Глава 1

Рафферти

Когда вы ранены, вас просят оценить боль по шкале от одного до десяти. Один из них был чем-то простым, например, осколок, а десять — выстрелом в живот.

Если бы гнев оценивался таким же образом, я бы сказал, что живу на постоянной пятерке. Это постоянная боль прямо под кожей. В некоторые дни, например сегодня, это становится более заметным, но вот уже почти шесть лет непрерывная ярость является моей тенью. Оно цепляется за меня, преследуя меня, куда бы я ни пошел.

Возвращение домой в дом, полный пьяных студенток, не помогает. Особенно после того, как сегодня утром я сказал Пакстону, что не хочу, чтобы в эти выходные кто-то был дома.

У моего брата есть свои причины желать, чтобы дом был полон людей, и это единственная причина, по которой я не отправил всех собирать вещи, как только вошел в парадную дверь. Вместо этого я протиснулся сквозь потные тела, не обращая внимания на людей, выкрикивающих мое имя и убирающих с себя хватательные руки чрезмерно ретивых женщин, и сбежал через стеклянную раздвижную дверь в задней части дома.

Единственная компания, которая у меня есть здесь, в этом тихом одиночестве, — это вездесущие мысли в моей голове и сигарета между пальцами. Это привычка, которую я вынашивал годами, и сейчас я задаюсь вопросом, стоит ли отказ от её страданий. Я полагаю, что мое тело уже наполнено ядом и тьмой, и я мог бы также вдохнуть это в свои легкие.

Мои глаза прикованы к светящимся оранжевым углям, единственному источнику света в этом темном углу двора. Словно загипнотизированный маленьким пламенем и полностью поглощенный нежелательными воспоминаниями, кружащимися в моем мозгу, я наблюдаю, как оно горит. Пепел отрывается и падает на камень под стулом, на котором я сижу. Ветер уносит его, смывая все следы его падения. Если бы только было так легко стереть все с листа. Я обнаружил, что это требует немного больше усилий и утомительного планирования.

Раздвижная дверь открывается, и следует звук шагов. Мне не нужно поднимать глаза, чтобы узнать, кто это. Только два человека настолько глупы, чтобы беспокоить меня, когда я нахожусь в таком растерянном состоянии, а сегодня вечером в Риме было обязательное семейное мероприятие.

Пакс растягивается на деревянном стуле напротив меня, небрежно свесив ногу через подлокотник. Он ничего не говорит, просто сидит с бутылкой виски, свисающей с татуированных кончиков пальцев. Как всегда, его ногти покрыты облупившимся черным лаком.

Поднеся сигарету к губам, я смотрю на брата сквозь облако дыма. Тьма, таящаяся в его голубых глазах, такая же, которую я вижу в себе, когда смотрю в зеркало. Я так чертовски старался оградить его от всего этого, но мне это не удалось. Потребовалась одна ночь, чтобы все вокруг нас развалилось, и тьма вторглась в душу Пакса.

И винить кроме нее некого.

Пакс моргает, и его голова едва заметно трясется, как будто его наконец вытащили из места с привидениями, в котором он оказался. Повернув голову, он смотрит на меня.

— Сегодня был ее первый день возвращения, но я уверен, что ты это уже знаешь.

Я роняю сигарету на землю и топчу ее ногой.

— Я знаю.

Неважно, как далеко улетела моя бабочка; я всегда знал, где она. Возможно, она думала, что свободна от меня, но она всегда была в моих сетях. Я просто ждал подходящего момента, чтобы вернуть ее. Пять лет терпеливого ожидания, и наконец пришло время.

— Кажется, она хорошо приживается.

Я дам ей несколько дней, чтобы она впала в ложное чувство безопасности и комфорта. Она должна наслаждаться каждым моментом покоя и покоя, который она может получить, потому что, когда я возьму ее в свои руки, в ее жизни будет катастрофически не хватать и того, и другого.

Когда я не отвечаю на его комментарий, Пакс выпрямляется на стуле и вздыхает.

— Что ты собираешься с ней делать, Рафф?

Я подрежу ей крылья и, как окурок своей сигареты, сожгу ее до тех пор, пока не останется ничего, кроме пепла. Мало-помалу она уплывет в небытие, и я наконец верну то, что она у меня украла.

— Ничего, чего бы она не заслужила.