— Что случилось, что сделало тебя таким, Сэйнт? — выдохнула она, потянувшись ко мне, как будто хотела утешить меня, понять меня.

Я невесело рассмеялся, позволив ее руке упасть на мою щеку, и на мгновение закрыл глаза, вспоминая, как меня снова и снова отрывали от всего, что я знал, совершенно не замечая этого. О том, что все мое имущество было вывезено и заменено, моя рутина прервана. Не говоря уже о настоящих наказаниях. Дни в темноте, мышцы сводит судорогой, ревет белый шум, время ускользает от меня, и у меня нет никакой возможности узнать, сколько из него прошло.

— Я был воспитан определенным образом, — сказал я низким голосом, придвигаясь ближе к ней, доминируя в ее личном пространстве и вдыхая ее запах, смешанный с мерзкой вонью кожи и бензина от толстовки Киана, от которой у меня еще сильнее сжались челюсти. — Способом, которым такие идеальные маленькие девочки, как ты, никогда даже не могли постичь.

— Я думаю, мы оба уже знаем, что я не идеальна, Сэйнт. Разница между тобой и мной в том, что я не брезгую пятнами на своей душе.

Моя рука сомкнулась на ее горле еще до того, как я принял окончательное решение двигаться, и я сильно сжал ее, ведя обратно через комнату, пока не прижал к витражному окну в передней части церкви. Дождь барабанил по другой стороне двери, и дрожь пробежала по коже Татум от соприкосновения с холодным стеклом, но она не сделала ни малейшего движения, чтобы попытаться ослабить мою хватку.

Нельзя было отрицать, что мой член сильно прижимался к ее бедру, когда я тяжело дышал, и я чувствовал, что был еще ближе к срыву, чем раньше.

— Ты явно хочешь меня, Сэйнт, — прошипела она, хотя из-за моей хватки ей было трудно произнести эти слова. — Так почему бы просто не покончить с этим?

— Потому что, если бы я трахнул тебя прямо сейчас, я могу заверить тебя, что ничто в этом не было бы мягким или нежным и не заставило бы тебя почувствовать, что ты знаешь обо мне больше. Это только подтвердило бы в твоем сознании то, о чем инстинкты предупреждали тебя с самого первого момента нашей встречи. Во мне нет ничего хорошего, Татум Риверс. И я погублю тебя всеми возможными способами, если ты дашь мне хотя бы половину шанса. Если ты заставишь меня нарушить правила ради тебя, ты пожалеешь об этом сильнее, чем обо всем остальном, что когда-либо случалось с тобой в твоей несчастной жизни, включая смерть твоей любящей семьи.

Татум замахнулась на меня кулаком с дикой жестокостью, от которой боль пронзила мою челюсть, и я отшатнулся от нее, когда вкус крови покрыл мой язык.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — Голос Киана прервал нас, когда он и Блейк вошли в парадную дверь, и я рванул прочь от Татум с чистой силой воли. Там, где мои пальцы впились в ее горло, виднелись отметины, и ярость, пылающая между нами, до боли ясно дала понять, что это не было частью какой-то фантазии, которую мы разыгрывали.

— Я просто объясняю нашей местной шлюхе, что не каждый член Ночных Стражей хочет ее трахнуть, — усмехнулся я, слова обжигали мой язык, когда мой собственный член дразнил меня своей твердостью и призывал к моему собственному дерьму из штанов.

Я ожидал, что Киан ударит меня, но когда кулак Блейка врезался мне в живот, я был застигнут врасплох и отшатнулся к стене как раз в тот момент, когда Киан тоже прыгнул на меня.

Меня даже не волновало, что это были самые важные мужчины в мире для меня, когда каждая прогнившая, испорченная частичка меня вырвалась на свободу, и я с безрассудной самоотдачей ринулся в драку, купаясь в боли и наслаждаясь тем, что получаю от нее еще больше.

Я понял, что Татум кричала всем нам, чтобы мы остановились, только когда кто-то оттащил от меня Блейка, и я заметил Монро, который стоял там с диким видом, пытаясь собрать воедино происходящее.

— Что это, черт возьми, такое? — Он взревел, когда я поднялся на ноги, мои ребра болели так, что казалось, кулаки Киана только что затормозили процесс заживления. Но мне было насрать. Мне было на все наплевать.

Я протиснулся сквозь толпу окружающих меня людей, рыча на всех, когда они пытались заговорить, или перехватить меня, или говорить обо мне так, будто меня, блядь, здесь нет, и я продолжал идти, пока не выбрался наружу.

Дождь барабанил по озеру, и моя обнаженная кожа покрылась мурашками, когда я зашагал прямо по тропинке, которая вела прочь от Храма и продолжала вести к воде.

Другие Ночные Стражи и Татум кричали у меня за спиной, но я не мог слышать их из-за дикого зверя, который осадил мой разум.

Я продолжал быстрым шагом идти к озеру, рука, сжимавшая горло Татум, сжималась и разжималась. Я никогда больше не смогу вот так потерять над собой контроль. Я только что был так близок к тому, чтобы сорваться с ней, и в глубине своего темного и порочного существа знал, что если я когда-нибудь сделаю это, для меня не будет спасения.

Она была единственным человеком, которого я когда-либо встречал, который заставил меня даже подумать о том, что я лучше того извращенца, которым я был рожден стать. Она заставила меня сомневаться в вещах, в которых я никогда не сомневался, и заставила меня беспокоиться о том, чтобы причинить ей боль, как я никогда не делал ни для одной живой души. Я не мог позволить ей увидеть во мне самое худшее. Я бы этого не вынес, если бы она это постигла.

Я зашагал прямо по берегу и вошел в ледяную воду, по которой хлестал дождь, а вокруг меня завывал ветер.

Я ничего этого не чувствовал. Моя плоть была мертва для боли от холода и ярости шторма, точно так же, как мое сердце было мертво для обычных человеческих чувств любви и доброты. Меня было не спасти. Но я мог изо всех сил стараться не развращать ее слишком основательно.

Я не останавливался, пока вода не дошла мне до пояса, а крики остальных и требования вернуться к ним не унес ветер.

Я даже не успел вдохнуть, как погрузил голову под воду. Я выдохнул то немногое, что было в моих легких, когда заставил себя опуститься на дно озера, ледяная вода окутала меня, а воспоминания о холоде и темноте приветствовали меня, как старого друга.

Я не был ребенком, которого били. Я даже не был ребенком, на которого кричали. Мой отец был холодным и контролирующим человеком. Я даже ни разу не видел, чтобы он повышал голос. Если мое поведение считалось неподобающим или мои эмоции были слишком заметны, он просто и эффективно наказывал меня. Темнота была тем местом, где я научился находить себя. Все эти часы, проведенные взаперти по той или иной причине, когда мне не составляло компании ничего, кроме тишины, научили меня сосредотачиваться на тех немногих вещах во мне, которые действительно имели значение. Те, которые никогда нельзя было украсть.

У меня были мои братья. Мужчины, которых я выбрал для себя и поклялся быть рядом, несмотря на худшее, что мир может когда-либо обрушить на нас. И у меня была моя музыка, которая даже сейчас, казалось, извивалась и пульсировала под моей плотью. Но было что-то еще, сидевшее со мной в темноте, когда мои легкие горели и напрягались, и я отказывался подниматься за воздухом. Девушка с голубыми глазами и силой, способной укрощать монстров.

Мне было больно осознавать, насколько близко я был к тому, чтобы потерять ее. Мне казалось, что я нападал на самого себя. На свое собственное… сердце. И я не мог этого вынести. Потому что мне нужно было продолжать владеть ею. Мне нужно было знать, что она моя, и я начинал думать, что я тоже мог бы принадлежать ей. Я бы не отдал свою жизнь ни за кого другого так, как отдал за нее, когда получил ту пулю. Я знал это. Она знала это. Я просто был слишком упрям, чтобы озвучить, что это значит, допустить идею изменения правил, чтобы приспособиться к тому, чего я так жаждал. Потому что, если быть честным с собой, я боялся заявить об этом. Заявить на нее больше прав, чем у меня уже было. Просто на случай, если я не смогу найти способ удержать ее.

Я поднялся на ноги и вынырнул на поверхность, сделав глубокий вдох за мгновение до того, как начал бы захлебываться протухшей водой на дне озера.

Когда я повернулся обратно к берегу, я обнаружил четыре силуэта, ожидающих меня, стоящих под грохочущим дождем, как будто это было то место, где они всегда должны были быть.

Блейк и Киан держали Татум за руки, пока она пыталась вырваться от них, но когда я шагнул обратно к ним, наконец-то взяв себя в руки, они отпустили ее.

Она подбежала ко мне, обращая на ледяную озерную воду не больше внимания, чем я, когда она шагнула прямо в нее, и к тому времени, как она добралась до меня, вода была ей выше колен.

Татум обвила руками мою шею, крепко сжимая мои волосы на затылке, и уставилась на меня снизу вверх, промокшая толстовка Киана прилипла к ее телу, прижавшись к моей обнаженной груди, а дождь продолжал лупить по нам.

— Не смей больше убегать от меня, Сэйнт Мемфис, — прорычала она, как будто имела какое-то право указывать мне, что делать.

— Я никогда ни от чего не убегал в своей чертовой жизни, — зарычал я на нее, наблюдая, как струйки дождя стекают по ее щекам, а ее хватка в моих волосах усилилась.

— Лжец.

Я прищурился, намереваясь поправить ее, наказать, оттолкнуть, но напряженность этих голубых глаз, отражающих бурю, обрушившуюся на меня, заставила меня остановиться, и вместо этого с моих губ сорвалась правда.

— Я никогда не испытывал ничего подобного, когда был с тобой, Татум Риверс, — выдохнул я, и я даже не был уверен, что она могла услышать меня из-за дождя, обрушивающегося на озеро. — И я не предупреждаю тебя не давить на меня, потому что я зол на тебя за то, что ты пытаешься. Я предупреждаю тебя, потому что боюсь того, что я могу сделать с тобой, если мой контроль ослабнет, когда мы будем вместе, и я сделаю с тобой что-то такое, от чего не смогу оправиться. Мне слишком легко быть жестоким, мне слишком легко причинить тебе боль.