Глава пятнадцатая

Блетчли-парк, зима 1941

Сильвия

Я была одной из первых в Британии, услышавших страшное известие.

Помню тот воскресный вечер.

Мы с Барбарой вступили в организационный комитет — ответвление Дома культуры БП, организовывавшие шотландские танцы, театральные группы, хор Баха, мадригальный кружок, а также шахматные кружки и музыкальный кружок, где слушали патефонные представления. Все мероприятия были перечислены на доске объявлений в большом зале.

Мы были веселым коллективом, к тому же межгосударственным. Вместе с нами, британцами, были военнослужащие и женщины со всего Содружества: австралийцы и новозеландцы, много канадцев, один парень родился на Ямайке, и несколько человек, служивших в Индии.

В выходной день установили огромную ель у парадного входа и обвесили ее безделушками, чтобы оживить это место. Я называла их «безделушками», но на деле то были старые лампочки. Некоторые были раскрашены в странные цвета.

Как только сложная часть с размещением пятнадцатифутовой ели средь смеха и веселых разговоров была завершена, наша небольшая группа принялась делать бумажные гирлянды из старых газет, чтобы повесить на настенные подсвечники, а мы с Барбарой крапили сосновые шишечки английской солью, чтобы казались так, будто они покрыты инеем. Один из сотрудников почтового управления, гражданское лицо, нашел воздушные шары — неизвестно откуда взявшиеся, — которые мы развесили на люстрах. И хотя было еще начало декабря, решили запланировать великолепную вечеринку в канун Рождества в пабе «Восемь Красоток» в Блетчли.

После того как закончили придавать БП радостную рождественскую атмосферу, мы наслаждались заслуженным ужином из жареного хлеба и сардин (по две сморщенные рыбки), как заметили, что кругом особенно много суеты и людей, разговаривающих торопливыми, расстроенными голосами.

— Что-то неладное. Есть мысли? — прошептала Барбара.

Я покачала головой, стараясь не слишком волноваться. В подобных местах всегда происходило что-то неладное.

Мы узнали об этом только на следующий день.

Только-только заступила на смену, когда командир отделения прервал нашу работу, дабы сообщить, что командир эскадрильи Хамфирс на пути сюда, чтобы поговорить со всеми нами.

— В чем может быть дело? — поинтересовалась у Гвеноры, сидевшей рядом со мной. — Вчера в главном доме стояла такая суматоха.

Она покачала головой, но выглядела обеспокоенной.

— Думаешь, джерри вторгаются?

Это представлялось маловероятным. Я была уверена, что в этом случае, мы переводили б радиопереговоры о передвижении войск во Франции. Кроме того, бои на русском фронте проходили неудачно для немцев, и это не давало им продыху, но поскольку я не была уверена, то помалкивала.

Когда командир эскадрильи Хамфрис вошел в комнату, можно было услышать падение булавки. Не только потому, что присутствие было грозным, но и потому, что по мрачному выражению лица стало ясно, что произошло нечто ужасное.

— Дамы и господа, то, что я должен сообщить, не будет долго оставаться тайной. Вчера утром японские войска предприняли попытку высадки на побережье Малайзии и без какого-либо официального заявления подвергли бомбардировке Сингапур и Гонконг, что является частью предварительного удара, который, как подозреваем, должен привести к захвату британских, французских и голландских колоний в юго-восточной Азии. Премьер-министр направил телеграмму послу Его Величества в Токио, и теперь Великобритания и Япония находятся в состоянии войны.

Я была потрясена. Но были и другие плохие известия. Крепко сцепив руки за спиной, мужчина продолжил:

— Японцы также совершили внезапное нападение на американский военно-морской флот в Перл-Харбор на гавайском острове Оаху. По предварительным данным, погибло более двух тысяч американских военнослужащих, еще тысяча — ранены. Подсчет погибших и раненных продолжается, — Хамфрис замолкает, его голос мрачный. — Эти гнусные и подлые нападения значат, что американцы объявят войну японцам, вступившим в союз с Гитлером. Президент Франклин Рузвельт объявил эту дату, «датой, навсегда ознаменовавшейся бесчестием». Не нужно объяснять, что это привлечет американцев на сторону союзников. Эта новость будет опубликована в британских газетах сегодняшним утром. Вот и все. Свободны.

Знаю, что это было ужасно, и почти стыдно за себя, однако в то мгновение я подумала: «Замечательно! Теперь американцы с нами, у нас есть шанс победить Гитлера». Я едва задумывалась о тысячи убитых.

Жаль, но такова правда.

Я подскочила, когда командир эскадрильи Хамфрис снова вошел в комнату, назвав мое имя, и приказал следовать за ним.

— Вудс, Вы проделали здесь безукоризненную работу, — решительно произнес он. — Говорили, что у Вас имеется сноровка к освоению языков. Очень надеюсь, что это так, поскольку Вас назначают в новую целевую группу, и Вы должны свободно владеть японским языком. Посмотрим, справитесь ли с этим за одиннадцать недель. Явитесь к командиру Таку. Вот новые распоряжения.

Изумленная, я уставилась на конверт, быстро просмотрела его, затем схватила пальто, сумочку и противогаз и, помахав Гвеноре и Кристине, поспешила к выходу из здания.

Не успела перевести дух, как уже была на пути к началу трудоемкого изучения в жизни.

В восемнадцати милях от Блетчли находился Бедфорд — старинный, милый торговый городок, построенный рядом с берегом реки Грейт-Уз, в которой, по слухам, был похоронен англосаксонский король Оффа, дорога к которому занимала более часа на автобусе. Следуя полученному краткому инструктажу, сошла на ближайшей к почтовому отделению остановке. Напротив этого величественного викторианского здания находилось гораздо менее внушительная, пыльная старая контора из старого кирпича.

Сжимая в руках распоряжения и задрав подбородок, я вошла внутрь.

В помещении было полно мужчин, а я была единственной девчонкой. Мало того, я была еще и самой младшей; вскоре узнала, что все остальные — оксфордцы и кембриджцы. Год назад я была бы охвачена робостью, но теперь нет, и как оказалось, мы дивно поладили.

Командир Освальд Так — отставной морской офицер с седыми волосами и острой седой бородой, выглядевший так, словно сошел с елизаветинской пьесы, но живший в Японии и свободно владевший письменным и устным языками. Мы все находились там, чтобы поучиться у офицера японскому языку и пройти обучение в Специальной школе межведомственной разведки.

Его одиннадцати недельный учебный курс сделался золотым стандартом, и через эти священные коридоры прошло много умных людей.

Скорее всего, львиная доля учеников будут отправлены на войну в Тихоокеанском регионе, либо на заставы в Индийском океане, а я останусь в Блетчли, где буду работать над расшифровкой морских, военных и дипломатических сигналов, перехваченных у японцев. Я была осведомлена о том, что японские военные сообщения отслеживались еще в тридцатые годы, но после недавних событий им, очевидно, требовалось как можно быстрее увеличить численность состава. Делалось волнительно быть замешанной во все это, однако засекреченность — тяжелая ноша. Как всем нам известно.

Америка, ставшая нашим новым союзником, была единственным хорошим известием в конце ужасного года. Барбара оказалась права, догадавшись, что бомбардировки британских городов утихли, но всюду царили лишения. На Рождество жареная индейка уступила место Вултонскому пирогу, названному так в честь министра продовольствия и состоявшему исключительно из овощей, — даже корж пирога был приготовлен из картофельной муки. Овощи были единственными продуктами, не подлежащими нормированию, и однообразие пищи лишь немного разбавлялось растворимой подливкой.

Министерство снабжения постановили, что использовать оберточную бумагу запрещено ввиду нехватки. Вместо этого предлагалось импровизировать, заворачивая подарки в старые кухонные полотенца или в лоскут. Одежда была нормирована, и всех призывали «обходиться и заштопывать», «шить и экономить», «вязать для победы», а предметы роскоши трудно было достать, если только вы не знали кого-то, кто знавал приятеля, имеющего связи на черном рынке, кого я, конечно, не знала. Даже предметы первой необходимости становились дефицитными: слишком много судов снабжения было потоплено в Атлантике, и шла гонка за расшифровкой военно-морского Энигма-кода, который был посложнее, чем коды Абвер или Люфтваффе. Мы все принимали это близко к сердцу: каждое потерянное судно, каждый утонувший моряк были ударом, уколом в наши ожесточенные сердца.

В рождественский день я изучала японские шифры, однако разрешили за двадцать минут съесть кусочек Вултонского пирога и два жареных пастернака, а еще пятнадцать минут послушать по радио речь Короля.

По крайней мере, больше я не работала в ночную смену, и после этого смогла прийти в главный дом и посмотреть блетчливское рождественское ревю. Барбара была задней частью осла, о чем я подруге частенько напоминала. Я была слишком занята, забивая голову японской лексикой, чтобы самой принять участие, но за один вечер мы пели рождественские гимны и притворялись веселыми. Думала о своих родителях, оставшихся в Годалминге в полном одиночестве без меня, и гадала, где Гарри и празднует ли он.

Письма от Гарри были редки и немногочисленны, а мои сократились с ежедневных до одного раза в две недели, а иногда и реже. Песня Бинга Кросби «Ты мое солнышко» стала хитом по радио, но она доводила до слез, потому что я больше не была ничьим «Солнышком».

Я знала, что Гарри был жив ввиду того, что Королевские ВВС сообщили бы, случись с ним что. Как ужасно знать, что кто-то жив, только потому, что он не числится среди погибших.