Глава 12

Грейс

— Черт, — хмыкает Хантер, набухшая головка его члена ударяется глубоко в ее сердцевину, вызывая удивленный возглас Корделии. — Ты такая горячая, вот так скачешь на мне верхом. Так чертовски хорошо.

Ее стенки пульсируют вокруг него, словно стараясь задушить, и Хантер стонет. Такого гортанного, грязного звука она никогда раньше от него не слышала. И внезапно у нее возникает желание услышать это снова, и снова, и снова. Осознания того, что она заставляет его вот так распускаться, достаточно, чтобы свести ее с ума.

Корделия опирается на его сильные плечи, пока она подпрыгивает все быстрее и сильнее вверх и вниз по его твердому члену. Ее бедра болят и горят, но также сильно и ее желание к нему. Она больше не хочет останавливаться. Ее пальцы вцепляются в его длинные волосы, самозабвенно хватаясь за них, именно так, как ему это нравится. Грубо, горячо, первобытно. Хантер рычит, когда ее стенки сжимаются вокруг него. Ее дыхание прерывается, и они...

— Внимание, класс.

Голос профессора Дэннера возвращает меня в настоящий момент, и я захлопываю свою книгу, заслужив обеспокоенный взгляд Сэди, одной из моих подруг, сидящей несколькими рядами впереди меня. Я морщусь в ответ.

Ладно, значит, читать непристойности в классе — ужасная идея. Кто бы мог подумать, а?

— Я знаю, что еще довольно рано в этом году, но поскольку технически наши занятия заканчиваются в апреле, я хочу дать вам достаточно времени на подготовку.

О, боже. Из речи, которая начинается таким образом, никогда не выйдет ничего хорошего. Я уже вижу себя с головой, погруженной в работу на следующие несколько месяцев, а я даже не знаю, что он собирается сказать.

— В качестве заключительного проекта для моего класса в этом году я хочу, чтобы вы попробовали кое–что немного более... предпринимательское.

А затем он включает проектор. И большие, жуткие, пугающие жирные буквы смотрят прямо на меня. Издеваясь надо мной.

10 ШАГОВ, ЧТОБЫ НАЧАТЬ ПИСАТЬ СВОЮ КНИГУ

У меня перехватывает дыхание. В глубине души я знала, что этот день настанет. Я знала, что рано или поздно мне придется столкнуться со своими страхами, если я хочу продолжить писательскую карьеру.

Я просто никогда не ожидала, что у меня будет такой мало времени для этого. Или чтобы моя финальная оценка зависела от этого.

Дерьмо.

— Как я уверен, вы уже догадались, я хочу, чтобы вы написали новеллу или стали соавтором. Короткая книга это все, что я хочу от вас, — объясняет профессор Даннер с легкой улыбкой. Я даже не могу ненавидеть его за это чертово задание, потому что он такой потрясающий учитель. — Это может относиться к любому жанру, который вам нравится, но она должна соответствовать рекомендациям указанного жанра. Я загружу рабочий лист и несколько PDF–файлов на страницу курса, как только мы закончим занятия.

Он продолжает двадцать минут, объясняя, как у нас есть выбор сотрудничать с другим одноклассником и написать книгу вместе. Это поставило бы перед нами новые и интересные задачи, уверяет он нас — задачи, о которых мне не интересно узнавать, большое вам спасибо.

К тому времени, как прозвенел звонок, единственное, что я знаю наверняка, это то, что единственный партнер, с которым я буду писать в соавторстве в течение следующих нескольких месяцев — это мой синдром самозванца.

Я знала, что хочу стать писателем с тех пор, как мне исполнилось десять лет. Я даже написала свой первый полноценный, крайне нелепый роман в тринадцать лет, а затем еще один, менее нелепый, но все равно плохой, за год до приезда в Уорлингтон. С тех пор я ничего не писала для развлечения. И никто, абсолютно никто, никогда не читал моих книг. Никогда.

Мне просто ненавистна эта идея. Я знаю, я знаю. Если я хочу, когда–нибудь стать автором, которого будут публиковать, мне придется взять в себя руки, вырасти и позволить моему творчеству существовать во всей своей дикой натуре, чтобы все могли его видеть и судить.

Хотя, честно говоря, я не так боюсь критики, как уязвимости.

Писать для меня — это такой интимный акт, почти как раздеваться догола, но по–другому. В ментальном смысле. И это пугает меня так же сильно, как и физическая версия.

Мне не стоит так из–за этого переживать. Я знаю, что так и сделаю. Возможно, этот проект — именно тот толчок, который мне нужен. Будучи твердо убежденной в том, что возможности возникают не просто так, я делаю глубокий вдох и заставляю себя не думать об этом до тех пор, пока позже не сяду за компьютер. Нет смысла подпитывать мое беспокойство прямо сейчас.

И, к счастью, когда я выхожу из кабинета гуманитарных наук и у меня звонит телефон, я получаю идеальный повод отвлечься.

— Привет, папочка, — приветствую я его с искренней улыбкой. Разговорам с моими папами всегда удается поднять мне настроение. Честно говоря, я не знаю, как они это делают.

Должно быть, это волшебство.

— Как сегодня поживает моя рок–звезда? Мы не разговаривали целую вечность, милая, — В его голосе нет обвинения, никогда не было, и мне может быть только стыдно за то, что я так долго не разговаривала с ними. Я пишу им почти ежедневно, но у меня не очень хорошо получается отвечать на звонки.

— Я в порядке. Только что закончила свое последнее занятие за день. Профессор рассказывал нам о финальном проекте, и я в шаге от истерики, — признаюсь я, покусывая нижнюю губу.

Папа смеется.

— О, детка. Что такое? Я уверен, что все не может быть так плохо.

Теоретически, это не так. Но он не знает о моей внутренней борьбе, когда дело доходит до писательства. Никто не знает.

— Мы должны написать книгу. Крайний срок — апрель, и я понятия не имею, о чем я хочу написать.

— Ну, ты много читаешь, так что это может тебя вдохновить, — размышляет он. Я слышу приглушенный звук голосов позади него. Он, должно быть, в фирме. — Что тебя заинтересовало из подобного последнее время?

В моем сознании немедленно вспыхивает образ Корнелии, уносящей Хантера верхом в небытие.

— Ничего особенного, — вру я, как плохая дочь. — Я перечитала почти все жанры, но сейчас мне ничего не нравится.

— Дай себе пару дней, не спеши. Ты всегда что–то придумываешь, ты же маленький гений.

Гордость в его голосе заставляет мое сердце сделать кульбит.

— Спасибо, папочка. Я обещаю, что не буду слишком переживать по этому поводу. Как папа?

Выросшая с двумя отцами, можно было бы подумать, что для меня было бы нелегко различать их по именам, поскольку у меня не было разграничения между мамой и папой. Это не так.

Дэниел Аллен, такой же бледный блондин, как и я — это папа. Маркус Аллен, с короткими волосами темнее угля и смуглым и красивым оттенком кожи — это папочка.

Моя двухлетняя «я» присваивала прозвища наугад, так что не спрашивайте.

— Он сейчас занят с клиентом, но сказал, что позвонит перед обедом. Ты приедешь домой на каникулы?

Я вздыхаю.

— Если снежные бури позволят это.

Я люблю возвращаться домой к своей семье, но отмененная в прошлом году поездка сделала меня параноиком по поводу путешествий на Рождество. Мы с Аароном провели каникулы вдвоем в его квартире, поедая замороженную лазанью. Это ни в коем случае не плохое воспоминание, но оно вытесняет более свежее.

Я все еще злюсь на него. Я не отвечала ему со вчерашнего дня, и у меня пока нет настроения спорить с ним по этому поводу. Определенно не сейчас, когда на меня давит эта ненаписанная книга.

— Я уверен, что с тобой все будет в порядке, милая, — уверяет он меня, прежде чем женский голос приближается, чтобы сказать ему что–то. Я знаю, что он собирается сказать, еще до того, как он это произнесет. — Прости, Грейси, но мне пора идти. Мы поговорим снова, когда папа позвонит тебе вечером, хорошо? Мы поговорим по видеочату.

— Конечно, папочка. Не волнуйся.

Оба моих папы — первоклассные юристы, и меня никогда не беспокоило, что они так заняты и у них всегда так много дел на работе. Они всегда находят для меня время, всегда делали меня своим приоритетом. Я ни разу не чувствовала себя отвергнутой дочерью. Никогда.

И за это я не могла быть более чем благодарна.

— Я люблю тебя, милая. Береги себя.

— Ты тоже. Я люблю тебя.

— Люблю тебя, — снова говорит он мне, прежде чем повесить трубку.

Чувствуя себя теперь несколько более непринужденно, я направляюсь в общежитие и беру отгул на оставшуюся часть утра, пока не придет время вести мой балетный класс во второй половине дня. Однако мои планы расслабиться и вообще ни о чем не думать, кроме цвета моих стен, разбиваются вдребезги, когда я случайно роняю блокнот, и маленький клочок бумаги падает к моим ногам.

Это эскиз татуировки, который Кэл сделал для меня.

Вздыхая, я беру его и глупо смотрю на лист бумаги, как будто в нем содержатся все ответы, которые я ищу. За последние несколько дней я мало думала о татуировке, но это то, что я все еще хочу сделать.

Мурашки пробегают у меня по спине, когда я вспоминаю тот день в салоне, каким терпеливым был со мной Кэл и как увлеченно, казалось, он делал набросок идеальной татуировки для меня. Хотя, возможно, он старается изо всех сил ради всех своих клиентов. Это имело бы смысл. Он кажется самоотверженным человеком.

Я проглатываю неожиданный привкус разочарования и засовываю листок бумаги обратно в дневник. Мне нужно набросать план книги — я не должна зацикливаться на своих недо–чувствах к Кэлу.

И все же это единственное, что я делаю до конца дня.

***

Каллахан

Моя младшая сестра расстроена.

Я понимаю это в ту секунду, когда вхожу в дом своей матери, и она не бежит по коридору, чтобы поприветствовать меня крепкими объятиями, как она всегда делает.

Моя мама приклеила свою задницу к дивану, пока телевизор наполняет дом лишней болтовней. К моему удивлению, отец Мэдди — Пит — находится прямо рядом с ней.

— Где Мэдди? — задал я вопрос в пустоту. Ни один из них не поворачивается, чтобы посмотреть на меня, как будто я только что не вошел прямо в их незапертый дом. Черт возьми, это мог быть кто угодно. Здесь живет ребенок.