– Долг, папаша, – сказал Константин отвлеченно.

– Долг! – повторил Порожняк, – так и останетесь со своим долгом как голь перекатная.

Ни кола, ни двора. Сгинете где нить со своими письмами.

– А долг дело такое, Порожняк, – вставил водила, – не ты, он тебя выбирает. Ты нам лучше уши не конопать. Ты про дорогу побольше расскажи.

Порожняк тяжело вздохнул. Посмотреть со стороны – и впрямь жалко ему уходящих. Вот только более прижимистого торгаша свет еще не видывал, и все это знали. Хотя, может, и было у него о чем сожалеть – в конце концов, гости платили, и платили исправно, как испокон веков делают это курьеры. Стояли все у западных ворот, и из которых по летучей пыли убегал вдаль тракт. Было тут пустынно, солнце палило сверху – белесое и распухшее, но от того не менее жаркое. Небо было под стать – серое, словно пропитанное пылью. От вездесущих крохотных частиц пепла невыносимо хотелось кашлять, пыль лезла в глаза, вызывала мучительный зуд.

Впрочем, трое из стоящих здесь людей к пыли давно уже привыкли, настолько, что сомнительная чистота внутри периметра города казалась им чуть ли не стерильной – они плохо спали ночами, если песок не пел им колыбельные. А четвертый – этот не собирался здесь долго задерживаться.

Поляков обвел взглядом далекий мутный горизонт, привычно щуря глаза – город стоял на самой границе, а дальше расстилались ровные как стол степи Мертвых земель – в которых ничего не росло, кроме ободранных, серых как пыль колючек, да хрупкой агатовой вездетайки – твердой как сталь и куда более хрупкой, которую не смог бы проглотить никакой верблюд.

Впрочем, никто уже давно не видел живого верблюда.

Мертвые земли, тянущиеся километр за километром, населенные лишь пугливыми ночными рептилиями, змеями кислотных расцветок, да крылатыми и пыльными демонами. Ну и пыль, конечно, пыль была единственным и самым главным достоянием Мертвых Земель. Пыль засыпала следы и трупы погибших животных, пыль засыпала все. Она была воплощением времени – эта пыль, рано или поздно она скрывала все без возврата.

– А че о них говорить? – сказал Порожняк, – Вот тебе тракт. Он идет туда, к горам, и дальше. А местность вся одна и та же – пыль, песок. К востоку сильно не отклоняйтесь – там город был, фонит слишком. К востоку захоронения одни – трупоедов развелось – не дай бог! Пользы от них никакой – есть нельзя, мясо жесткое, тяжелые металлы опять же накапливают, твари. В общем, не едьте туда и целы останетесь. Еще дикари есть.

– Что, тоже там? – спросил Константин.

– А как же, дикие места, – сказал Порожняк почти довольно, конечно, ему что, здесь оставаться, – возле захоронений кучкуются. Когда-то были люди – лет сто назад. Но перемешались все, браки пошли с демонами и, не поверишь, чуть ли не с трупоедами.

Теперь там такой сброд – сунься, и ты без головы.

Позади, из-за городской стены выглядывали головы любопытных. Детей среди них было не много – этим смотреть на курьеров не давали, чтобы тягой к путешествиям не заразились.

Курьеров уважали, да, но уважали на расстоянии.

– Еще змееволки, – продолжал Порожняк, – но эти тупые, и только по ночам орудуют.

Кроме того, им за вами все равно не угнаться – медлительные.

Чуть в стороне подрагивал корпусом потрепанный песчаный багги. Трубы каркаса покрылись желтоватым налетом, но мотор тарахтел ровно, мощно. Агрегат бодро расходовал дефицитный высокооктановый бензин и был особой гордостью Водилы. Сам Водила с легким омерзением слушал сейчас Порожняка. Ганнслингер, как никогда сейчас похожий на рыбака из забытой богом скандинавской деревни обретался на своем обычном месте – в кокпите стрелка и к беседе не прислушивался.

Установленный на турели авиационный пулемет Дегтярева недвусмысленным символом пялился в пыльное небо.

А в багажнике багги гнездился стальной, обшарпанный ящик, в котором и находилось самое ценное – два десятка запаянных металлических трубок, похожих на сгинувшие в древние времена контейнеры для пневматической почты. И даже функция у этих поблескивающих цилиндров была одна и та же – они защищали письма во время транспортировки.

Что-что, а письма могли вынести много больше, чем почтальоны.

Толстая, приземистая сумка на четырех колесах, трое курьеров, и один долг на всех.

– А ближе к долине Ксанди, – сказал Порожняк, – там вообще ничего нет. Одни мавзолеи в землю вкопанные. Вы там, все ж, поосторожней – там грят, Мусорщики ошивались.

– От, черт! – сказал Водила и сплюнул, – когда ж их перебьют?

– А никогда, они плодятся быстрее, чем их убивают. В общем… гиблое место, куда ни глянь.

– Брось, Порожняк, – сказал Константин, – не тебе ж, туда ехать.

– Ну, погнали что ли? – подал голос Ганнслингер, – Водила наш как, бодр?

Тот поднял руку в знак подтверждения – в своем кожаном танкистском шлеме он выглядел безумной версией пилотов самых первых аэропланов. Блестящие зеркальные очки в стиле семидесятых только усиливали это ощущение.

Константин Поляков дружески кивнул Порожняку, и, легко подхватив кожаную потертую сумку с письмами, зашагал к багги. Чувствовал себя курьер великолепно, дышалось полной грудью, глаза привычно щурились от пыли, а впереди лежала новая дорога, и чувство близкого пути будоражило кровь. Хорошо, когда ты любишь свою работу, когда ты нужен. В таком случае ты будешь счастлив и опасности, трудности и неурядицы – они только позабавят тебя, только бросят вызов.

В сумке лежали письма, которые надавали Полякову жители городка – с примерным указание адреса на другом конце материка. Вместе с письмами они отдавали свою надежду и теперь только на нем, Константине, лежала ответственность, осуществятся они или нет.

Водила запрыгнул к себе на сиденье, Поляков вывалил письма в ящик и сел на место пассажира. Горожане из-за частокола закричали, замахали руками – слышались пожелания удачного пути, легкой дороги. Константин тоже в приветствии поднял руку и багги, провернув большими задними колесами по пыли, отвалил. Пыльное облако совершенно застлало Порожняка, тот закашлялся, но тоже помахал на прощание.

Багги шел на Юг – и впереди лежали Мертвые земли. А позади, в ящике, три десятка чужих писем, которых ждут не дождутся в самых экзотических местах этого порушенного края. А также те, которых уже не ждут. Пыль вилась за колесами, текучая как вода, неутомимая, как песок, целеустремленная как ход ледника.

Все как всегда – багги летит сквозь пыльный день, мотор мерно рычит, Ганнслингер в своем кокпите меланхолично держит руку на кожухе пулемета и неподвижным взором смотрит вдаль, как птица, сохранись здесь хоть одна. А Поляков на переднем сидении, щурится от пыли, чувствует, как горячий ветер овевает лицо, задирает голову и смотрит в серебристое небо, на котором уже много лет не появляются звезды. Курьер – это не только работа или стиль жизни. Курьер – это призвание. Это и есть жизнь – здесь вдали от городков, в мертвой пустыне, с надеждой руках и взглядом за горизонт.

Много писем, и одно из них в самый гиблый район Мертвых земель. На юг от захоронений.

Кто туда пишет? Константин держал это письмо в руках, сжимал гладкий стальной футляр и все не решался его открыть. Письмо было тяжелым, слишком тяжелым для бумаги. Поляков обнаружил его на крыльце своей собранной из оргалита хибары, что по милости Порожняка служила ему в последнее время домом. Кто-то принес футляр и побоялся дать в руки курьеру. Адрес, однако, указал подробно, да добавил пометку срочно. Письмо было важным – вот что оно излучало, важность, необходимость, и Поляков поклялся сам себе, что непременно его доставит. Надо сказать, что при упоминании адреса слега зароптали даже Ганнслингер с Водилой – мол, долг – долгом, но лезть вот так вот на рожон! Но Поляков настоял на своем. Письмо должно дойти до адресата – это нехитрое правило давно уже тянуло на смысл жизни, для почтальона. И хотелось добавить – это письмо, в особенности.

Константин снова ухмыльнулся набегающему ветру, в конце, концов, что есть рай, если не выполненный сполна долг? Только тогда и живешь в мире с самим собой.