– Возможно, увидишь.

– Знаю. – Она сжимает мою руку. – Возможно, еще увижу. И я сделаю все возможное, чтобы помочь им справиться с этим.

– Ты все еще не ответила на мой вопрос.

– Рев, я не уверена, что могу. Почему не ты? В тот момент, когда зазвонил телефон, я знала, что ты должен быть здесь. Я все еще помню первый раз, когда ты засмеялся. – Она снова прижимает руку к груди, но затем прижимает ладонь к моей щеке. – Ох, это заняло так много времени. И ты вырос таким щедрым, добрым молодым человеком...

Я убираю ее руку, но не грубо.

– Ладно, ладно.

– Ох, Рев, но это так. Я помню, когда тебе было десять, ты спросил, почему мы не можем помочь другим детям тоже, если у нас есть другая комната. Я не могла в это поверить. Из всех детей, ты заслужил мир и покой больше всех, но ты спрашивал, почему мы не можем сделать больше. Так что мы взяли маленькую милую Роуз. Ты помнишь ее, верно?

– Да.

Роуз была первым приемным ребенком после меня. Ей было два года. Сейчас, должно быть, десять. Маме лучше знать. Она, вероятно, ведется с ней. Она делает все возможное, чтобы оставаться на связи со всеми детьми, которые когда – Либо у нас жили.

– Конечно, помнишь. Ее бедная мать так старалась снова стать «чистой». Помню, как Джефф так беспокоился о том, что мне будет так сложно снова отдавать Роуз, и так оно и было. Это всегда сложно. Но мне нравится помогать другим матерям. – Кристин делает паузу. – После того, как Роуз вернулась домой, ты спросил меня...

– Я спросил, когда мне тоже придется вернуться домой. – У меня хриплый голос. Я это помню.

– Да. – Она берет еще один платочек и промакивает глаза. – Твой голос... я никогда не забуду твой голос. Бедный ребенок. Я сказала Джеффу в тот вечер, что хочу тебя усыновить... а он уже успел поговорить с нашим адвокатом. Это длилось вечность. Я так беспокоилась, что этот человек найдет какую– То лазейку, какой-нибудь способ забрать тебя у нас. – Еще один платочек. – Я никогда не чувствовала такого облегчения, чем в тот момент, когда судья озвучил приговор.

– Я тоже, – говорю я честно. Тот день такой ясный в моих воспоминаниях. Новый костюм, который я надел для суда. Как адвокат похлопал меня по плечу. Осознание того, что мой отец не мог сделать ничего – ничего – чтобы разлучить меня с новой семьей.

Ничего, кроме как послать сообщение после моего восемнадцатого дня рождения.

Я хмурюсь.

– Папа что-нибудь выяснил о нем?

Кристин медлит. Это на нее не похоже.

– Скажи мне, – говорю я.

– Он живет в Эйджвотер, – говорит она. – Это все, что наш адвокат смог пока узнать.

Эйджвотер. Юго-запад Аннаполиса. Совсем недалеко. Мы ездили дальше, чтобы встретиться с отцом Деклана.

И все же... Я знал, что он должен быть близко. Я видел марку на его первом письме.

Я жду, что эта новость поразит меня, словно пуля, так же, как и куча других вещей совсем недавно поразила меня. Но нет. Это просто факт. Он живет в Эйджвотер.

Нет, это больше, чем просто факт. Это перчатка, брошенная к моим ногам.

Я думаю о Деклане, охваченном ужасом, сидящем в тюремном зале ожидания. Если он смог это сделать, то и я смогу.

– Я хочу с ним увидеться, – говорю я.

Кристин всхлипывает и мнет платок в кулаке.

– Я боялась, что ты это скажешь.

Я пытаюсь понять ее выражение лица, эмоции в ее голосе.

– Ты не хочешь, чтобы я это делал.

– Нет, Рев. Нет. Не хочу. – Новые слезы выступают на ее лице и она достает еще стопку платочков.

– Ты боишься... ты думаешь... – Я не знаю, как закончить предложение.

– Я боюсь, что он может причинить тебе вред. Я боюсь, что он заставит тебя сомневаться в себе. Когда Джефф рассказал мне о том, что происходит, я почувствовала себя такой глупой, что не осознала этого раньше. Я видела сообщения, которые он посылал тебе раньше, о том, чтобы наказать непослушного ребенка до смерти. Какой же жестокий, пропитанный ненавистью...

Пол скрипит в глубине коридора, и она прерывается. Я думаю, что сейчас из спальни выйдет Джефф и прервет ее тираду, но никто не появляется.

– Нет, – говорит она еще тише. – Я не хочу, чтобы ты с ним виделся.

Я сижу и думаю о каждом моменте за последнюю неделю, каждом сообщении от своего отца, каждом слове, сказанном мной Эмме, Деклану, Мэтью. Я думаю о своем разговоре с папой и о том, что все происходит по определенной причине, но есть причины, стоящие за причинами, и события, над которыми мы не властны, вызывая рябь, которую мы можем так и не увидеть.

Когда я снова заговариваю, мой голос звучит очень тихо.

– После того, как Деклан увиделся со своим отцом, он сказал: «Он всего лишь человек». Мой отец тоже. Думаю, я никогда этого не осознавал. Он всегда был главой своего прихода. Он всегда был больше, чем сама жизнь. Но... это не так. И, думаю, мне нужно самому в этом убедиться.

Кристин долгий момент молчит, а когда заговаривает, это не то слово, которое я ожидал услышать.

– Хорошо, – шепчет она.

Затем она целует меня в лоб, идет по коридору и исчезает в своей комнате.

* * *

Мэтью не спит.

Молчаливая темнота льется из его комнаты, но в воздухе висит нервное напряжение, давая мне знать, что он все еще не спит.

Его дверь почти прикрыта, но не защелкнута на замок, так что я мягко стучу, от этого движения дверь приоткрывается на пару сантиметров.

Можно подумать, я крадусь с дробовиком в руках. Мэтью садится прямо в кровати.

– Прости, – говорю я.

Он ничего не говорит.

– Просто хотел поздороваться. Прости, что бросили тебя сегодня днем и сбежали.

Все еще никакого ответа.

– Ладно, – говорю я, берясь за ручку двери и собираясь снова закрыть ее.

– Я кое-что слышал из вашего разговора с Кристин, – говорит он.

Я замираю с рукой на ручке двери. Я не знаю, как реагировать на это сообщение.

– Я не подслушивал, – быстро добавляет он. – Просто шел в ванную.

– Да? – Я гадаю, что он слышал.

– Твой отец тебя и драться научил? – спрашивает он.

Вопрос застает меня врасплох.

– Нет. Я позже научился.

– Просто было интересно.

Он снова замолкает. Я убираю руку с ручки двери.

Моя комната – гостеприимное убежище. Я падаю на кровать и прикладываю руку к глазам, чтобы не слепил свет.

Затем я сажусь прямо и скидываю свитер, оставаясь в одной футболке. Я снова хочу почувствовать воздух на своей коже. Я снова падаю на подушку и накрываю рукой глаза.

Моя рука у моих глаз. Хотел бы я запечатлеть этот момент. Это все равно, что впервые увидеть океан. Или впервые почувствовать, как снег тает на языке.

Таким же было и чувство, когда мы с Эммой кувыркались в траве. Все это, такое совершенно незнакомое, прекрасное и неожиданное. Были моменты, когда мои руки смыкались вокруг ее талии и мне хотелось сказать «Стой. Подожди. Дай мне просто так подержать тебя».

А затем все распалось на части.

Я беру телефон и посылаю ей сообщение.

Рев: Ты в порядке?

Я жду вечность, пока не начинает казаться, что она вовсе не напишет ответ.

С порога раздается голос.

– Охренеть.

Мэтью. Я натягиваю свитер, даже не задумываясь над этим.

Нет, я определенно не готов пойти в школу вот так.

Осознание этого удручает. Я не могу скрыть это.

– В чем дело?

Мэтью не отошел от двери. Его темные глаза ничего не выражают.

– Тебе не нужно снова надевать свитер из-за меня. Мне плевать. Я просто...

удивился.

Я тереблю край рукава, но не могу заставить себя снова снять свитер. Почва между нами еще слишком неустойчива.

Я смотрю на него.

– Не хочешь зайти?

Мэтью входит. Он садится на край кушетки, стоящей у двери, и подтягивает ноги, чтобы сесть по-турецки. Синяки на его лице значительно поблекли, отек спал полностью.

– Джефф тебя научил? – спрашивает он.

Он снова спрашивает об умении драться.

– Нет. Я хожу в секцию.

– О.

Я не могу распознать тон его голоса. Не разочарование, но близко к этому.

– Хочешь научиться? – спрашиваю я. – Есть занятия для начинающих по вторникам. Мы могли бы пойти.

Он пренебрежительно фыркает.

– Они не станут платить за что-то подобное ради меня.

– Ну. Может быть, и станут. Но, так или иначе, пару недель ты можешь заниматься бесплатно. – Я делаю паузу. – И я тоже могу тебя научить.

– Может быть.

Он больше ничего не говорит. И не двигается с кушетки.

Я бросаю взгляд на часы, потом снова на него.

– Хочешь поговорить о чем-нибудь еще?

– Нет.

Но он все еще не двигается.

Хотелось бы мне заглянуть ему в голову. Хотел бы я его понять. Я размышляю о том, как он присоединился к нашему столу за ланчем, прячась почти на краю стола. Я задумываюсь о его прошлом и гадаю, является ли пустая комната для него источником страха, а не убежищем. Я знаю, что это такое – бояться неизвестности.

Я хватаю одну из дополнительных подушек и бросаю в сторону кушетки. Затем тянусь к выключателю и выключаю свет.

– Оставайся, если хочешь. Но я собираюсь спать.

Затем я поворачиваюсь к нему спиной.

Но затем мой телефон вспыхивает. Эмма.

Эмма: Я в порядке. Все так запутано.

Я медлю, не уверенный по поводу того, как мы расстались. Медленно я обхватываю пальцами экран.

Рев: Я здесь, если хочешь поговорить. Эмма: Я не должна была говорить того, что сказала. Прости.

Некоторое напряжение, сковавшее мою грудь, спадает.

Рев: Я не должен был давить на тебя. Эмма: Я просто хочу разобраться с этим сама. Для меня это важно. Рев: Знаю. Но тебе не обязательно быть одной, Эмма. Эмма: Спасибо, Рев. Рев: Думаешь, сможешь исправить свою игру? Хотел бы я тебе помочь. Эмма: Хотела бы я, чтобы ты мог показать пару приемчиков из джиу-джитсу этому кошмарному типу. Рев: Хочешь, чтобы я и ему назначил свидание?

Как только я печатаю эти слова, я краснею. Затем вспоминаю, что я в комнате не один.

Я бросаю взгляд на кушетку. Голова Мэтью покоится на подушке. Глаза закрыты.

Если он не спит, то очень хорошо притворяется. Не думаю, что он когда – Либо сомкнул глаза в моем присутствии.

Приходит еще одно сообщение.

Эмма: Нет, можешь сохранить эти уроки джиу-джитсу для меня.

Мое сердце начинает подпрыгивать и кружиться, пока я не начинаю чувствовать себя, как в свободном полете.