Я была слишком юна, чтобы знать, как помочь супругу; слишком неопытна и, если честно, слишком погружена в собственную жизнь, которая была насыщенной и всепоглощающей.
Жизнь проносилась вскачь, и почти не было свободного времени побыть одной: я училась, спала, училась, ела вареную капусту и странную стряпню из сушеных яиц, училась, ходила в кино с девчонками с работы. Но в канун Нового года я отправилась на танцы в город с Барбарой. Подруга была не самой хорошей компаньонкой, когда мы рисковали выходить, поскольку постоянно пускалась наутек к темным уголкам с каким-нибудь новым кавалером. Эти ухажеры не задерживались надолго, и девушка бросала всех до одного, когда ее утомляло быть обожаемой.
Барбара говорила, что мужчины, которым нужна была жена, искали женщину в практичной обуви, а мужчины, которым нужен был секс, искали женщину на высоких каблучках. Можно догадаться, какую обувь Барбара носила вне службы. Подруга была такой удивительно живой, отчего было завидно.
Новый год мы встретили с разбавленным пивом, потому что и алкоголь был в дефиците. Несмотря на это, мы сделались шумными и беззаботными, и позже я задумалась: было ли это связано с тем, что в это время года мы оглядываемся на прошлое, а также думаем о будущем? Когда я оглядывалась назад, то видела себя ребенком, девчонкой, вышедшей замуж слишком рано. Любила ли я Гарри? Любила ли его ныне? Год назад казалось, что сердце разрывается, однако было нелегко вызвать в памяти это воспоминание, когда я танцевала с мужчинами, которых прежде не встречала, окружая себя шумом и незнакомыми людьми, пела и плясала. Оглядываться на прошлое было отрезвляющим занятием, потому я этого не делала.
Новогодний день начался с плохих известий: пятьдесят пять человек погибли в результате подземного взрыва в шахте в Стаффордшире. Это соответствовало суровости пронизывающего холодом января, когда иней делал деревья красивыми и хрупкими, но больше всего запомнился пробирающий до костей холод, который не покидал меня. У всех было обморожение, мы ходили в пальто весь день и ночь.
На третьей неделе сорок второго года сильная снежная буря повергла всю страну в сумятицу, и продолжилась одним из самых холодных февралем на памяти живущих. Эта суровость принесла немало трудностей, тем более что обозы в Северной Атлантике по-прежнему подвергались постоянным нападениям со стороны подводных лодок. Военно-морская «Энигма» не будет разгадана до осени, поэтому дефицит продовольствия продолжался.
Но даже тогда, когда мы были несчастны от непогоды, на континенте погода была еще хуже. Суровая зима помешала немцам добиться успеха в России. Наступление на Москву застопорилось, так как от холода погибло больше солдат, чем в бою. Высока была и смертность среди гражданского населения. Эта картина была мрачной.
Быть может, это в какой-то мере объясняет, почему все пребывали в волнении, когда в феврале сорок второго в Блетчли-Парк прибыли первые американцы с эффектной внешностью кинозвезд, голливудским акцентом, загорелыми лицами и в новой форменной одежде, привезшие с собою конфеты, сигареты, «Спэм» и чулки.
Барбара задалась целью как можно скорее познакомиться с большим количеством солдат, однако наши коллеги-мужчины были значительно менее увлечены и смотрели на американцев как на некое вынужденное зло. «Запоздали на прошлую войну, опоздали и на эту», — можно было услышать эту странствующую фразу. Я была просто рада, что мы стояли плечом к плечу и вместе противостоим пагубному злу Гитлера.
Более того, нужно было взбодриться, поскольку в середине февраля японцы захватили Сингапур, и шестьдесят тысяч наших ребят были отправлены в лагеря для военнопленных. Нам все говорили, что Сингапур был неуязвим. То был жестокий удар.
Из-за усердной учебы ощущала себя отдаленной от работы в БП, но, когда зима осталась позади и подснежники сменились крокусами, я приступила к последнему месяцу подготовки, которая была связана со дешифрованием.
«Мне даже не следовало бы писать об этом, но, опять же, ты уже знаешь, что произошло позднее».
После одиннадцати долгих недель зубрежки я вполне свободно владела японским языком и испытывала огромное чувство выполненного долга, и не терпелось приступить к настоящей работе. У нас была небольшая выпускная церемония, которая заключалась в том, что мы делили пачку бисквитов с заварным кремом, зная, что скоро нас отправят по разным дорогам. Все, кроме одного человека из моей группы, со дня на день должны были отправиться на Тихоокеанскую войну, а я оставалась в Блетчли с Роем Эвансом1, мужчиной, который был старшим радистом на пароходе «Бэрон Огильви», когда тот был торпедирован. Он продолжал передавать сообщения, пока судно тонуло, и в течение семи дней плыл в спасательной шлюпке, однако теперь его нервы стали ни к черту, и Рой оказался среди людей, чье неважное здоровье и плоскостопие сделало непригодными к военной службе.
Нас направили в 7-й Домик для работы с авторитетными японскими криптографами, который находился всего в нескольких ярдах от того места, где я трудилась над немецкими шифрами. Понаблюдав за хлопотами Алана Тьюринга, работая в 3-м Домике и зная девчонок из 6-го Домика, я, вероятно, была более осведомлена о работе в БП, чем большинство людей такого же низкого ранга.
Работа являлась одинаково монотонной и значимой, но моему мозгу приходилось работать вдвое усерднее, поскольку японский язык был нов для меня. Днем ли, ночью, я горбилась над кипами бумаг, что нужно было переводить. Обычно мы менялись местами, так как невозможно сконцентрироваться на одном и том же в течение восьмичасовой смены и не сойти с ума.
Мудрено было с омофонами. «Kowaii» и «kawaii» звучали идентично, однако можно было ошибиться, сказав кому-то, что его дитя боится «kowaii», а не очаровательное «kawaii». Обескураживающе слово, не ставящее жизнь под угрозу. Но более серьезные ошибки стоили жизни, поэтому сосредоточенность была максимальной, и все же монотонность стала одной из превалирующих черт. Хотя нередко случалось, что сообщения доходили искаженными либо неполными. Тогда на передний план вступало умение разгадывать кроссворды, попытка угадать пропущенную фонему или слово.
Война продолжалась, и в апреле немцы разбомбили Бат, разрушив зал заседаний, о котором так ярко писала Джейн Остин. Казалось, нацисты пытались уничтожить нашу культуру. То стал еще одним мрачным днем в долгой и мрачной войне.
Поэтому, когда в конце июня бригадир Тилтман вошел в 7-й Домик, со солнцем, отражающимся от озера, и с ароматом глициний, доносившегося из главного дома, и сообщил, что моей первой задачей после повышения в звании до помощника командира отделения — армейский эквивалент капрала — будет присмотр за некоторыми американскими гостями, которые будут работать с нами, я была взволнована от возможности чего-то нового и чести быть сотрудником по связи для них.
— Сэр, могу я спросить: они со станции ХИПО?
Мужчина одарил меня долгим, задумчивым взглядом. Станция ХИПО являлась американским эквивалентом нашей станции на острове Гавайи. Из перехваченных сообщений и совместных разведданных мы знали, что они сыграли важную роль в срыве японских планов в Тихоокеанском регионе. Американские шифровальщики заранее знали о времени и месте крупного нападения, что позволило их военно-морским силам подготовить собственную западню. Впоследствии это событие стало известно как битва за Мидуэй.
Я была чрезвычайно взволнована встретиться с теми, кто принимал в этом участие. Волнительно было знать, что мои коллеги-шифровальщики добились такого весомого успеха. И это дало бы мне столь необходимый отдых от изнурительной повседневности.
— Ты счастливица! — сказала Барбара, когда я вернулась домой со смены в тот день.
Понятия не имела, как подруга узнала, и сделала вид, что не понимаю, но Барбара одарила меня веселым взглядом и подмигнула.
— Буду ждать знакомства с твоими янки, Вудс. Не заставляй разыскивать их. Или тебя!
Я ожидала перемен в привычном укладе жизни, однако не знала, насколько затянутся эти перемены в течение безотрадных лет. И вот чудесным летним деньком сорок второго года я встретила американцев.