— Что он, перелетел через грузовик, что ли? — подумала я вслух и услышала в своем голосе непривычную злость.

Я зря подумала, вроде бы пустяк, но не следовало. Я уже давно почти не смотрела вперед, только назад, чтобы не пропустить его очередного рывка, но я зря отвлеклась, когда взглянула, сзади его не оказалось. Я даже успела оглянуться: его не было и слева. Но больше я ничего не успела, потому что сразу увидела его лицо справа от себя, немыслимо близко, отделенное лишь сантиметрами, другое, незнакомое, воспаленное даже в профиль.

Как это он, там ведь тротуар! — успела подумать я и вдавила газ, и всему телу стало больно. Я почти отсекла его, но не повезло, дорога скользнула вправо, его левый бок почти царапнул по моей правой передней фаре, я могла еще раздавить его и не дать уйти окончательно, я так и должна была сделать, но нога уже отпустила газ, пусть лишь слегка, но этого оказалось достаточно. Машина передо мной, брызжа выхлопом, плюясь и шатаясь, еще раз мелькнула под световым потоком моих фар, я видела затылок ее водителя, в самой посадке его головы я прочла приговор, и поняла, что мне уже его не догнать.

Он сидел на брусчатой мостовой, подогнув под себя ноги. Сидя, он показался мне маленьким, даже щуплым, наверное от изнуренного, потерявшего плоскость, потемневшего лица, я не узнала бы его, если бы не моя машина. Я тоже устала, я едва не упала, когда выходила из машины, ноги, привыкнув быстро нажимать на педали, отвыкли держать и предательски подло подгибались, отказываясь идти. Я была в платье, но плевать, и я села на камни рядом с ним, выставив коленки вверх.

— Если бы дорога не ушла вправо, ты бы не обошел меня, — сказала я. — Почему ты взял вправо? Ты знал, что она поворачивает?

Он пожал плечами.

— Это все не имеет значения — Его замороженный голос лишь начинал отходить, только освобождаясь, но еще не освободившись.

— Почему? — спросила я.

— У тебя не было шансов. Я так или иначе обошел бы тебя. — Он снова пожал плечами.

— Почему? — снова спросила я.

— Я профессионал. — Он снова замолчал. Мы так и сидели, и молчали. У меня отваливались не только ноги, но и руки тоже, и шея.

— Ты устал? — Я сама не заметила, когда стала говорить ему «ты», но, в конце концов, я проиграла.

— Нет, — поморщился он.

— А выглядишь усталым.

— Напряжение сходит. Мне надо минут двадцать и все будет в порядке. А ты?

Он, наконец, взглянул на меня. Глаза его были точкой. «Как тогда, у Стива, — вдруг вспомнила я, — когда я его рисовала».

— Я устала, — призналась я. Зачем лукавить? — Не чувствую ни ног, ни рук.

Он кивнул, понимая.

— Это с непривычки. Пройдет. Ну что, пойдем пить? — сказал он через минуту.

— Пойдем, — согласилась я и, как бы делясь с ним сомнением, добавила:

— Все равно больше ничего не остается.

Он поднялся, я удивилась, без помощи рук, просто взял и встал, как со стула, и протянул мне руку. Она была спокойная, его рука, не такая сильная, как у Дино, а, скорее, хваткая, цепкая, я сразу почувствовала: возьмет и не отпустит. От Дино я могла вырваться, я знала, что его пальцы в конце концов разожмутся, а здесь сразу поняла — бесполезно. И вздрогнула от мысли и еще от прикосновения. «Удивительно, — подумала я,

— я давно не волновалась, даже приятно».

— Кстати, меня зовут Рене, — сказал он, когда мы сели, и я удивилась, мне казалось, что я знаю его очень давно.

— Странно, — улыбнулась я, — я даже забыла, что не знаю твоего имени. Эта гонка и прочее, — я махнула рукой. Он молчал, я тоже помолчала. — Странно, да?

— Да, — сказал он и посмотрел на меня. — Я тоже не знаю твоего имени.

Я назвалась.

— Джеки, — повторил он за мной, — это Жаклин? Вам подходит это имя.

Мы снова замолчали, но паузы не давили, они являлись всего лишь разумной передышкой.

— Ты зря меня так близко подпустила, — наконец сказал он. Я не поняла сначала, а потом поняла: это он о гонке. — Ты чересчур расслабилась.

— Я не думала, что ты догонишь.

— Я же сказал, что догоню.

— Кто знал, что моя машина умеет так быстро ехать?

— При чем тут машина? — Он говорил абсолютно серьезно. — Машина ни при чем. А вот когда я тебя догнал, тогда ты напряглась, я сразу это почувствовал. — Он все же улыбнулся. — Пару раз ты хорошо подставила меня под удар.

Это прозвучало смешно, я даже засмеялась:

— Ты забавный. Я тебя чуть не угробила, а ты радуешься.

— Что же, это правило гонки. Так всегда на трассе. Ты могла быть хорошим гонщиком. — Мне нравилось, как он говорил. — Но это я знал сразу, когда подошел к тебе в кафе.

— Разве ты подошел ко мне в кафе? — улыбнулась я, придавая лицу удивленное выражение. Я уже чувствовала себя немного пьяной. — Когда?

— Да, я подошел к тебе в кафе, забыла?

— Забыла. — Я кивнула.

Мы сидели в маленькой полуподвальной пивной, где-то на боковой улочке, за почти неотесанным, но приглаженным множеством локтей и кружек столом. Я сразу набросилась на жидкость, забыв, что она хмельная, и уже дважды перезаказывала, и теперь чувствовала глупую легкость в голове.

Рене закурил. Ни Стив, ни Дино не курили, и мне самой никогда не нравилось, когда курили рядом, но сейчас понравилось. Он был смачным, этот запах, физическим, почти сладким, соблазняющим, мне вдруг самой захотелось взять в рот сигарету, именно его, отмеченную его губами. Но я сдержалась.

— Я сразу почувствовал, что мы с тобой в заговоре. Потому и подошел. Думаешь, я часто знакомлюсь с женщинами на улице?

— Не часто? — спросила я. Я знала, что пьяна, и потому прощала себе глупость, мне хотелось говорить глупости, я очень давно их не говорила.

Он покачал головой.

— Мы с тобой в заговоре? — переспросила я. — Это как?

— Это просто, — ответил он. — Есть мир вокруг нас, а есть мы, и мы с тобой в заговоре.

— Мы уже с тобой в заговоре или мы только сговариваемся? — Видимо, я очень нуждалась сейчас в этом уточнении.

— Мы уже в заговоре.

— А я не знала. — Я, наверное, глупо хмыкнула, даже для своего все оправдывающего опьянения. А потом моя ладонь оказалась накрытой, я и не заметила, когда вложила свою руку в его. Там ей было спокойно.

— Мы с тобой в заговоре, — повторил он, — чувствуешь? Я чувствовала, и слово «заговор» удачно подходило моему чувству.

— Ну и когда мы начнем свергать правительства и прочее. Мы, вообще, кто, левые, правые? Кто?

— Мы не будем никого свергать.

— А в чем тогда цель? — Мне не надоедало дурачиться.

— Цель в том. — Рене разборчиво выговаривал слова, как будто разговаривал с ребенком. Собственно, я и была сейчас как ребенок. — Цель в том, чтобы в наш заговор никто не проник. Цель в отделении.

Мне уже было пора оставить ребячливость, не настолько я опьянела. Я попыталась посмотреть на него ясным, зрелым взглядом.

— Это цель, — согласилась я. — В книгах такой заговор называют любовью. Да?

Рене встретил мой взгляд и не отпустил. Как рука, подумала я, цепкий, как рука. С таким особенно не пошутишь. Но мне хотелось.

— Значит, мы уже как бы любим друг друга? — допытывалась я.

— Как назвать.

— То есть я тебя уже люблю? — не унималась я.

Он знал, что я издеваюсь, я видела это по его глазам, они сузились и похолодели, как будто подернулись тонкой ледяной пленкой. Интересно, какой пленкой они подергиваются, когда он занимается любовью? Я попыталась представить. Не может быть, чтобы такой же?

— Разве нет! — неожиданно произнес он, и я поняла, что он не спрашивает, а утверждает. Я была уверена, что скажу «нет».

— Не знаю, — сказала я. И тут же осеклась. — Конечно, нет. — Я даже попыталась отдернуть свою руку, но он не пускал. — Как я могу тебя любить? Мы знакомы-то всего два часа.

Теперь это выглядело как оправдание, и я замолчала. Глупо быть серьезной в таком разговоре.

— А ты считаешь, что я люблю тебя? — Вот такой, смеющийся тон подходил больше.