В конце концов, именно ярость подпитывала жизнь Эйлы все эти годы; ярость, которая зажгла пламя в её груди и толкала вперёд из чистого гнева.
Когда у неё не было огня в очаге, чтобы согреться, она представляла выражение лица Эзода, когда его драгоценная дочь будет лежать в руках Эйлы, сломанная без возможности починки. В те дни, когда её живот, казалось, сжимался от нехватки пищи, она представляла себе какую-нибудь более взрослую и сильную версию себя, смотрящую Эзоду прямо в бездушные глаза и говорящую: "Это тебе за мою семью, кровожадная пиявка!"
Эйла оглядела толпу, чувствуя себя ужасно маленькой и беззащитной, мышкой в окружении кошек. Автомы были столь же похожи на людей, как и статуи – издалека можно спутать, но если подойти поближе, то увидишь все различия. Большинство пиявок были под 180 см ростом, некоторые даже выше, а их тела, независимо от формы или размера, были изящны и мускулисты, лица угловаты, черты резки. Каждый автом появлялся в Акушерне, в их проектирование закладывались требования красоты, но это была пугающая красота, какое-то нездоровое тщеславие: Насколько большими можно сделать ей глаза? Насколько острыми скулы? Насколько идеально симметричными можно сделать ей черты лица?
Было также что-то странное во внешнем виде кожи пиявок. Конечно же, она была безупречна – ни пор, ни персикового пушка, ни веснушек, ни солнечных ожогов, ни шрамов, просто гладкая, эластичная кожа. Но помимо этого автомы выглядели высеченными из камня, несокрушимыми. Их кожа как бы натягивалась на созданные вручную мышцы и кости, будто удерживала чудовище внутри.
Пиявки уже забыли, что созданы теми же людьми, с которыми сами теперь обращались хуже, чем с собаками. За 48 лет, прошедших с момента их прихода к власти, они благополучно стёрли из своей памяти прошлое – забыли, что когда-то тоже были всего лишь домашними животными и игрушками для человеческой знати.
Также и Эйла не позволяла себе вспоминать своё прошлое: пожар, страх, потерю, которая жила в груди и грызла её изнутри. С такими воспоминаниями долго не прожить.
Они с Бенджи закрыли торговлю ещё до захода солнца, намереваясь уйти задолго до того, как на Калла-ден опустится темнота. Когда они с корзинами непроданных морских цветов на спине срезали путь по сырому переулку, кто-то последовал за ними. Эйла оглянулась и, увидев Роуэн, невольно чуть не улыбнулась.
Роуэн была швеёй, которая жила и работала в Калла-дене. По крайней мере, так о ней было известно.
Для таких, как Эйла, она была совершенно другой: наставницей, защитницей, матерью для потерянных, избитых и голодных. Она давала им убежище. И учила сопротивляться.
По её внешности такого не скажешь. У неё было одно из тех лиц, по которому невозможно точно определить, сколько ей лет – единственными признаками возраста были серебристые волосы и лёгкие морщинки в уголках глаз. Она была невысокой, даже ниже Эйлы, и похожа на маленького пухленького воробышка, прыгающего вокруг и ерошащего пёрышки. Милая и безобидная.
Как и многое другое, это была тщательно созданная маска. Роуэн была не воробышком, а хищницей.
Семь лет назад она спасла Эйле жизнь.
* * *
Ей было так холодно, что она уже не чувствовала холода. Она даже не горела. Она едва замечала зимний воздух, снег, насквозь пропитавший ей поношенные ботинки, кристаллики льда, от которых лицо всё краснело и горело. Она продрогла насквозь, холод пульсировал с каждым слабым биением сердца. Смутно она понимала, что именно так чувствуешь себя перед смертью.
Это успокаивало.
Ей было холодно, и она устала от одиночества и боли. Последнее, что она ела, был кусок полусгнившего мяса три дня назад. Может быть, четыре. Время расплывалось, переворачивалось брюхом вверх, как мёртвое животное. Эйла больше не испытывала голода. Желудок перестал урчать и стал незаметно разъедать те немногие мышцы, которые у неё ещё оставались.
Впереди виднелось тёмное пятно – значит, там нет снега. Эйла, спотыкаясь, двинулась вперёд, земля странным образом качалась у неё под ногами. Глаза продолжали закрываться сами собой. Она заставила себя открыть их снова, в голове стучало, зрение сузилось до светлой точки в конце длинного-предлинного туннеля. Темнота – там. Она близко. Серая стена. Тёмно-коричневая каменная кладка.
Это был крошечный просвет между двумя зданиями. Наклонная крыша защищала землю от снега. Эйла выбралась на тёмное пространство без снега – и колени сами подкосились. Она ударилась о стену боком и тяжело упала, раскроив череп о каменную кладку, да так и осталась лежать.
– Эй!
Глаза не открывались.
– Эй! Очнись!
Нет. Наконец-то ей стало тепло.
– Очнись, дура!
Звук, похожий на удар устричной раковины о камень; резкое, жгучее прикосновение к щеке. На мгновение становится жарко. Возможно, кто-то говорил с ней, но очень далеко, и Эйла не могла разобрать слов. Усталость захлестнула её с головой, как вода, и она расслабилась.
* * *
Только позже она узнала, что Роуэн затащила её в тепло и вылечила.
Тогда волосы у Роуэн были каштановыми, с седоватыми прожилками только на висках. Но глаза у неё были те же, глубокие и спокойные.
– Ты чуть не замёрзла, – сказала она.
Эйла не ответила.
– Не знаю, что с тобой случилось, – сказала Роуэн, – но знаю, что ты одна. Знаю, что тебя бросили умирать в снегу, как животное, – она потянулась и взяла Эйлу за руки, будто баюкала в своих объятиях. – Ты больше не одна. Дитя моё, я могу дать тебе то, за что стоит бороться, – цель.
– Цель? – спросила Эйла. Её голос был слаб и надтреснут.
– Справедливость, – сказала Роуэн и сжала ей руки.
* * *
– Сейчас полная луна, – Роуэн смотрела вперёд и говорила приглушённым, таинственным голосом, который Эйла так хорошо знала.
Они втроём легко продвигались сквозь толпу людей, привычно уворачиваясь от прохожих, повозок и бродячих собак. Хаос на улицах Калла-дена был странным благословением: тысячи человеческих голосов, кричащих одновременно, обеспечивали идеальное место для разговоров, которые нежелательно, чтобы ещё кто-нибудь подслушал.
– В последнее время небо прояснилось, – хором сказали Эйла и Бенджи. Новостей нет.
Конечно, именно Роуэн научила их языку восстания. Веточка розмарина, передаваемая из рук в руки на людной улице, гирлянды, сплетённые из цветов с символическим значением, зашифрованные послания, спрятанные в буханках хлеба, сказочные истории или старые народные песни, используемые в качестве паролей, чтобы найти тех, кому можно доверять. Роуэн научила их всему. Сначала она спасла Эйлу, а несколько месяцев спустя – Бенджи: приютила их, одела, научила просить милостыню, а затем – находить работу, накормила, но также привила другой голод: справедливость.
Потому что они вообще не должны просить милостыню.
– Какие новости? – спросил Бенджи.
– Комета летит по южному небу, – сказала Роуэн с улыбкой. – Через неделю будет прекрасная ночь.
Бенджи взял Эйлу за руку и сжал. Она не ответила, потому что знала, что означает этот кодовый знак: восстание на Юге. Ещё одно. Внутри поселились подозрение и страх.
Они свернули на более широкую улицу, толпа немного поредела. Теперь они говорили тише.
– Комета летит на юг, – повторила Эйла. У неё упало сердце. – А сколько звёзд будет на южном небе?
Роуэн не уловила её скептицизма:
– О, я слышала около двухсот.
– Двести, – повторил Бенджи, сверкая глазами.
Двести человек-повстанцев собираются на Юге.
– Самое время, дорогие.
Роуэн исчезла так же быстро, как и появилась, оставив в руках Бенджи только скомканную листовку – религиозную брошюру, что-то о богах и верующих. Эйла знала, что это зашифрованное послание, понятное только членам Сопротивления.
Отчасти Эйла беспокоилась, что Роуэн продолжает лелеять надежду на эти восстания, на то, что она называла “справедливостью", из-за своего горя по Люне и сестре Люны, Фэй. В конце концов, Роуэн когда-то спасла их так же, как Эйлу и Бенджи. В деревне было известно, что любой ребёнок-сирота может найти еду и утешение у Роуэн. Эйла вспомнила, как Фэй и Люна пришли к Роуэн после смерти матери. Эйле сразу понравилась Люна, девочка с застенчивой улыбкой и милыми вопросами. Фэй была более колючей, недоверчивой, слишком похожей на Эйлу, чтобы они могли поладить. Но, тем не менее, они выросли вместе. И Эйла знала, что мягкое сердце Роуэн скорбит о сёстрах – о тех двух девочках, которых она пыталась спасти.
И не спасла.
И с этим горем Роуэн была готова спасти ещё больше невинных, чтобы найти свою “справедливость".
За прошедшие годы они получили известие о нескольких восстаниях здесь, в Рабу, но каждое из них быстро топили в крови. Суверенное государство Рабу управлялось правителем Эзодом. Его правление простиралось по всей Зулле, за исключением королевства Варн. Хотя он вечно утверждал, что не обладает всей полнотой власти над Рабу, поскольку приходится делить её с Красным Советом, группой автомов-аристократов, Эйла ему не верила. Эзод был невероятно богат и влиятелен. Он также жаждал власти. Именно его отец возглавлял отряды автомов в Войне Видов. Именно он первым заявил, что людей нужно разлучить с их семьями. И именно на его личной земле, обширной территории его приморского дворца, жили и работали Эйла, Бенджи и четыреста других слуг-людей.
Красный Совет был жесток, безжалостен и, что хуже всего, изобретателен. Именно поэтому Революция продвигалась так медленно – люди были просто в ужасе от Совета и его всё более и более жестоких законов. Даже Эйле пришлось признать, что их опасения вполне обоснованы. Люна и её рваное платье служили тому наглядным доказательством.
Бенджи смотрел на Эйлу, когда они поднимались по круто идущей ко дворцу тропинке, глазами, полными надежды и волнения. Тут не нужно гадать: он хотел присоединиться к восставшим. Даже после катастроф прошлого года.