- Значит, до этого я мерзавцем не был, а теперь стал? - все еше не уступал своего Рудик.
- Если говорить начистоту, ты им был и тогда... А теперь и тем более. Не кривись. Хоть у нее, как ты считаешь, и не все дома, все одно ты поступаешь подло.
- В чем же ты видишь подлость?
- А если у нее будет от тебя ребенок - ты что, возьмешь ее в жены? Станешь помогать, чтоб не сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская власть! - высказал Федя не только свои аргументы.
- Вот вы о чем!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым, вы ей запретите? Или и его заставите жениться?
- Это, Рудик, называется уже демагогией, - вмешался Ванько. Во-первых, в этом случае наша совесть не была бы запятнана - Гундосый или там Плешивый - нам не друг. А во-вторых, пока фрицы здесь, мы последим, чтобы она ни с кем не "нюхалась". Так что выбирай: или Нюська, или мы.
- Вот так! - поставил точку Федя.
- Ну... если вы так, то я, конешно, с нею порву, - сдался наконец он.
- Это мы и хотели от тебя услышать. Вот тебе пять, - подобрев, подал руку Ванько.
- Токо ты не тово... а то я твои клешни знаю, - предупредил донжуан.
Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.
Подошел Борис и сообщил, что сегодня им попалось еще четыре зайца. Что он уже их обработал, то бишь снял шкурки. По одному занес Феде и Ваньку, двоих оставили в этот раз себе. Был и пятый, но перекрутил петлю и убег петля была неновая. Добавили новых, и завтра достанется и Рудику. А сегодня он составит им с Мишей компанию - пойдут поискать покрышку, может, попадется.
Феде поручено было заготовить десятка с два пялец - впрок, потому что все шкурки желательно сберечь. Из них можно нашить шапок, а будет много, то и "забацать" теплые одеяла на случай, если придется отсиживаться в погребе. Захватили фрицы хутор без боя, даже стекла в окнах остались целы; но их наверняка погонят обратно, могут разразиться сражения, и придется всем спасаться в погребах - так говорят старшие.
Забегая вперед, скажем: хутору повезло, и в феврале 43-го - гитлеровцы "драпанули" так же поспешно, без боев, как и пришли.
Оставшийся без поручений, Ванько обмылся дома у колодезя и собирался отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал - следовало наверстать. Но уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне по соседству. Он оказался невольным свидетелем.
- Господи, как же ты, кума, исхудала! - посочувствовала мать. - Давно захворала?
- На обратной путе простыла: в горах уже холодно.
- И по горам довелось полазить?!
- А то как же, там все больше горы... Идешь-идешь по каменистой дороге, с одной стороны скалы, с другой - пропасть, а она то вниз, то в гору. То легко иттить, то зовсим чижало.
- Так-таки всю дорогу пеши и топала?
- Что ты, в такую-то даленю! Месяца б не хватило да и ног тожеть. И поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.
- Не приведи господь! И подумать страшно - в такое-то время...
- Натерпелась... И врагу б не пожелала такого путешествия. Но дошла-таки до этого проклятого Маекопу!..
- С Митей виделась? Как он там?
- Ой, кума!.. Токо сердцем изболелась... Виделись. Подержались за руки через колючую проволоку... Худющий, как шкилет. Заросший - не узнать. Лагерь этот - хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться негде завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут, как мухи. А уж обращаются с ними - издеваются, как токо хотят. На работы кажен день, чуть што не так - прикладом, а то и застреливают.
- Что ж они там делают, на работах?
- Говорил, арадром. А еще какие-то доты чи зоты. Вот так... Наревелась, душу растравила и все... Очкам обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!
- Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по лавкам, может бы сжалились.
- Кума! И просила, и молила, и на колени падала, да куда там!.. И слухать не хочет. Вот ежли б было чем лапу позолотить! На это клюют. Кой-кому, говорил Митя, посчастило.
- Сторожат немцы?
- Не-е, те боятся и близко подходить - как бы не схватить хворобы. Наши, русские... Откуда токо набралось такой нечисти, вроде до войны усе были патриоты, усе - "слава Сталину!" А вон скоко переметнулось.
- Есть, кума, люди, а есть людишки... Были и, наверно, всегда будут. А ты еще и скоро управилась!
- Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.
- Там же эти, как их, черкезы... Они, говорят, русских не жалуют.
- Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы - не знаю, не видела. А адыгейцы - такие ж люди, как и мы, токо еще боле бедные. К горю людскому отзывчивые. Догонит, бывало, на двуколке, запряженной осликом, посмотрит и остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла) - послушает и говорит: садись, дочка или там мамаша, подвезу малость. И подвезет до аула, и едой поделится, и платы за ночлег не спросит. Но вругорядь в такую даленю - ни в жисть не решусь отправиться!..
Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошел на кухню.
- Уж извините, теть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ, - обратился к соседке. - Вы сказали, что если позолотить этим гадам лапу, то дядю Митю могут отпустить. Это, как я понял, - предложить охране что-нибудь дорогостоящее?
- Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмешь!..
- У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и теть Веры нет... да если б и были, они бы не пожалели для такого дела. Возьмите. Если он такой слабый, то навряд ли ему удастся убежать... Выздоровеете - может, рискнете сходить к нему еще раз.
Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам - не только от слабости) приняла часы, смотрела на них, словно это было некое чудо невиданное. Может, для нее и действительно невиданное: секундная стрелка, золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус, заморская работа. Только нижняя крышка из белого металла и по ней гравировка: "Саше - от друзей"
Взволнованная неожиданным предложением, женщина не находила слов. Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:
- Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать, что у Вани, - взглянула на куму, - что он даст мне такое сокровище!.. Был бы мой Митя теперь уже дома!.. Но я пойду обязательно, доползу до этого лагеря смерти, живая или мертвая... Вот токо денек-другой передохну и отправлюсь. Спасибо тебе, сынок, за все: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу о детях...
- Ну что вы, теть Лиза! - перебил ее Ванько. - Не стоит благодарности. Успокойтесь! - И он ушел к себе в комнату.
Ч е г о не упомянула Агафья Никитична в своем недавнем разговоре с Тамарой, так это - что ее сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и все из-за Валеры. Не упомянула, чтобы девочка не подумала, будто от них здесь попросту хотят отделаться. А между тем это далеко не так. Малыш разбередил в сердце сестры нерастраченные любовь и нежность, невостребованное материнское чувство - она спала и видела сиротку своим сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках...
И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.
Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько с братом - напрямик через станцию.
В этот раз дядя уже не был чужим. Путешествие у него на руках доставляло ему истинное удовольствие, и мальчуган за всю дорогу о сестре и не вспомнил. Поначалу испуганно таращил глазенки, когда "дада Ванко" подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить "исе".
Тетя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.
- Валерочка, моя ж ты рыбка золотая! Ты меня не забыл? - протянула к нему руки. - Ну, иди же ко мне...