Глава двадцать пятая

Блетчли-парк, июль 1942

Сильвия

Форменная юбка Барбары покачивалась у коленей, удобные ботинки на шнуровке тихонько постукивали по потертому линолеуму. На ней были надеты капроновые колготки. Я невольно задалась вопросом, откуда подруга их взяла, но не могла догадаться. С тех пор как девушка вернулась с уик-энда в Оксфорде, они со Скипом были неразлучны.

— Принесла тебе чашечку чая и нашла последнюю пачку ванильных печенек. Эдна пыталась припрятать их на кухне за «Бораксом» и мылом, но я нашла.

Я протерла глаза и тепло улыбнулась ей. Мы обе направлялись в БП на пятый вечер ночной смены: с полуночи до восьми утра. Днем не удавалось нормально поспать, что было очень тяжело и сказывалось на нервах.

— Небось и кофе нет?

— Верно. И сахара тоже нет.

Сахар был нормирован с сорокового года, однако надежда умирала последней. Чарли и Скип основательно избаловали нас, угостив едой в столовой американской авиабазы в симпатичной деревушке Барфорд-Сент-Джон, где мясных паек было в два раза больше, чем у нас, и там был настоящий кофе, и Боже! Кока-кола! У них имелся доступ ко всякой всячине, включая божественный шоколад, но даже здесь американцы испытали нехватку продуктов, когда очередной атлантический конвой был торпедирован гнусными подводными лодками. Давление в попытке разгадать военно-морскую «Энигму» продолжалось.

— О, и я использовала мерзкое сухое молоко, поскольку свежего не было, — продолжала Барбара. — Рены доели все, подлые негодяйки.

Я отпила горячего чая, сморщив нос от вкуса. Но все равно выпила его: не пропадать же продукту.

— Давай, Вудс, взбодрись, — сказала Барбара с зевком.

Я завершила краткое омовение, воспользовавшись кувшином с водой и умывальником в нашей комнате, затем застегнула чистую рубашку и надела толстые черные колготки, бросив завистливый взгляд на неформенные капроны Барбары.

Она швырнула через всю комнату мою сине-серую форменную фуражку, и я поймала ее с усталым смехом, после чего мы поспешили выйти за дверь.

Ночная смена была такой же длинной и утомительной, как и обычно, солнце встало уже больше часа назад, но все еще нужно было перевести кучу сообщений. Глаза покраснели, голова раскалывалась от плохого освещения. Задернуть шторы на рассвете стало облегчением.

Я перевела перехваченное сообщение, благодаря которому выяснилось: японцы обследуют Гуадалканал на Соломоновых островах, к северо-востоку от Австралии. Предполагалась, что они искали место для аэродрома среди тропических лесов. Таково было мое предположение, однако я просто передавала информацию. Более высокие чины, чем я, решали, важна ли она и что с ней делать.

Я уже потянулась за следующим сообщением, как вдруг за дверью раздался страшный грохот, отчего мы все подпрыгнули.

— Вы не вправе сюда входить! — воскликнул Рой, звуча совершенно потрясенно.

Барбара стояла в дверях с весьма безумным видом.

— Идем со мной! — со сбивчивым дыханием проговорила подруга, глядя на меня.

— О чем ты?

— Сильвия, ты должна пойти со мной. Живо!

У меня пересохло во рту. Девушку ни разу не называла меня христианским именем. Никогда. Всегда называла меня «Вудс» или «душкой».

— Я никоим образом не могу покинуть свой пост! — воскликнула, когда она схватила меня за руку, оттаскивая от стола.

Думаю, Рой уловил важность раньше меня, увидев в глазах Барбары нечто такое, что заставило мужчина встать и передать мне пальто, сумку и противогаз.

— Я прикрою, — заявил он. — Идите.

Будучи в замешательстве, я последовала за Барбарой, но как только она оказалась за дверью, то бросилась бегом.

— Погоди! — окликнула я. — Что происходит?

— Времени нет, — крикнула через плечо и побежала быстрее.

Я помчалась за подругой: сумка билась о противогаз, туфли скользили по утренней росе.

Девушка привела меня за главный домик к бетонному строению, где я прежде не бывала. Я всегда считала Барбару навигационной плоттерщицей, хотя о своей работе мы говорили лишь в общих чертах. В помещении, куда она меня привела, было полно Ренов в наушниках, слушающих радиоаппаратуру. Я и не знала, что одна из наших станций радиоперехвата располагается в Парке.

— Не надо было приводить ее сюда, — огрызнулась главная Рен, носившая сержантские нашивки. — На этот раз ты зашла слишком далеко.

Барбара оставила без внимания эти слова и протянула наушники.

— Это Гарри, — вздохнула она.

— Гарри? Ничего не понимаю.

Барбара нетерпеливо покачала головой.

— Не могу сейчас все расставить по полочкам, однако я приняла его позывной десять минут назад и.. и дело плохо. Просто послушай!

Ужас сковал тело, в то время как надевала на уши неудобные наушники. Мужчина пел хорошо знакомую всем песню, которую я с радостью пела в другой период жизни:

«Глядите-ка, вон наше поле!» —

Кое-как летя в воздухе, возликуем мы.

Полным экипажем на борту

Да с упованием на творца

Приземлимся на одном крыле, молясь.

Мне был знаком этот голос. Уже много лет он был мне дорог. Голос мальчика, которого я встретила до войны, мужчины, за которого вышла замуж.

Хоть и мотор один накрылся,

Но держимся мы все еще на плаву,

Приземлимся на одном крыле, молясь.

— Гарри?

— «О, и снова привет», — сказал голос. — «Я уж было подумал, что Вы скинули меня и бросили. Некрасиво поступать так с человеком, который числится пропавшим без вести».

— Гарри, это я! Сильвия!

Наступила долгая пауза: воздух заполнили лишь радиопомехи, затем он заговорил снова:

— «Боже правый!» — тихо произнес супруг. — «Это и вправду ты? Или, быть может, я мертв, а ты мне просто снишься?»

— Это я! Я! Где ты, Гарри? Что происходит? Ничего не понимаю.

— «Голубка», — проговорил он. — «Не плачь. Тягостно на душе, когда ты плачешь. Дело в том, что я прострелен и старый воздушный змей падает. Придется броситься в Ла-Манш. До суши не доберусь».

— Гарри, нет!

— «Не плачь, голубка. Я всегда буду с тобой, буду ждать тебя. Но не сейчас, моя дорогая, не в ближайшее время. Пообещай, что ты проживешь насыщенную жизнь. Пообещай».

— Гарри, я...

— «Пообещай!»

— Я.. я обещаю.

— «Молодец. Слушай, голубка, я теряю горючее, а в правом крыле дыр больше, чем в решете. Долго находиться в воздухе не смогу. Пора прощаться. Моя дорогая Сильви, ты всегда была лучшей частью меня».

Он говорил так спокойно! Почему он был спокоен? Потом начал петь:

Ты мое солнышко, единственное солнышко,

Приносишь радость, когда сгущаются тучи.

Ты никогда не узнаешь, дорогая, как сильно я тебя люблю.

Пожалуйста, не забирайте мой солнечный свет.

— «Спой со мной, Сильвия».

Слезы струились по моему лицу, голос срывался, когда я старалась петь вместе с ним. Старалась. Так сильно старалась.

— Гарри, — всхлипнула я. — Гарри…

Его голос был такой силы и ясности.

Ты мое солнышко, единственное солнышко,

Приносишь радость, когда сгущаются…

В наушниках разразились помехи, после чего все погрузилось в тишину.