4 ИСААК

Ее руки нерешительно трепещут у меня на груди. Она пытается сопротивляться мне, но нам обоим очевидно, что она медленно проигрывает битву.

Я обхватываю пальцами ее запястье, чтобы держать ее взаперти. Ее глаза расширяются, когда она понимает, насколько мы близки.

Ей некуда идти.

— Остановись.

— Почему?

Она сужает глаза. — Почему ты действительно здесь?

Она не ошибается, полагая, что у меня есть скрытые мотивы для моего внезапного появления.

Но я слишком поглощен ее присутствием, чтобы вникать во все это.

— Я ужасно скучал по тебе, — протягиваю я.

— Чушь, — отрезает она. — Ты меня выгнал.

Она изо всех сил пытается высвободить свою руку из моей хватки, но я крепко держусь. — Я дал тебе выбор, — напоминаю я ей. — Ты та, кто решила уйти.

— Я была там, Исаак. Я помню, что произошло, — мягко говорит она. — Я помню все, что ты мне говорил.

Боль все еще там, занимая почетное место за всей ее яростью и негодованием. Но от меня не ускользнуло то, что за последние несколько недель она стала сильнее.

Не физически, явно — она выглядит так, будто чахнет.

Но мысленно.

Эмоционально.

Что-то толкает ее вперед, давая ей цель, которую она полна решимости довести до конца. И я абсолютно уверен, что эта цель связана с нашей дочерью.

Дочь. Это слово до сих пор иногда кажется мне странным. Как будто я пытаюсь надеть пару ботинок, которые не совсем подходят.

— Я решила уйти, потому что кое-что поняла: мы играли в притворство, ты и я.

Ее глаза метнулись к окну. Она смотрит на небо, но я знаю, что она вновь переживает последний день в Лондоне. В тот день, когда она вышла из поместья и решила принять защиту правительства Соединенных Штатов вместо моей.

— Это то, чем мы занимались?

— Перестань говорить со мной, как с ребенком, — рявкает она, наконец вырывая свою руку из-под моей. — Ты хочешь от меня честности, но сам не желаешь идти ни на какие уступки.

— Каких уступок ты хочешь?

— Ты не готов отказаться от контроля. Ты даже не хочешь делиться этим.

— Чтобы разделить власть, мне нужно найти кого-то ровного мне.

В ее глазах мелькает раздражение, но оно сдерживается осознанием того, что я активно пытаюсь вывести ее из себя.

— Ты можешь говорить сколько угодно дерьма, но твои действия говорят об обратном. Ты здесь. Это доказывает, что я что-то для тебя значу.

Я откидываюсь назад и смотрю на нее. — Ты переоцениваешь свою значимость, — холодно говорю я. — Я здесь за информацией о моей дочери.

Я чувствую ту же волну дискомфорта в груди, когда произношу это слово вслух.

Не в последнюю очередь из-за того, что я все еще обдумываю сейсмический сдвиг, который он представляет.

Но также и потому, что эта дочь сейчас занимает самую большую комнату на третьем этаже моего нью-йоркского особняка.

Конечно, Ками этого не знает. А я ее еще не встречал. Она была на моей территории почти двадцать четыре часа, а я даже не видел ребенка.

Я сказал себе, что занят. Другие вещи требовали моего внимания. Но эти оправдания звучали пустыми и непродуманными даже для моих ушей.

Поэтому, прежде чем меня заставили отдать их Богдану или моей матери, я вышел из особняка и пришел прямо сюда. Женщине, которая ненавидит меня пламенной страстью и, несмотря на это, не может перестать любить.

— У тебя есть десятки мужчин, чья работа заключается в поиске информации, — говорит она. — Зачем я тебе нужна?

— Потому что моя команда могла бы сказать мне, когда родилась Джо, в какой больнице, в какой палате и обо всех прочих незначительных подробностях, связанных с биографией человека. Но я не хочу знать эти вещи. Что я хочу знать, только ты можешь мне сказать.

Она выглядит злой, но больше на себя, чем на кого-либо еще.

Потом она поднимает глаза, и я вынужден поправиться: она определенно злится на меня больше.

— Той ночью ты не только лишил меня свободы, но и лишил меня способности быть матерью для Джо.

— Но я дал тебе Джо, — указываю я.

Она была на грани того, чтобы смягчиться, когда спохватилась. — Джо никогда не суждено было случиться, — говорит она. — Вся эта ночь не должно было случиться. Это была просто гигантская ошибка.

— Иногда то, что кажется ошибкой, может оказаться возможностью.

Ее глаза, кажется, морщатся, когда она обдумывает мои слова. — Ты должен быть возможностью в этой аналогии?

— Ты слишком много думаешь.

Она морщится. — Единственная причина, по которой я не рассказала тебе о Джо, в том, что я знала, что ты попытаешься… вовлечь ее во все это. А я этого не хотела.

— Вовлечь ее в чем именно?

— Братва, твоя жизнь… Все риски, связанные с этим миром.

— Жизнь рискованна, Камила.

— Вот именно, так зачем подливать масла в огонь? Я пожертвовала жизнью со своей дочерью, чтобы она росла нормальным ребенком. С друзьями и играми и поездками на пляж и в зоопарк. Почему-то я не могу представить, чтобы ты делал что-то из этого.

— Должен ли я быть польщен или оскорблен?

— Это не имеет значения, — говорит она, махнув рукой. — Это не меняет суть. Я хочу, чтобы Джо выросла нормальной.

— Что я, если не нормальный?

Она удивляет меня, когда внезапно хватает мое правое запястье и переворачивает его, чтобы показать линию серебряных шрамов, которая тянется от моего запястья до локтя.

— Это нормально, Исаак? — мягко требует она.

Я долго был тихим. — Я не мой отец.

— Не так ли? — она спрашивает. — Потому что с того места, где я сижу, вы двое кажетесь ужасно похожими.

— Я не думаю, что ты достаточно квалифицирована, чтобы дать такую оценку.

— Почему? Потому что я его не знала? — спрашивает она пренебрежительно. — Это не имеет большого значения. Потому что я знаю тебя. Я не верю, что ты когда-нибудь обидишь Джо. Но я не думаю, что ты бы любил ее тоже. Я не думаю, что ты знаешь, как это сделать.

Я сердито сжимаю кулак в простынях. Черт возьми, у этой женщины есть способ вывести меня из себя, что сводит меня с ума. Но я не доставлю ей удовольствия увидеть, что ее слова находят свою цель.

Успокойся. Оставайся сфокусированным.

— У любви много разных проявлений.

— Ей пять. Она заслуживает того, чтобы ее любили. Нежно. Ласково. Если это любовь, — говорит она, кивая на мою покрытую шрамом руку, — то я хочу, чтобы моя дочь была подальше от нее. — Ее зеленые глаза — яркие изумруды во всей этой темноте. В комнате сейчас жарко и густо от нашего дыхания, несмотря на ветерок через открытое окно.

— Это не имеет значения, — говорю я ей. — Решение было принято в тот момент, когда я узнал, что у меня есть ребенок.

Ее глаза расширяются. Ее челюсть плотно сжимается. Я уже видел это выражение раньше и знаю, что будет дальше: она полностью потеряет самообладание. — Ты… — Прежде чем она успевает продолжить свою тираду, мы слышим топот шагов в коридоре.

Камила немедленно выпрямляется, позвоночник напрягается от паники.

Она что-то шепчет мне, но я не слышу ни звука. Через секунду раздается легкий стук в дверь.

— Ками?

Она снова что-то шепчет. Руби, я думаю. Руди?

Она спрыгивает с кровати, ударяясь коленями о мои, пытаясь выпрямиться. Футболка на ней зеленая. К тому же она короткая, поэтому в тот момент, когда она наклоняется, чтобы подобрать пару выброшенных белых шорт, мне открывается четкий вид на ее идеальную задницу.

Мой член сразу напрягается.

Борясь с желанием протянуть руку и обнять ее тело, я остаюсь на кровати, забавляясь ее паникой. Как только ее шорты надеваются, она поворачивается ко мне с выражением лица, которое говорит о том, что она потрясена тем, что я все еще здесь.

— Камила, все в порядке? — говорит мужчина у двери.

Она жестом предлагает мне встать. Как только я это делаю, она загоняет меня в свою ванную.

— Господи, — рычу я, врезаясь как минимум в три предмета, поворачиваясь на месте.

Она оставляет дверь ванной приоткрытой и бежит, чтобы ответить на стук. Волосы длинные и густые спадают на спину. Меня поразило внезапное воспоминание — моя рука запуталась во всех этих волосах, отворачивая ее голову назад, когда я толкался в нее сзади, и звуки, которые она издавала при каждом столкновении наших бедер… — Эй, Руди, — говорит она, не в состоянии полностью скрыть легкую одышку в своем тоне.

— Все в порядке? — спрашивает мужчина хриплым голосом. — Мне показалось, что я слышу голоса.

Она поднимает брови. — Эм, ну, это было не из моей комнаты. Она встала прямо перед дверью, не давая ему войти, чтобы проверить.

— Хм. Я просто беспокоился о тебе…

— Не надо, — говорит она с улыбкой, слишком яркой, чтобы быть настоящей. — Я в порядке.

— Еще один кошмар? — он спрашивает.

Кошмар? Она слегка напрягается. Я могу сказать, что она изо всех сил старается не скользить взглядом в сторону ванной. — Может быть. Я спала…

— Ты должна поговорить с кем-нибудь. Психотерапевт.

— Бог свидетель, у меня нет на это денег, — говорит она, посмеиваясь. — И я не думаю, что дядя Сэм оплатит счет.

— Ну, как знать, вдруг да посчастливится.

— Спасибо, что заглянул ко мне, Руди.

— Дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится, — бормочет он.

Нежность в его голосе очевидна. Я не доверяю этому, хотя. Опять же, я ничему не верю.

Этот урок был вырезан на моей коже давным-давно.

— Какого хрена ты там вообще что-то делаешь? — Я рычу, выходя из ванной.

Она смотрит на меня. — Не все живут в обширных английских поместьях, — отрезает она. — Говори тише.

Я приближаюсь к ней. Она насторожена, но остается на месте, пока моя рука не находит ее бедро. — Тебе снятся кошмары?

— А тебе какое дело? — спрашивает она, пытаясь отвернуться от меня.

Но я не хочу отпускать ее теперь, когда прикоснулся к ней. Я зацепляю ее за спину, так что она врезается прямо в мое тело. — Я устал от того, что ты отворачиваешься от меня.

Она выпячивает подбородок. — Тогда перестань меня заставлять.

— Как я это делаю?

— Будучи мудаком.

— Ты бы поверила мне, если бы я сказал, что это я?

Она пытается вырваться из моей хватки, но теперь, когда ее тело прижимается к моему, я еще меньше хочу ее отпускать.