- Доброго здоровья! - сказал он, поклонись вежливо пану.

Поляк, не переставая есть, кивнул головою и показал молча на скамью; Юрий сел на другом конце стола и, помолчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жареный гусь?

- Как проголодаешься, так все будет вкусно, - отвечал поляк. - А что, этот гусь твой?

- Мой, пан.

- Нечего сказать, вы, москали, догадливее нас:

всегда с запасом ездите. Правда, нам это и не нужно; для нас, поляков, нет ничего заветного.

- Конечно, пан, конечно. Да что ж ты перестал?

Кушай на здоровье!

- Не хочу: я сыт.

- Не совестись, покушай!

- Нет, ешь сам, если хочешь.

- Спасибо! Я не привык кормиться ничьими объедками да не люблю, чтоб и другие не доедали. Кушай, пан!

- Я уж тебе сказал, что не хочу.

- Не прогневайся: ты сейчас говорил, что для поляков нет ничего заветного, то есть: у них в обычае брать чужое, не спросясь хозяина... быть может; а мы, русские, - хлебосолы, любим потчевать: у всякого свой обычай. Кушай, пан!

- Да что ж ты пристал в самом деле...

- И не отстану до тех пор, пока ты не съешь всего гуся.

- Как всего?

- Да! всего, - повторил Юрий, вынимая пистолет, - Прошу покорно: принялся есть, так ешь!

- Цо то есть? - завизжал поляк. - Гей, хлопцы!

Быстрым движением руки Юрий, подвинув вперед стол, притиснул к стене поляка и, обернувшись назад, закричал казакам:

- Стойте, ребята! ни с места!

Эти слова были произнесены таким повелительным голосом, что казаки, которые хотели броситься на Юрия, остановились.

- Слушайте, товарищи! - продолжал Юрий, - если кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем, то я в тот же миг размозжу ему голову. А ты, ясновельможный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного тебя. Ну, что ж ты молчишь?.. Слушай, поляк!

Я никогда не божился понапрасну; а теперь побожусь, что ты не успеешь перекреститься, если они сейчас не выйдут. Долго ль мне дожидаться? прибавил он, направляя дуло пистолета прямо в лоб поляку.

- Иезус, Мария! - закричал поляк, стараясь спрятать под стол свою обритую голову. - Ступайте вон!., ступайте вон!..

- Эй, ребята, убирайтесь! - сказал Кирша, - а не то этот боярин как раз влепит ему пулю в лоб: он шутить не любит.

- Ступайте вон, злодеи! ступайте вон! - продолжал кричать поляк, закрывая руками глаза, чтоб не видеть конца пистолета, который в эту минуту казался ему длиннее крепостной пищали.

Казаки, выходя вон, повстречались с незнакомым проезжим, который, посмотрев с удивлением на это странное угощение, стал потихоньку расспрашивать хозяина.

- Теперь, Кирша, - сказал Юрий, - между тем как я стану угощать дорогого гостя, возьми свою винтовку и посматривай, чтоб эти молодцы не воротились. Ну, пан, прошу покорно! Да поторапливайся: мне некогда дожидаться.

Поляк, не отвечая ни слова, принялся есть, а Юрий, не переменяя положения, продолжал его потчевать.

Бедный пан спешил глотать целыми кусками, давился.

Несколько раз принимался он просить помилования; но Юрий оставался непреклонным, и умоляющий взор поляка встречал всякий раз роковое дуло пистолета, взведенный курок и грозный взгляд, в котором он ясно читал свой смертный приговор.

- Позволь хоть отдохнуть...- - пропищал он, наконец, задыхаясь.

- И, полно, пан! Мне некогда дожидаться, доедай!..

- Смелей, пан Копычинский, смелей! - сказал Кирша, - ты видишь, немного осталось. Что робеть, то хуже... Ну, вот и дело с концом! - примолвил он, когда поляк проглотил последний кусок.

- И, кстати ли! - прервал Юрий. - Угощать так угощать! Там в печи должен быть пирог. Кирша, подайка его сюда.

- Взмилуйся! - завопил поляк отчаянным голосом. - Не могу, як пана бога кохам, не могу.

- Что, пан, будешь ли вперед непрошеный кушать за чужим столом? сказал незнакомый проезжий. - Спасибо тебе, - продолжал он, обращаясь к Юрию, - спасибо, что проучил этого наглеца. Да будет с него; брось этого негодяя! У нас на Руси лежачих не бьют.

Дай мне свою руку, молодец! Авось ли бог приведет нам еще встретиться. Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и что умереть за веру православную и святую Русь честнее, чем жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба иноплеменных. Прощай, хозяин! Вот тебе за постой, - примолвил он, бросив на стол несколько медных денег.

- Не надо, кормилец! - сказал хозяин с низким поклоном, - мы и так довольны.

Незнакомый посмотрел с удивлением на хозяина; но, не отвечая ничего, пожал руку Юрию, перекрестился, вышел из избы и через минуту промчался шибкой рысью мимо постоялого двора.

Меж тем поляк успел выбраться из-за стола и пробирался к дверям. Юрий остановил его.

- Не уходи, пан, - сказал он, - я сейчас еду, и ты можешь остаться и буянить здесь на просторе сколько хочешь. Прощай, Кирша!

- Нет, боярин, прошу не прогневаться, - сказал запорожец, - я по милости твоей гляжу на свет божий и не отстану от тебя до тех пор, пока ты сам меня не прогонишь.

- По мне, пожалуй! Но пеший конному не товарищ.

- Да у меня есть на что купить лошадь.

- А я продам, - сказал хозяин. - Знатный конь!

Немного храмлет, а шагист, и хоть ему за десять, а такой строгий, что только держись! Ну, веришь ли богу!

если б он не окривел, так я бы с ним ни за что в свете не расстался.

- Добро, добро! - прервал Кирша, - лишь бы только он дотащил меня до первого базара.

- Мы поедем шагом, - сказал Юрий, - так ты успеешь нас догнать. Прощай, пан, - продолжал он, обращаясь к поляку, который, не смея пошевелиться, сидел смирнехонько на лавке. - Вперед знай, что не все москали сносят спокойно обиды и что есть много русских, которые, уважая храброго иноземна, не попустят никакому забияке, хотя бы он был и поляк, ругаться над собою. А всего лучше вспоминай почаще о жареном гусе. До зобаченья, ясновельможный пан!

V

Утренняя заря румянила снежную равнину; вдали, сквозь редеющий мрак, забелелись верхи холмов, и звезды, одна после другой, потухали на чистом небосклоне.

Дорога, по которой ехал Юрий в сопровождении верного слуги своего, извиваясь с полверсты по берегу Волги, вдруг круто повернула налево, и прямо против них дремучий бор, как черная бесконечная полоса, обрисовался на пламенеющем востоке. Проехав версты две, они очутились при въезде в темный бор; дорога шла опушкою леса; среди частого кустарника, подобного огромным седым привидениям, угрюмо возвышались вековые сосны и ветвистые ели; на их исполинских вершинах, покрытых инеем, играли первые лучи восходящего солнца, и длинные тени их, устилая всю дорогу, далеко ложились в чистом поле.