- Доброго здоровья! - сказал он, поклонись вежливо пану.
Поляк, не переставая есть, кивнул головою и показал молча на скамью; Юрий сел на другом конце стола и, помолчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жареный гусь?
- Как проголодаешься, так все будет вкусно, - отвечал поляк. - А что, этот гусь твой?
- Мой, пан.
- Нечего сказать, вы, москали, догадливее нас:
всегда с запасом ездите. Правда, нам это и не нужно; для нас, поляков, нет ничего заветного.
- Конечно, пан, конечно. Да что ж ты перестал?
Кушай на здоровье!
- Не хочу: я сыт.
- Не совестись, покушай!
- Нет, ешь сам, если хочешь.
- Спасибо! Я не привык кормиться ничьими объедками да не люблю, чтоб и другие не доедали. Кушай, пан!
- Я уж тебе сказал, что не хочу.
- Не прогневайся: ты сейчас говорил, что для поляков нет ничего заветного, то есть: у них в обычае брать чужое, не спросясь хозяина... быть может; а мы, русские, - хлебосолы, любим потчевать: у всякого свой обычай. Кушай, пан!
- Да что ж ты пристал в самом деле...
- И не отстану до тех пор, пока ты не съешь всего гуся.
- Как всего?
- Да! всего, - повторил Юрий, вынимая пистолет, - Прошу покорно: принялся есть, так ешь!
- Цо то есть? - завизжал поляк. - Гей, хлопцы!
Быстрым движением руки Юрий, подвинув вперед стол, притиснул к стене поляка и, обернувшись назад, закричал казакам:
- Стойте, ребята! ни с места!
Эти слова были произнесены таким повелительным голосом, что казаки, которые хотели броситься на Юрия, остановились.
- Слушайте, товарищи! - продолжал Юрий, - если кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем, то я в тот же миг размозжу ему голову. А ты, ясновельможный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного тебя. Ну, что ж ты молчишь?.. Слушай, поляк!
Я никогда не божился понапрасну; а теперь побожусь, что ты не успеешь перекреститься, если они сейчас не выйдут. Долго ль мне дожидаться? прибавил он, направляя дуло пистолета прямо в лоб поляку.
- Иезус, Мария! - закричал поляк, стараясь спрятать под стол свою обритую голову. - Ступайте вон!., ступайте вон!..
- Эй, ребята, убирайтесь! - сказал Кирша, - а не то этот боярин как раз влепит ему пулю в лоб: он шутить не любит.
- Ступайте вон, злодеи! ступайте вон! - продолжал кричать поляк, закрывая руками глаза, чтоб не видеть конца пистолета, который в эту минуту казался ему длиннее крепостной пищали.
Казаки, выходя вон, повстречались с незнакомым проезжим, который, посмотрев с удивлением на это странное угощение, стал потихоньку расспрашивать хозяина.
- Теперь, Кирша, - сказал Юрий, - между тем как я стану угощать дорогого гостя, возьми свою винтовку и посматривай, чтоб эти молодцы не воротились. Ну, пан, прошу покорно! Да поторапливайся: мне некогда дожидаться.
Поляк, не отвечая ни слова, принялся есть, а Юрий, не переменяя положения, продолжал его потчевать.
Бедный пан спешил глотать целыми кусками, давился.
Несколько раз принимался он просить помилования; но Юрий оставался непреклонным, и умоляющий взор поляка встречал всякий раз роковое дуло пистолета, взведенный курок и грозный взгляд, в котором он ясно читал свой смертный приговор.
- Позволь хоть отдохнуть...- - пропищал он, наконец, задыхаясь.
- И, полно, пан! Мне некогда дожидаться, доедай!..
- Смелей, пан Копычинский, смелей! - сказал Кирша, - ты видишь, немного осталось. Что робеть, то хуже... Ну, вот и дело с концом! - примолвил он, когда поляк проглотил последний кусок.
- И, кстати ли! - прервал Юрий. - Угощать так угощать! Там в печи должен быть пирог. Кирша, подайка его сюда.
- Взмилуйся! - завопил поляк отчаянным голосом. - Не могу, як пана бога кохам, не могу.
- Что, пан, будешь ли вперед непрошеный кушать за чужим столом? сказал незнакомый проезжий. - Спасибо тебе, - продолжал он, обращаясь к Юрию, - спасибо, что проучил этого наглеца. Да будет с него; брось этого негодяя! У нас на Руси лежачих не бьют.
Дай мне свою руку, молодец! Авось ли бог приведет нам еще встретиться. Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и что умереть за веру православную и святую Русь честнее, чем жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба иноплеменных. Прощай, хозяин! Вот тебе за постой, - примолвил он, бросив на стол несколько медных денег.
- Не надо, кормилец! - сказал хозяин с низким поклоном, - мы и так довольны.
Незнакомый посмотрел с удивлением на хозяина; но, не отвечая ничего, пожал руку Юрию, перекрестился, вышел из избы и через минуту промчался шибкой рысью мимо постоялого двора.
Меж тем поляк успел выбраться из-за стола и пробирался к дверям. Юрий остановил его.
- Не уходи, пан, - сказал он, - я сейчас еду, и ты можешь остаться и буянить здесь на просторе сколько хочешь. Прощай, Кирша!
- Нет, боярин, прошу не прогневаться, - сказал запорожец, - я по милости твоей гляжу на свет божий и не отстану от тебя до тех пор, пока ты сам меня не прогонишь.
- По мне, пожалуй! Но пеший конному не товарищ.
- Да у меня есть на что купить лошадь.
- А я продам, - сказал хозяин. - Знатный конь!
Немного храмлет, а шагист, и хоть ему за десять, а такой строгий, что только держись! Ну, веришь ли богу!
если б он не окривел, так я бы с ним ни за что в свете не расстался.
- Добро, добро! - прервал Кирша, - лишь бы только он дотащил меня до первого базара.
- Мы поедем шагом, - сказал Юрий, - так ты успеешь нас догнать. Прощай, пан, - продолжал он, обращаясь к поляку, который, не смея пошевелиться, сидел смирнехонько на лавке. - Вперед знай, что не все москали сносят спокойно обиды и что есть много русских, которые, уважая храброго иноземна, не попустят никакому забияке, хотя бы он был и поляк, ругаться над собою. А всего лучше вспоминай почаще о жареном гусе. До зобаченья, ясновельможный пан!
V
Утренняя заря румянила снежную равнину; вдали, сквозь редеющий мрак, забелелись верхи холмов, и звезды, одна после другой, потухали на чистом небосклоне.
Дорога, по которой ехал Юрий в сопровождении верного слуги своего, извиваясь с полверсты по берегу Волги, вдруг круто повернула налево, и прямо против них дремучий бор, как черная бесконечная полоса, обрисовался на пламенеющем востоке. Проехав версты две, они очутились при въезде в темный бор; дорога шла опушкою леса; среди частого кустарника, подобного огромным седым привидениям, угрюмо возвышались вековые сосны и ветвистые ели; на их исполинских вершинах, покрытых инеем, играли первые лучи восходящего солнца, и длинные тени их, устилая всю дорогу, далеко ложились в чистом поле.