Я стоял в окружении разбитых остатков моей полки в ванной и всех разбитых бутылочек с моющими ср ...

Я стоял в окружении разбитых остатков моей полки в ванной и всех разбитых бутылочек с моющими средствами, которые медленно растекались по кафелю. Лосьон после бритья сочетается с духами, зубной пастой и ополаскивателем для рта и наполняет маленькую комнату неприятно подавляющим комбинированным ароматом.

Меня трясло. Каждый мускул в моем теле дрожал от потребности, боли и гребаной боли, которая укоренилась так глубоко во мне, что казалось, будто что-то разрывается на части в моей чертовой душе.

Я запрокинул голову и заревел в потолок, пытаясь выплеснуть часть накопившегося во мне гнева, но он, казалось, только рос, гноился и сильнее давил на границы моей кожи с отчаянной потребностью вырваться на свободу.

Я повернулся к зеркалу, ненавидя зрелище того, как я превращаюсь в руины, пока оно дразнило меня из глубин серебристой поверхности. Слова, нацарапанные на темной коже моей груди, насмехались надо мной, отражаясь в обратном порядке. Дни длинные, но ночи темные. И я смотрел в дуло другой ночи, посланной, чтобы мучить меня. Что еще хуже, этой ночью она была моей, из-за того, что она спала в моей постели, и из-за того, что я был гребаным дураком, я с нетерпением ждал, когда она будет так близко, хотя и знал, что это будет равносильно тому, что я буду тосковать по ней всю ночь напролет. Но в последние дни я всегда тосковал по ней, и это была рана, которая становилась только глубже, зарываясь под мою кожу и поглощая все мое внимание, как зуд, который горел от отчаянной потребности, чтобы его почесали.

Я закричал, ударив кулаком по зеркалу, и все оно разлетелось вдребезги, когда осколки стекла вонзились в костяшки моих пальцев. Потекла кровь, и вспышка чистой агонии пронзила кость моей только что зажившей руки.

Теперь я дрожал еще сильнее, точно настроенные ограничения, которые я наложил на свой разум, лопались одно за другим, пока я боролся со зверем во мне, который хотел сбежать обратно по этой лестнице и найти Татум Риверс. Я просто не знал, хотел ли наказать ее так сурово, чтобы она никогда больше не смотрела на меня с похотью в глазах, или сорвать с нее то немногое, что осталось от одежды, и трахать ее до тех пор, пока зверь во мне не заберет от ее плоти столько, сколько я вообще смогу вынести. В любом случае, когда остатки моего самоконтроля сгорят дотла, я был уверен, что она возненавидит меня за любой выбор, который я сделаю.

Я сделал яростный шаг в сторону душа, но потом передумал и отвернулся от него. Мой член был твердым и болел в штанах, даже небольшое трение, вызванное ходьбой, заставляло меня стонать, когда я представлял, как трахаю свою маленькую Сирену до тех пор, пока она не перестанет нормально видеть и совсем забудет о Киане, Блейке и любом другом мужчине, который когда-либо прикасался к ней.

Я хотел поставить свое клеймо на всем ее теле внутри и снаружи, пометить ее как свою так четко, чтобы все, что кто-либо видел, когда смотрел на нее, было огромной сверкающей вывеской с надписью Собственность Сэйнта Мемфиса. Я бы вытатуировал это на ее хорошеньком личике, если бы мог вынести, что она так запятнана, и я бы, конечно, вбил это в нее так глубоко, что она никогда этого больше не забудет.

Но я не мог этого сделать. Я не мог даже думать об этом. Потому что она не была моей. Не только моей. Она принадлежала Киану, Блейку и Монро тоже. Если она трахалась с одним из нас, то она должна была трахать всех нас. Но она не должна была трахать никого из нас. Потому что таковы были правила.

Я распахнул дверь ванной с такой яростью, что она врезалась в стену и оставила вмятину в штукатурке дверной ручкой.

Список правил, с которыми мы все согласились, все еще был зажат в моей левой руке, и над ними нужно было немного поработать, если я хотел иметь хоть какую-то надежду остановить их уничтожение.

Я опустился на колени у ряда ящиков рядом с кроватью и открыл нижний, достал оттуда ламинатор и поставил его на пол, пытаясь унять дрожь в конечностях.

Я разгладил страницу, которую мы все подписали так давно, и закрыл глаза, когда зачитывал правила, которые Татум перечислила на ней наизусть, как будто они были выгравированы в моем существе, первое из которых теперь вычеркнуто.

1. Никаких поцелуев.

2. Никаких предварительных ласк.

3. Никакого секса.

4. Никаких прикосновений, пока мы в одной постели.

5. Не входить в ванную, пока я голая или на унитазе.

6. Мне разрешено два часа заниматься в библиотеке без помех каждый будний день.

7. У меня есть один друг, с которым вы не можете быть мудаками.

8. Раз в неделю мы ВСЕ будем есть пиццу на ужин без столовых приборов.

9. На занятиях мне разрешается сидеть там, где я хочу.

Разве я не ел эту гребаную пиццу? Разве я не позволил ей заниматься, с ее маленькой подругой и не наблюдал, как она предпочитает сидеть подальше от меня на уроке? Я уважал ее уединение в ванной и положил между нами подушки, чтобы быть уверенным, что никогда не прикоснусь к ней, когда мы будем спать в одной постели. Я придерживался условий нашего соглашения, даже когда она пренебрегала ими. Даже когда она целенаправленно пыталась вынудить меня нарушить их и проклинала себя за это.

Правила, которые я изложил, были ниже ее, и по мере того, как я перечитывал их, мое разочарование только росло.

1. Ты будешь спать в постели Ночного Стража каждую ночь по очереди, и он будет иметь приоритет над тобой в течение 24 часов (с 18:00 до 18:00 следующего дня).

2. Ты должна готовить завтрак каждый день.

4. Ты будешь носить все, что мы решим, в тот день, когда окажешься в нашем распоряжении.

5. Ты будешь делать то, что мы говорим, без жалоб, если это не противоречит твоим правилам

Это было самым непонятным из всего. Она придерживалась этих правил почти до буквы. Единственный раз, когда она действительно пренебрегла ими, был, когда она оставалась со мной каждую ночь, пока я выздоравливал, и она ежедневно получала от меня за это наказания. Так что, вообще говоря, единственными правилами, которые она нарушала, были те, которые она установила сама.

Это было похоже на то, что ей было наплевать на собственные ограничения, или на то, что она только что полностью изменила свое мнение с тех пор, как установила эти правила, или на… ловушку.

Рычание сорвалось с моих губ, когда я обдумал это. Что она использовала свое тело, чтобы искушать и заманивать нас, заставляя нарушать правила и использовала свою красоту, чтобы разрывать нас на части изнутри. Блейк улыбался гораздо чаще с тех пор, как снова трахал ее. Он был мил с ней, внимателен. Даже Киан делал для нее что-то большее, чем просто выебывал ей мозги над гробом, как какой-нибудь изголодавшийся по сексу инкуб, который поджидал добычу в темноте.

На самом деле, все это само по себе было ловушкой. Она подбила всех нас отправиться за ней туда. Бьюсь об заклад, она знала, что я наблюдаю за ними с того момента, как приняла их члены в себя, и надеялась соблазнить меня тоже занять свою очередь.

Потому что, если бы она всех нас крепко держала под чарами своей киски и держала за яйца, тогда она могла бы править всеми нами. И хрен знает, что она сделает с такой властью, как только заявит на нее свои права.

Я стиснул зубы и пропустил правила через ламинатор, наблюдая, как страница покрывается пластиком и они становятся намного менее уязвимыми для беспорядочных каракулей. Если какие-то из правил собирались измениться, то по этому поводу должно было состояться настоящее гребаное собрание, а не спонтанный взмах пера.

Но даже когда я подумал об этом, мои брови нахмурились еще сильнее. Потому что, если она отменит это правило, то не сможет наказать меня или кого-либо из нас за его нарушение. Так что ее план иметь причины наказать нас не имел смысла. Так в чем же дело? Что я здесь упустил?

На мимолетный миг я вспомнил, какой влажной она была на кончике моего члена, как сильно она целовала меня, какой уверенной казалась в том, что она хотела того, что мы собирались разделить. Но это не могло быть так чертовски просто. Ничто в этом мире не было таким чертовски простым. И если все, что ей было нужно, это чтобы кто-нибудь трахнул ее, то у нее были два совершенно готовых добровольца, ожидающих своего часа.

Я взял только что заламинированные правила и сунул их под подушку, прежде чем развернуться и стремительно спуститься вниз.

Я дышал так тяжело, что боль в ребрах снова пробудилась, и я приветствовал ее, нуждаясь в чем-то, что отвело бы мой взгляд от девушки, которая в последнее время была единственным центром всех моих проблем.

Она явно решила не брать ничего из своей одежды из моего шкафа взамен той, что я сорвал с нее, и я еще больше разозлился, увидев на ней одну из гребаных толстовок Киана. Она свисала до середины бедер, и я не мог сказать, была ли на ней еще юбка под ней или нет.

— Сэйнт, — начала она, вставая с дивана и вызывающе вздернув подбородок, пересекая комнату, чтобы перехватить меня.

— Что? — Я зарычал на нее, рев в моей голове почти заглушил звук ее голоса.

— Нам нужно поговорить об этом.

— О том, что ты, похоже, полна решимости испоганить все в моей жизни, что помогает мне оставаться в здравом уме? — Потребовал я, приближаясь к ней, не в силах удержаться от того, чтобы снова приблизиться к ней, хотя и знал, что она была ядом, разработанным специально для того, чтобы вывести меня из строя.

— Дело не в этом, — ответила она жестким тоном. — Это ты используешь несколько слов, нацарапанных на листе бумаги, как предлог держаться от меня подальше. Чтобы наказать себя. Я просто не понимаю почему.

— Ты думаешь, это я наказываю себя? — Я мрачно рассмеялся, подойдя к ней так близко, что почувствовал медовый аромат ее шампуня. — Ты серьезно не понимаешь, что за все то время, что я наказывал тебя, я ни разу даже близко не подошел к тому, чтобы подвергнуть тебя тому, через что прошел сам? Ты не понимаешь значения наказания. Я мягок с тобой, а ты даже не осознаешь этого.