Глава двадцать седьмая

Блетчли-Парк, август 1942

Сильвия

Мало что помню о последующих днях, в голову лишь приходит окружившая небывалая тишина.

Чувство вины и печаль стали постоянными спутниками. Вина за то, что недостаточно любила Гарри, не так, как он того заслуживал. Вина за то, что я держалась за руки с другим мужчиной; за то, что желала поцеловать его; за то, что все еще желала поцеловать. И печаль, так много печали, поскольку я любила Гарри, однако недостаточно сильно. Но ни чувство вины, ни печали не могли заставить вернуться в настоящее и пронестись через часы, дни, недели и месяцы вперед — лишь я сама могла это сделать.

Барбара исчезла, а я не знала куда. Она нарушила все правила, приведя меня в свой отдел разведки, что являлось очень серьезным нарушением Закона о государственной тайне. Двум военным полицейским пришлось вырывать меня из ее рук, прежде чем вывести девушку из уродливой хижины Ниссен, где я услышала голос Гарри в последние минуты его жизни, и к тому времени, когда вернулась в Кроули-Грейндж, вся ее одежда пропала. Два дня спустя Рен по имени Джоан лежала в койке Барбары, словно моей дражайшей подруги никогда не существовало. Не смогла выяснить, что с ней случилось, но, судя по всему, ее отдали под трибунал, а может, даже сослали в тюрьму.

Бригадир Тилтман согласился поговорить с командиром отделения Барбары, но больше ничего не сказал и не мог сказать; Скип заявил, что сделает все возможное, чтобы замолвить за нее словечко или, по крайней мере, узнать, где она. Не знала, сможет ли он что-нибудь сделать.

Два дня спустя я получила телеграмму:

Военно-воздушное министерство с сожалением сообщает, что Ваш супруг

Лейтенант ВВС Гарольд Уолтер Вудс пропал без вести, предположительно погиб СТОП

Последует письмо СТОП

Бригадир Тилтман дал три увольнительных дня по семейным обстоятельствам.

— Хотелось бы больше, Вудс, но Вы нужны здесь.

Я ошеломленно кивнула.

Вот и все: три дня, чтобы оплакать потерю жизни, которой у меня не будет, оплакать человека, которого я любила, за которого вышла замуж.

Все теряли кого-то, война же все еще продолжалась.

Я села на поезд до Гилфорда и поехала к свекрови. Встреча была невообразимо ужасной. Женщина сидела в кресле, окоченевшая и с отсутствующим взглядом, потом заварила чай и показала серебряный кубок, который сын выиграл, когда был в составе первых одиннадцати участников в команде по крикету в Чартерхаусе.

Затем я отправилась домой к родителям. Мать обняла меня, а отец похлопал по плечу: боль за меня ощущалось неимоверным грузом.

По истечении трех дней я вернулась в Блетчли-Парк. Проходили дни, а вестей всё не было.

Гарри не стало. Барбару забрали. Я ходила на работу, выполняла свою обязанность. Тишина давила.

А однажды Скип и Чарли тоже пропали: американская армия без предупреждения отослала их.

Та пора была самой тоскливой в моей жизни.

Я выполняла работу, ведь что еще оставалось делать? Более того, добровольно выходила на дополнительные смены, пока Рой, новый начальник отделения, не отправил домой, страдающую от истощения. В довершение, усугубляя страдания, я получила письмо от подполковника авиазвена Гарри, в котором говорилось, каким талантливым пилотом он был и как хорошо ладил с молодыми офицерами-пилотами, и я подумала: «Молодыми? Гарри было всего двадцать три года». Так вот что творила война? Превращала парней в стариков?

Я проспала целых два дня, потом вернулась за свой стол.

— Вы точно отрада для глаз, — подколол Скип и, проигнорировав все протоколы, заключил меня в крепкие объятия. — Как дела, ребенок?

Я была так счастлива видеть его, так рада, что меня обняли, отчего начала плакать, медленно, прерывисто всхлипывая.

— Эй, тише-тише, — мягко сказал он, приподнимая мой подбородок. — Мне ведь нужно защищать свою репутацию. Не могу допустить, чтобы красивые девушки плакали при виде меня.

— Простите, — шмыгнула носом, пытаясь найти носовой платок.

Но тут смуглая загорелая рука протянула мне кусок льна, и я подняла глаза, увидев Чарли, который глядел с состраданием и скорбью в глазах.

— А этот паренек и вовсе спятил, желая вернуться сюда.

Он похлопал Чарли по спине и дал время прийти в себя.

— До чего же счастлива видеть вас обоих, — сказала дрожащим голосом, вытирая глаза. Затем повернулась к Скипу и тихо спросила: — Есть ли какие-нибудь вести? Слышали что-нибудь о Барбаре?

Он поджал губы.

— Ничего путного, но я работаю над этим.

— Мне так жаль, — унылым голосом произнесла я. — Все произошло по моей вине.

Лейтенант взял меня за ладонь и сжал ее.

— Нет, вовсе не так. Она сделала свой выбор, прекрасно осознавая, что произойдёт. И она говорит, что сделала бы это снова, и, надо сказать, я с ней согласен. Девчонка, конечно, не промах.

— Вы с ней разговаривали? — спросила я, надежда всколыхнулась во мне.

— Недолго, — кивнул. — Не могу сказать больше, но не ставьте на Вашей с ней дружбе крест.

— Ни за что не поставлю. Ни за что.

Он взглянул на Чарли.

— Мы планировали пойти в кино этим вечером. Показывают новый фильм, о котором все только и талдычат. «Миссис Минивер». Смотрели?

— Нет, — вяло ответила я. — Уверена, вам он придется по душе.

— Пойдемте с нами, — тихо попросил он, а я покачала головой. — Вы много работаете, — и посмотрел на Роя в поисках подтверждения, — считаю, Вам нужен выходной, во время которого не нужно ни о чем переживать, ни о чем думать.

— Я и вправду не могу.

— Нет, можете, Вудс, — неожиданно раздался голос Роя. — Возьмите выходной. Идите и посмотрите фильм. Это приказ.

У меня больше не оставалось сил спорить.

— Вот это настрой, ребенок, — заметил Скип.

Держа свое слово, Скип и Чарли не спускали с меня глаз, сопровождая от домика до парковки, где был припаркован джип. Полагаю, мужчины думали, что я ускользну, и я так и сделала б, будь хоть малейшая возможность. Но в конечном итоге я была рада, что не ускользнула. Мы рано поужинали в «Восьми красотках», затем встали в очередь в кино. Самое приятное: они привезли с собой вкуснейший американский шоколад.

Я хмыкала от удовольствия, уплетая целый батончик «Херши», потом проплакала весь фильм, промокнув глаза носовым платком Чарли, в то время как Генри Уилкоксон, играющий викария, сказал:

«В войне участвуют не только солдаты. В ней участвуют народ, все люди, и с ей должны противостоять не только на поле боя, но и в городах и деревнях, на заводах и фермах, в домах и в сердцах каждого мужчины, женщины и ребенка, любящие свободу!»

Казалось, что актер обращается непосредственно ко мне, к моей крови и плоти, озвучивает мои мысли и страхи, хотя говорил от имени каждого мужчины и каждой женщины в стране. Это напомнило мамин розовый сад до того, как его выкопали для уродливого убежища Андерсона, напомнило, что однажды он снова станет розовым садом.

Когда мы вышли в сумерки, я была уставшей, опустошенной и выплаканной, что походило на то, как будто стоишь у пустого дома, в котором прожил всю жизнь, но теперь собрал вещи и уезжаешь. Воспоминания больше не хранятся в доме, они хранятся в сознании. Дом так и останется пустым строением, где человек когда-то жил, однако больше не принадлежал ему.

— Спасибо за прекрасный вечер, — поблагодарила я.

— Сомневаюсь, что он был прекрасным, — захохотал Скип. — Вы только и делаете, что плачете, с тех пор как увидели меня сегодня утром. Скоро я приму это близко к сердцу.

— Сомневаюсь, — поддразнила я. — Но в самом деле: спасибо вам обоим.

Когда я повернулась, чтобы посмотреть на Чарли, он одарил меня теплой, заботливой улыбкой.

Затем они отвезли меня обратно в Кроули-Грейндж и пообещали встретиться утром.

Скип заскочил в джип и отсалютовал. Чарли замешкал и снова повернулся ко мне:

— Все наладится, Сильвия, — подбодрил мужчина. — Не скажу, что время лечит, но оно притупляет боль.

Две неделя спустя, двадцать пятого августа, брат короля погиб в авиакатастрофе в Шотландии. Боль не ослабевала, и я не могла и представить, что станет лучше.