Глава 20

Айзек

— Ты не имел никакого права вмешиваться! — Кричит мой отец. — Никакого гребаного права!

— Я знаю... — Признаюсь я, потирая уставшие глаза. — Я знаю… Я просто… Я волновался, а она была такой упрямой.

— Она восемнадцатилетняя девушка! Ей позволено пить и веселиться со своими друзьями, что и ты делал в восемнадцать лет! — Он хлопает ладонью по столу. — Она многое сделала для нас. С ней никогда не было проблем, и, честно говоря, она пьет и развлекается меньше, чем любой другой ученик в этой чертовой школе!

Я перевожу взгляд с него на маму. Моя мама даже не смотрит мне в глаза.

Я был глуп. Мои эмоции взяли надо мной верх. Я был зол; я был расстроен, и у меня было это дурацкое покалывание в груди. Не знаю, почему я сделал то, что сделал.

— Она больше не хочет с тобой разговаривать. Она не хочет быть в этом классе.

— Она бросила предмет? — Я моргаю, на сердце тяжело, и покалывание другого рода теперь раздражает меня до чертиков.

— Сразу после того, как она пришла и рассказала мне о том, что ты сделал, и угадай, что, Айзек... — Я вздрагиваю от его кислого, сердитого тона. — Я безумно люблю эту девушку, но ей восемнадцать. Я не смогу, черт возьми, остановить ее, если она захочет бросить твой предмет. — Мой отец никогда не ругается, поэтому тот факт, что он только что выругался, потрясает меня. — Ты не имел права. Вообще никакого.

— Я извинюсь; я все исправлю.

— Нет, ты этого не сделаешь. Ты будешь держаться от нее подальше и сосредоточишься на других своих учениках.

— Мне нужно...

Он хлопает ладонью по столу, пугая и меня, и мою маму, его глаза сверкают гневом, которого я не видел уже много лет.

— Ты будешь держаться подальше от этой девушки.

— Мам, — пытаюсь я, надеясь, что она постоит за меня. Она отводит взгляд, качая головой, в ее глазах читается разочарование. — Я волновался. Она была пьяна! Этот придурок лапал ее повсюду. Я не думал, что там она в безопасности.

— По словам Элоизы, этот придурок — парень, с которым она встречается, и она была совершенно счастлива в его компании. Опять же... она взрослая.

— Однажды ты сделал то же самое. Я знаю о том случае, когда она появилась в школе, все еще пьяная, тогда ты позвонил ее родителям! — Возражаю я, указывая на своего отца. — Хочешь сказать, что, если бы ты проходил мимо вечеринки, где к девушке явно приставали, ты бы не вмешался?

— Я сделал то, что должен был сделать!

— Ее вырвало в кафетерии, и она упала с трех ступенек, Айзек. В тот день она была немного не в себе, как и несколько ее друзей. — Тихо говорит моя мать. — Это случилось на территории школы, и все они были несовершеннолетними.

— Не вижу разницы между защитой молодой девушки в школе и защитой при случайном столкновении с ней вне школы.

Отец бросает на меня взгляд, который определенно говорит мне заткнуться.

— Я понимаю, ты думаешь, что у тебя были благородные намерения, но то, что ты сделал, было хуже, чем то, что мы должны были сделать. Она достигла совершеннолетия, когда ей разрешено употреблять алкоголь. Она не ребенок. Она утверждает, что была счастлива там, где находилась, пока ты не вмешался. Ее отец в ярости, он наказал ее, и она бросает предмет, потому что не может выносить твоего вида. Подумай о том, что ты сделал и как ты с этим справился. Что тебе следовало сделать, так это вызвать полицию, чтобы разогнать вечеринку. Так ты должен поступать, если случайно сталкиваешься с любым учеником в подобной ситуации.

Я встаю и беру с дивана свое пальто, игнорируя его намекающий тон в последнем предложении.

— Я вернулся сюда не за этим дерьмом.

— Айзек, — в ужасе окликает меня мама.

— Пусть идет и зализывает свои кровавые раны. Он знает, что не прав.

Уходя, я хлопаю дверью.

Однако он прав.

Что, черт побери, я наделал?

Сегодня утро среды, и я потрясен, что никто не знает о произошедшем. Честно говоря, я думал, что в отместку Элоиза расскажет кому-нибудь о том, что мы переспали. Думал, она расскажет другим людям о том, что я сделал в понедельник вечером. Но, похоже, никто ничего не знает.

Когда она входит в класс, я теряюсь в догадках. Думал, она бросила мой урок. Похоже, Хейли тоже, потому что она выглядит шокированной, когда входит Элоиза.

Первые несколько минут они перешептываются, и я позволяю им продолжать их беседу.

Я боюсь, что сделаю что-нибудь, что выведет Элли из себя, и она расскажет людям, что мы делали вместе.

Еще больше я шокирован, когда в мой класс заходит Гаррет и кланяется, когда его приветствуют его одноклассники. Он подходит к Элоизе, наклоняется и крепко ее целует. У меня скручивает живот.

То самое покалывание, которое я продолжаю испытывать время от времени, возвращается, и в этот момент я понимаю, что это такое.

Это ревность и чувство собственничества.

Мне не нравится, когда он прикасается к ней… Мне не нравится мысль о том, что кто-то еще может прикоснуться к ней.

Он продолжает целовать ее очень долго, и все смотрят на меня, гадая, что я собираюсь с этим делать.

Я хочу вырвать ему глотку. Хочу прижать его к стене и бить по лицу до тех пор, пока оно у него не исчезнет. Никогда раньше я не проявлял жестокости намеренно. Не собираюсь начинать сейчас.

— Ты из этого класса? — Рычу я, и Гарретт, наконец, поднимает взгляд, сверкающий блеск для губ Элоизы размазан по его губам. Он выглядит ошеломленным, и я чувствую еще большую ревность. Я хорошо помню это ошеломленное чувство. Точно помню, что эти идеальные губы могут сделать с мужчиной.

— Нет, я просто зашел, — улыбается он, наклоняясь для еще одного поцелуя. Элоиза даже не смотрит на меня. Она лишь сжимает воротник парня, крепко прижимая его к себе. Когда он, наконец, отстраняется, все снова аплодируют, а потом смеются, когда я выталкиваю его из класса.

Я не отчитываю ее. Не говорю ни слова. Лишь потираю грудь и начинаю урок.

Только когда раздается звонок, я обращаю на нее каплю внимания.

— Элоиза Блэкберн, — зову я, когда она, смеясь и болтая со своими подругами, собирает вещи. — Ты задержишься после урока.

Никому из ее друзей, похоже, не показалось странным, что я сказал. Они, вероятно, знали, что она попадет в переделку из-за публичного проявления чувств.

Я потрясен тем, что она действительно остается, и теряю дар речи.

Элоиза

Он запирает дверь и пристально смотрит на меня, ни один из нас не произносит ни слова. Знаю, что если открою рот, то выйду из себя. Думаю, он, вероятно, боится того, что я скажу, если он разозлит меня еще больше.

Через минуту я встаю и беру свою сумку. Я не буду здесь ждать, если он не собирается разговаривать, а я не собираюсь ничего говорить. Какой в этом смысл?

Я направляюсь к двери, испытывая облегчение, когда он отходит в сторону. Моя рука тянется к замку, и внезапно его ладонь оказывается на моей, не давая мне повернуть его.

Он по-прежнему молчит, и я тоже. Полагаю, в конце концов, он меня отпустит, если я буду игнорировать его присутствие.

— Элли, — наконец произносит он, выдыхая

Мягкость его голоса заставляет мои глаза гореть от воспоминаний. Как он мог так жестоко предать меня? Как он мог причинить мне такую боль?

Моя рука сжимает металлический замок, а его ладонь сжимает мою, словно боясь, что я отстранюсь.

— Элли, посмотри на меня.

Я этого не делаю, а он по-прежнему не отходит.

— Элли... — Его рука касается моего лица и осторожно его поворачивает, пока мы не встречаемся взглядами. — Мне так...

Шлепок.

Моя рука горит, а его голова резко поворачивается в сторону. Я только что дала ему пощечину. Я никогда раньше никого не била.

Мы оба стоим, застыв во времени. Он выглядит таким же потрясенным, как и я, и у меня наворачиваются слезы, когда я вижу, как на его щеке медленно появляется красная отметина.

— Я ненавижу тебя, — шепчу я, стараясь говорить искренне, чтобы он не только услышал, но и почувствовал это.

Он резко поворачивается голову обратно, и теперь его глаза, полные боли, смотрят на меня.

— Боже... Элли...

Я пытаюсь повернуть замок, но он отводит мою руку и поднимает ее над моей головой. Моя грудь вздымается, когда я смотрю ему в глаза, ненавидя то страстное желание, которое испытываю к нему. Я хочу только ненавидеть его.

Он берет другую мою руку и прижимает ее к двери над моей головой, удерживая оба запястья одной рукой. Он не отрывает от меня взгляда, и я вижу, как в его глазах отражается моя тоска, моя боль, но не ненависть. Я не вижу ненависти в его глазах. Я вижу раскаяние.

— Прости меня, — тихо говорит он и прижимается своим лбом к моему. — Не знаю, о чем я думал. Я продолжаю мысленно возвращаться к той ночи...

— Тебе нужно отпустить меня.

— Я не хочу, — признается он, приближаясь ко мне так, что мое тело прижимается к его. Пытаюсь сглотнуть, но не могу. Мое тело предает меня. Мне нужно, чтобы он отпустил меня, прежде чем я прощу его лишь для того, чтобы у меня был шанс поцеловать его еще раз. — Я не хочу.

— Я закричу, — выдыхаю я, но он качает головой, почти касаясь моего носа своим.

— Ты не из тех, кто кричит.

Я ощущаю его слова у себя между ног. Чувствую, как он твердеет у моего бедра, и прикусываю губу.

— Отпусти меня.

— Прости меня.

— Ты все испортил. — Я пытаюсь высвободить свои руки, но его хватка крепка, а я слишком слаба; слаба умом, слаба телом и просто слаба перед ним.

— Я заглажу свою вину перед тобой.

— Оплатишь мою поездку во Францию? — Огрызаюсь я, мой гнев мгновенно возвращается.

Он морщится и слегка откидывает голову назад.

— Если это то, что нужно.

Фыркаю.

— Я ничего для тебя не значу, помнишь?

— Я был зол. Я не привык, чтобы мне бросали подобные вызовы. Ты сказала что-то обидное, а я ответил тем же.

У меня открывается рот.

— Я сказала что-то обидное? То, что я сказала, было правдой.

— Ты, действительно веришь, что я использовал тебя?

— А как бы ты еще это назвал?

Он снова морщится.

— Я... — Его щеки раздуваются, прежде чем он успевает выдохнуть. — Значит, ты тоже использовала меня.