— Рафаэла! — Кричит она, подойдя ко мне сзади.

Седовласый мужчина за столом поднимает глаза от книги, которую держит в руках, и удивленно смотрит на сцену перед ним: я задыхаюсь, а мама кричит, как неприемлемо мое поведение.

Я переплетаю пальцы за спиной, выбираю место на грязной стене, чтобы обратить на себя внимание, и позволяю маме говорить все, что она хочет. Я не возражаю.

— Хватит, София, — вмешивается отец. — Что происходит? — Спрашивает он, глядя на меня.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— И ты не могла постучать в дверь?

— Я пыталась, — отвечаю я, поворачиваясь лицом к маме. Она даже не притворяется смущенной.

Мой отец обходит стол, опускает на него потрепанную обложку книги и опирается о край мебели лицом ко мне. Белая рубашка, слаксы и черные туфли на его теле видали лучшие дни, как и сам мужчина.

Я - дочь от его второго брака. Его первая жена умерла молодой, так и не подарив ему детей. Он женился на моей маме, когда ему было сорок два, а ей - двадцать. Сейчас, в шестьдесят два года, его внешность уже демонстрирует многие признаки возраста: редеющие седые волосы, усталые мышцы и почти постоянное изнеможение на лице. Возможно, если бы он не был солдатом Саграда, все было бы иначе.

— Что ж, мое внимание тебе обеспечено, — говорит он, скрещивая руки перед грудью.

— Кармо. — Начинает моя мама, но он поднимает руку, заставляя ее замолчать. Недовольная, она подчиняется приказу, как примерная жена, которой, как она надеется, я когда-нибудь стану.

— Как ты, наверное, уже знаешь, Луиджия отменила мой отпуск, папа, — говорю я, и он хмурится.

— Я этого не знал.

Я снова смотрю на маму в недоумении. Она сказала мне, что расскажет ему.

— Но она отозвала это обещание.

— И вся эта суета была для того, чтобы сказать мне об этом?

— Нет. Дело в том, что она перевела меня из крыла на время отсутствия Дона, — объясняю я, получив от него нетерпеливый взгляд.

Если я не сделаю разговор интересным сейчас, он закончится раньше, чем я успею что-то сказать.

— Она перевела меня в крыло заместителя начальника, — сразу же говорю я, и брови отца удивленно поднимаются. Он отодвигает свое тело назад. — Я пыталась сказать ей, что это неуместно, но все уже было решено, и она не стала меня слушать. Я надеялась, что ты сможешь вмешаться.

Мне не нужно говорить больше, чтобы он понял, что написано между строк. Однако от молчания, которое затягивается, пока отец размышляет с задумчивым выражением лица, у меня сводит живот.

— Конечно, это не идеальный вариант, но мы не можем позволить себе расстраивать семью Катанео.

— Папа! Можем! — Протестую я, а мама в это время торжествует.

— И вообще, работа в доме заместителя главы больше не может нанести никакого ущерба твоей репутации, так что все в порядке.

— Что ты имеешь в виду? — Спрашиваю я, чувствуя, как внезапно учащается мой пульс.

Мама молчит, и это говорит о том, что она тоже не ожидала этой информации.

— Я планировал рассказать вам об этом позже, за ужином, но, полагаю, сейчас самое подходящее время.

— Что рассказать? — Она озвучивает слова, которые вертятся у меня в голове.

— Рафаэла помолвлена. Дон дал свое разрешение перед отъездом, так что все официально.

— Помолвлена?

— С заместителем главы?

И снова мы с мамой говорим одновременно.

— Да, теперь она невеста, — говорит он, глядя на меня, а затем поворачивается к моей маме. — Откуда ты вязла эту глупость насчет заместителя главы, София?

Я моргаю, пытаясь сосредоточиться, в то время как сердце колотится в ушах, а в горле внезапно пересохло.

Помолвлена... Я помолвлена.

Ты знала, что это случится, Рафаэла. Не паникуй!

Возьми себя в руки. Чтобы это сработало в твою пользу, тебе нужно держать голову в порядке.

— С кем? — Спрашиваю я, воодушевленная своим внутренним диалогом, но мой голос звучит так низко, что никто меня не слышит, даже я сама. Я прочищаю горло. — С кем?

Мои родители поворачиваются ко мне, прерывая разговор, который они вели и который я пропустила.

— Марсело Гандулине, — отвечает мой отец, и хотя мы с мамой уже в третий раз за это утро говорим вместе, впервые мы произносим одни и те же слова:

— Что?

— Почему такое удивление? Он капитан. — Говорит отец, как будто это все, что нам нужно для оправдания. — И я думаю, что тот факт, что ты знаешь его всю жизнь, это хорошо, Рафаэла. Он давний друг семьи, хороший человек.

— Но он овдовел меньше года назад, — протестует моя мама, и я хотела бы удивиться, если бы ее беспокоило именно это, а не возраст человека, за которого отец решил выдать меня замуж.

Однако чувство, звучащее в ее голосе, не позволяет мне этого сделать. Вместо того чтобы ужасаться тому, что я помолвлена с шестидесятилетним стариком, она разочарована тем, что ее планы на социальное восхождение только что были разрушены. Выражение лица ее мужа - самое печальное из всех, что я видела с тех пор, как вернулась в Италию. У меня сводит желудок, во рту бурлит желчь, но я отказываюсь устраивать сцену из-за того, того, о чем я уже знала, что это возможно. В нашем мире брак – это бизнес, особенно для таких бедных женщин, как я. Меня учили этому с детства. На самом деле вероятность того, что я выйду замуж за мужчину намного старше меня, всегда была гораздо выше, чем наоборот. Если бы у меня был брат, возможно, у моего сердца еще был бы шанс. Он пошел бы своей дорогой в Саграда, и наша фамилия росла бы благодаря работе, а не браку. Но поскольку я была единственным ребенком, мои чувства даже не стояли в списке вещей, которые нужно было учитывать.

— Это верно. Мужчина в его возрасте не может быть один. Кроме того, его младшая дочь еще не вышла замуж, и ей нужен кто-то, кто будет ее направлять. Марсело знает, что наша Рафаэла прекрасно справится с этой задачей. Он придет к нам на ужин на этой неделе. — Говорит мне отец, и я поджимаю губы, внешне демонстрируя безразличие, а внутри чувствую, что умираю.

Сария, младшая дочь Марсело, - моя ровесница. Мы росли вместе, ходили в одни и те же школы, вместе проходили катехизацию, конфирмацию и дебюты. Мы никогда не были подругами, потому что ее семья занимала более высокое положение, чем моя, а значит, она могла смешиваться со мной. Но я думаю, что это правило применимо только к детям, играющим вместе. Оно явно не относится к мужчинам, которые ищут жен почти на пятьдесят лет моложе себя.

Образ пухлого мужчины с торчащим носом и редкими волосами занимает мои мысли, и я делаю глубокий вдох. Нет. Я не пойду по этому пути. Пока не придется.

— Значит, мне можно смело идти на работу? — Спрашиваю я, заставляя себя произнести голос, хотя я едва слышу его за хаосом, бурлящим в моей голове.

***

— Черт! — жалуюсь я, но ругань заглушается звуком бьющейся об пол посуды.

Четыре тарелки. Хорошо! Очень хорошо для первого дня. Луиджия съест меня живьем. Если подумать, если бы это было в прямом смысле, может, все было бы не так плохо.

Я оглядываюсь по сторонам и делаю глубокий вдох, когда понимаю, что я одна. Я прищелкиваю языком. Все в порядке. Я опускаюсь на колени, опираясь на пятки, и начинаю собирать крупные осколки разбитой посуды, оставляя мелкие, чтобы потом убрать их веником. Осторожно, чтобы не порезаться, я подбираю их один за другим и хмыкаю, когда одинокий осколок смотрит на меня издалека, из-под кухонного стола. Стола, который служит лишь украшением, поскольку тот, кто не должен быть назван, не ест дома.

Не то чтобы я жаловалась. Слава Богу.

Я наклоняюсь ближе и протягиваю руку, чтобы дотянуться до упрямого куска мусора.

— Именно такое зрелище я ожидал увидеть, вернувшись домой после того, как одолжил тебя. — Глубокий, раздражающе знакомый голос заставляет меня закрыть глаза.

Я медленно выдыхаю, отступая назад, и сажусь на пятки, не поднимая проклятый осколок.

— Если хочешь знать? — Возмущаюсь я вслух. — Это не входит в мои обязанности.

Я встаю и, не обращая внимания на огромную фигуру позади меня, одетую в рубашку с закатанными рукавами и парадные брюки, разворачиваюсь, готовая пройти по коридору между крыльями и позвать кого-нибудь из уборщиц, чтобы они убрали беспорядок.

Убрали беспорядок, который я устроила. Быть экономкой этого засранца должно иметь какое-то преимущество, верно?

Я делаю всего три шага, прежде чем мое тело оказывается прижатым к стене. Я медленно выдыхаю через рот. Конечно, он не оставит меня в покое.

— Куда спешишь, куколка? Я только что приехал. — Спрашивает Тициано, ухмыляясь от уха до уха, очень довольный собой за то, что сумел загнать меня в угол.

Я облизываю губы, и его взгляд непристойно заинтересованно следит за моим языком. Я отказываюсь признавать, как мое тело реагирует на его внимание.

— Это тоже не входит в мои обязанности, — говорю я сквозь зубы.

Тициано поднимает руку и заправляет непокорную прядь моих волос за ухо, когда дело сделано, он не отступает. Его большой палец проводит по моей щеке, в то время как кончики пальцев другой руки проводят по моей челюсти и шее.

— Что, принцесса? Что не входит в твои обязанности?

— Приветствовать тебя дома, — отвечаю я еще более раздраженно, практически прижимаясь к стене, чтобы наши тела не соприкасались больше, чем они уже соприкасаются. — И я не твоя принцесса.

Тициано проводит кончиком языка по внутренней стороне щеки, и его глаза как-то странно блестят, когда он молча наблюдает за мной почти целую минуту.

— Формальности. — Он пожимает плечами. — Но если ты очень хочешь, я могу попросить их обновить твой трудовой договор и включить прием меня дома в число твоих официальных обязанностей. — Он сближает наши лица и, когда наши губы почти соприкасаются, отстраняется, так что единственной преградой между нашими щеками остается его рука, все еще держащая мое лицо. Кончик его носа спускается вниз, касаясь линии моей челюсти, а его густая борода посылает мурашки по моей коже. Я прикусываю губу, чтобы сдержать тревогу и с силой прижимаюсь к стене, когда запах Тициано, смесь табака, мяты и чего-то еще, что я никак не могу уловить, становится почти таким же физическим присутствием, как его тело. — Предпочтительно, — шепчет он, — обнаженной и с раздвинутыми ногами.