхом ждал, что вспомнятся ему и те записи разговоров Карналя на работе, и загадочные "параметры", - может, эта именно с ними сконтактировался Юрий, устроив подслушивание разговора между Людмилой и Совинским. Людмила чувствовала себя виноватой перед Иваном, и не потому, что выбрала не его, а Юрия, - потому что не сумела защитить честь Ивана, а вместе с тем и свою. В свою очередь Людмила могла бы обвинять Совинского в том, что он взбаламутил ее тихую и, может, даже счастливую жизнь, неведомо откуда появившись и сразу же обрушив на Юрия обвинения чуть ли не в государственных масштабах. Вот и вывел его из себя, в нем проснулось прежнее, то, с чем она, Людмила, так успешно боролась вот уже два года. Он вспомнил об этой проклятой кассете, о которой, может, и забыл давно, и вот такая неприятность. Хуже всех было Анастасии. Случайно оказалась она здесь, случайный для всех человек, случайно стала свидетелем такого, о чем люди никогда не хотят сообщать посторонним. Теперь она была уже как бы и сама виновата и в то же время бессильна чем-либо помочь. Анастасия просто не могла себе представить, что же теперь будет, как им всем себя вести, а прежде всего ей самой? Молча уйти, не мешая этим несчастным людям? Не годится. Утешать Людмилу? Что-то говорить? А что? Накинуться на Кучмиенко? Кто она такая и что ей за дело? Доконать Совинского, заявив, что она не хочет с ним больше знаться после всего, что тут слышала? Но ведь он и без того несчастен! Правда, он не был до конца искренним с нею. Он сказал: пойдем к моим лучшим друзьям. Действительно, лучшим, даже больше. Она этого не знала. Как не знала и того, что Людмила - дочка академика Карналя, а Юрий - сын Кучмиенко. В один вечер столько нежданного и негаданного!