Ехали весь день, и к вечеру удалились на приличное расстояние от города. Видели несколько скоплений волков – по мере удаления от обжитых земель звери мельчали, мутировали, шерсть у них становилась все реже, торчала неряшливыми клочьями. Волки были голодны, они подбегали к багги, и некоторое время неслись рядом с машиной, вывесив сизые, покрытые сыпью языки, и косясь дикими желтыми глазами. Но нападать, понятно, не стали. Тракт вился впереди, а по праву сторону дороги пролегла извилистая неглубокая трещина, дно которой залило черной, непроглядной тенью. Казалось, там что-то движется, что-то течет, как будто агатовая, вязкая река, но конечно это не было водой – в Мертвых землях вообще напряженка с жидкостью.
Поляков откинулся на спинку сидения, и предался любимому делу – читал письма. Желтые, потрепанные конверты в его руках: листы из дрянной веленевой бумаги, скатанной из тряпок, и куски настоящего пергамента у тех, кому не хватило денег на велен, и обрывки газет с уже никому не нужными новостями, и ломкий пластик – наследие древних времен, и магнитные кассеты для счастливчиков имеющих генератор, и покрытые мелким письмом деревянные планки для не имеющих ничего. Множество чужих мыслей отпечатанных почти на все носители, что знало многострадальное человечество.
Солнце, красное как кровь, с трудом пробивало свой анемичный закат через пылевую завесу. Тяжкие, сизые тучи зависли над горизонтом наподобие причудливых гор. Казалось вот-вот облака прольются горьким дождем, но нет – тучи никогда не проливались, уже много лет. Они были сухими – эти тучи. Сухими и жаркими, как и все Мертвые земли.
Багровый блик отражался в зеркальных очках Ганнслингера, пулемет вырисовывался на фоне заката и казался таким же красивым, как фотографии пальм на фоне садящегося солнца в рекламном буклете. Пыль под ногами багровела, и вихрилась, и местность была похожа на Марс, и курьеры знали что ночью она засеребрится и станет похожа на Луну.
Когда-то она была зеленой эта местность. Поляков знал это, хотя верилось с трудом.
Водила вставил потрепанный жизнью и временем диск в CD вертушку с треснутым и заботливо заклеенным синей изолентой корпусом. Диск скрипнул, провернулся, подставляя шелушащийся бок лазерному лучу. В динамиках зашипело, а потом низкий, приглушенный, голос поплыл над пыльной равниной, мешаясь с гулом двигателя и шипением пыли под покрышками:
«…love letter, Love letter… Go better, go better…»
Глаза Полякова бегали по строчкам.
"Здравствуй, Володя. Как ты там в Москве? Говорят, это очень большой город, и красивый. Совсем не такой, как у нас. Наш маленький, но зато все друг друга знают. А ведь в больших городах и позабыли давно, как это.
Мы все очень скучаем. Весь класс. С тех пор как ты от нас ушел, все грустят, ведь ты у нас был главой компании. Как говорит моя мама – ты был лидером класса. А теперь у нас, наверное, лидера нет, вот как-то стало и грустно.
А вообще у нас все хорошо. Я закончила шестой класс с отличными отметками – представь себе, ни одной четверки! Представляешь! Мне теперь завидуют. Инка говорит, что я зазналась – мол, важничаю, перед учителями выслуживаюсь, может тоже, хочу в лидеры класса попасть. А, да ты ее знаешь! Ничего она не понимает, а навредить всегда готова.
Сама-то кончила четверть с тройками, вот и завидует! А завидовать не хорошо!
Наш классрук Маргарита Алексеевна шлет тебе привет, желает тебе хорошо учиться и получать хорошие отметки, как ты это делал у нас. А вот злюка Майя Николавна от нас ушла – а помнишь, как она тебя линейкой по пальцам съездила! Как ты ей навредить поклялся, да все решиться не мог? Вот смешной был! А Васька Сидоров тоже ушел, уехал куда-то под Питер. Разбегаемся мы кто куда! Мама говорит, что у нас в городе совсем нет работы, и к тому же, граница слишком близко, и мама говорит, что это опасно. Вот не знаю, почему – ты не верь телевизору, у нас в городе тихо, и сирень цветет. Знаешь, как чудесно пахнет!
Скоро уже лето, и я все надеюсь, что ты оставишь свою Москву и приедешь к нам. Хотя бы на три месяца! Мы все скучаем и очень хотим тебя снова увидеть. Приезжай! Сходим на наше озеро – оно совсем заросло, но кое-где еще видна вода. А на твоем бывшем доме аисты свили гнездо – говорят это к миру. Аисты, они понимают!
Ну, вот и все. Жду не дождусь.
Лена М.
PS…и вот тут еще Марта с Витькой хотят подписаться и тоже говорят, что ждут, так что ты приезжай и…"
Гнали до темноты, а потом остановились на краю тракта. Ночью дорога казалась серебристо-молочной летной, словно непомерно выросшая разделительная полоса, что приходила из тьмы и уходила во тьму. Ночью спали в палатке возле автомобиля – ветер шуршал тонкими матерчатыми стенками, вдалеке кто-то выл – долго и заунывно, словно жалуюсь на тяжкую свою судьбу. Где-то ближе к утру пришли волки и долго шатались вокруг палатки утробно взрыкивая, пока Водила не продрал глаза и не отогнал их несколькими выстрелами из дробовика. Волки пождали хвосты и исчезли в пыльной тьме.
Все как всегда.
Утром на пыль пала роса, ненадолго размочила тракт, а потом впиталась без остатка.
Восход был такой же мутный, а воздух свеж только первые три часа, после чего снова навалилась жара и марево – друг и спутник миражей – поднялось с поверхности высохшей земли.
Иногда, в такие моменты, Константин вспоминал прежние времена – когда все было хорошо, на пустошах росла трава, а воздух оставался свеж целый день. Это было давно, но курьер еще помнил. Тогда еще были дороги – они всегда завораживали его – ровные и прямые, без единой выщерблены бетонные тракты. И если ты вышел на эту дорогу, то можешь идти и идти по гладкому покрытию, идти долго, через всю страну, пока не упрешься в океан. Дороги были артериями – они связывали, помогали пересекать чужие земли, они были как телеграфная линия, только для людей, они были ниткой, что стягивала разрозненные куски страны. Она была… упорядочена. Сейчас таких дорог нет, не бетонных, ни железных – еще большего чуда.
Константин знал, что здесь, под метровым слоем пыли есть такая дорога – две стальные полосы, соединенных бетонными брусьями. По такой дороге ходили специальные составы – поезда. Пассажирские, грузовые и да… почтовые. Тогда это было проще.
Если он не ошибался, часа через три они минуют остов тяговой машины, железного мула, как его называли местные, пока не сгинули – остатки тягового локомотива, чудом сохранившегося, когда пошли жгучие дожди.
Пыль под колесами приобрела красноватый оттенок – верный признак, что дорога была здесь. Может быть и одни из этих поездов тоже – но дожди не щадили металл – он расползался на глазах под жгучими каплями.
В полдень, когда солнце расплылось по зениту расплавленной медной монетой, они достигли цепь разрушенных городов. Часть из них построили на фундаменте еще старых – изначальных. Часть была новыми – народ стремился жить возле тракта. Но когда Мертвые земли наступили, поселения оставили – а кто не оставил, тот вымер или был убит набежавшими из пустыни дикими.
– Если я не ошибаюсь, километра через три будет Береговая Охранка, и речка Куманика.
Единственное оставшееся поселение. Пара писем туда.
– Говорят, там мор, – вставил Ганнслингер.
– Брось, – Водила чуть притормозил перед ухабом, багги мотнуло, двигатель кашлянул, задребезжал клапанами, – Генетические изменения. Они слишком близко к пустыне. Ребята уверенно идут к тому, чтобы стать дикими.
Поляков кивнул. Четыре письма были в этот городишко. Мор там, или не мор, а люди ждут.
Города призраки проскакивали на скорости, вихрем проносились через мертвые, иссохшие улочки, а кое-как собранные лачуги смотрели им вслед черными провала выбитых окон. От рева двигателя в строениях начиналось шевеления, да оставалось еще чувство, что кто-то тупо, но пристально смотрит на пришельцев. Не любил Константин эти городки – мертвые снаружи, но полные какой-то потаенной жизни внутри немые свидетели прошедших лет. По опыту курьер знал – такие города редко пустуют. И живут там, как правило не люди.