— Ради меня, бубба, пожалуйста!

— С меня хватит, мам! — Крикнул я через плечо, едва избежав Брайана на лестничной площадке, когда спешил в свою комнату. — Разговор окончен.

Чувствуя, что мое настроение становится все мрачнее с каждым шагом, я выдохнул и пожал руки.

— Успокойся, блядь, — приказал я себе, когда мое сердцебиение взлетело до новых высот. — Просто дыши, придурок.

Собрав в кулак всю силу воли, которая у меня была, я заставил себя не сорвать дверь своей спальни с петель, когда добрался до нее.

Этот дом не принадлежал Киту.

Даже не маме.

Пекарня тоже.

Имя Гибсон стояло на всех финансовых активах, которыми владела моя мать, а не Аллен.

Это был дом моего отца.

Кровать, на которой он спал каждую ночь, принадлежала моему отцу, как и женщина, которая спала рядом с ним каждую ночь в течение последних десяти лет.

Вот и вся настоящая любовь.

Мама и папа были вместе с двенадцати лет, и вот их конечный результат: мама трахалась с придурком, закладывающим новый внутренний дворик в нашем саду, в то время как папа надрывался, чтобы заплатить за этот внутренний дворик и дать ей все остальное, что она хотела.

Чертовски типично.

Я любил свою маму всем сердцем, действительно любил, но от того факта, что она жила с этим мужчиной в доме, за который заплатил мой отец, меня выворачивало наизнанку.

Воспоминание о том, что папе приходилось забирать нас по выходным и ждать у входной двери, за которую он платил, пока Кит согревал его постель, заставило горечь внутри меня разрастаться.

Я терпел их отношения, потому что разве у меня был другой выбор?

Я был вежливым и обходительным, когда мог, но именно здесь я подвел черту.

Я не хотел иметь что-либо с этим мужчиной.

На самом деле, я хотел иметь как можно меньше общего с ним и со всеми, кто с ним связан.

Горький привкус у меня во рту только усилился из-за того, что она позволила сыну своего мужа использовать спальню моей покойной сестры как свою собственную.

В моих глазах мужчина, женившийся на моей матери, олицетворял начало конца для моей семьи.

Для моего отца.

Для моей сестры.

Для меня.

Черт возьми, я не любил зацикливаться на прошлом. Это было позади по какой-то причине. Теперь я был в порядке. У меня была хорошая жизнь, с хорошими друзьями. Все было хорошо, черт возьми, и я отказывался думать иначе. Я не позволил своему разуму испортить мне настроение.

Я мог справиться с Китом, горем и гневом. Я мог справиться с плохими днями. Действительно, мог. Но сон – или его отсутствие – был для меня настоящей проблемой.

Было трудно функционировать из-за недостатка сна и ночных кошмаров. Господи Иисусе, кошмары были невыносимыми. Это так чертовски разозлило меня, что мое подсознание отказалось двигаться дальше от того, что я отложил в сторону много лет назад. Мне не нужны были напоминания обо всех ужасах моего детства.

Об образе моей сестры, исчезающей под поверхностью, или о прикосновении руки моего отца, или о выражении страха в его глазах, или о том, как его …

— Черт! — Рявкнул я, вскакивая со своего насеста и заходив по комнате. Не круто. Нихуя не круто, придурок!

Обрывки голосов и воспоминаний, отдающиеся эхом, бомбардировали мой разум, вызывая сенсорную перегрузку.

В такие утра, как это, все было спусковым крючком, приводившим меня в возбужденное состояние необходимости двигаться. Беспокойство билось в моих венах, как барабан, подталкивая меня двигаться, смеяться, бегать и делать все, что в моих силах, чтобы избавиться от этого чувства. Оттолкнуть его.

Потому что это было слишком трудно запомнить.

Я был, как однажды назвала меня моя мать, «утомительный». Это означает, что со мной было утомительно обращаться, и это отталкивало людей.

Но не Медвежонок-Клэр.

Она никогда не уходила. Казалось, что у нее всегда был уровень энергии, уравновешивающий мой. Наши личности дополняли друг друга, и когда я был маленьким, я привык верить, что святой Бог послал ее на землю только для меня. Потому что она была единственным человеком, которого я, казалось, не отпугнул. Черт возьми, даже Хью и Фели устали от меня. Но только не она.

Думаю, именно поэтому она всегда была такой идеальной для меня. Я был шумным, а она – несдержаной. Мы сочетались, как бекон с капустой. Это просто сработало. Казалось, она никогда не уставала от меня, чего я не мог сказать ни о ком другом в своей жизни.

Окна наших спален выходили друг на друга, и это давало мне странное утешение, зная, что она рядом. В конце концов, она была лучшей частью разбитого детства, потому что фотографии, висящие на стенах дома, чертовски точно изображали что угодно, но только не это. Эти фотографии были холодным напоминанием о детстве, которое закончилось слишком рано. Я не мог улыбнуться, когда смотрел на семейные портреты, украшающие стены моего дома. Я не мог вызвать хороших воспоминаний, потому что с того дня в моей голове было только плохое.

Моя жизнь изменилась в мгновение ока, изменив меня безвозвратно, и единственный способ, которым я мог пережить это - забыть.

Итак, я ничего из этого не запомнил. Я игнорировал это. Хорошее, плохое и депрессивное, я выбросил это из головы, решив позволить себе вспомнить только одно лицо из жизни, полную тумана. Она. Она была самым надежным воспоминанием, которое хранилось в моем сознании, единственным лицом, которому я мог доверять, что оно не причинит мне боли.

Вне себя от волнения, я схватил телефон с прикроватной тумбочки и пролистал список контактов, не останавливаясь, пока не остановился на знакомом имени.

Нажав кнопку вызова, я прижал телефон к уху и прошелся по комнате. Мое тело переполняла энергия, а желание сбежать было настолько сильным, что я на мгновение подумал о том, чтобы выброситься из окна.

Падение не убило бы меня. Черт возьми, я бы даже не сломал кость, но это могло бы отвлечь меня от дерьмовых мыслей, проносящихся в моей голове.

Потому что эта комната.

Этот потолок.

Их призраки.

Мои воспоминания.

Я, блядь, не мог этого вынести.

Облегчение быстро затопило мое тело, когда в конце фразы прозвучал его знакомый дублинский акцент. — Пришло время истекать кровью. — По какой-то причине голос Джонни подействовал на мои чувства как мгновенный укол облегчения. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы тебе отвечали на звонки, Гибс? Я звонил тебе уже пять раз, парень. Я думал, твоя мама сегодня выпустит тебя из немилости? Что за история? Я не видел тебя несколько недель.

На краткий миг я задумался о том, чтобы выложить все парню по ту сторону линии. Я, конечно, доверял ему достаточно, чтобы рассказать.

Джонни терпел меня так, как большинство парней не могли. Казалось, он понял меня, даже не сказав ему ни слова о моем прошлом.

Провести большую часть лета без него было пыткой, и это не было преувеличением. Это был полный отстой, потому что его отсутствие дало мне слишком много времени на размышления.

Мне было трудно оставаться наедине с самим собой. Было неприятно оставаться одному. В компании я был лучше всего. Одиночество ударило мне в голову хуже всего на свете. Потому что одиночество означало, что я должен был думать. А я чертовски ненавидел думать. У меня был хаотичный мыслительный процесс, которому врачи поставили официальный диагноз, но не дали отсрочки.

Помимо Клэр, Джонни был моим самым близким другом в мире и, вполне возможно, лучшим человеком, которого я знал. Он знал, что делать. Он умел решать проблемы.

Сделай это.

Расскажи ему.

Позволь ему помочь тебе.

Не смей.

Вспомни, что произошло, когда ты последний раз пытался рассказать.

— Извини, что не отвечал на твои звонки, Кав. Прошлой ночью я был у Клэр и забыл телефон в своей комнате, — услышал я свое объяснение. — И я официально отстранен от работы. Я просто проспал.

Джонни не знал всех тонкостей моей семейной драмы, и именно это мне понравилось. У него было достаточно собственных проблем, с которыми нужно было разбираться, не говоря уже о двух эпических родителях, которые предоставили ему дом, из-за которого ему было трудно общаться.

У Джонни была такая структурированная воля, которая мне нравилась. Он был в безопасности. Он был уравновешенным, стабильным и надежным, и я бы умер на своем холме верности ему. Потому что, кроме Клэр, у меня никогда не было друга, с которым я мог бы найти покой, как с ним.

Он был защитником. Хуй знает, как он стал тем, кем стал, но Мамуля К. и Джон-старший проделали фантастическую гребаную работу. Сами того не осознавая, они создали в своем сыне личного спасителя.

У нас был свой маленький мирок, и я отказывался портить его какими-то дерьмовыми воспоминаниями. Я бы предпочел томиться в тишине, чем подвергать себя такой потенциальной боли.

Итак, я натягивал улыбку всякий раз, когда Джонни подходил, и говорил все правильные вещи человеку, который разрушил мою семью, все это время тихо кипя внутри.

— Да, я все об этом слышал, — ответил он с усталым вздохом. — Мне звонил Хью, он разглагольствовал и бредил о том, что собирается одолжить Бурдиццо у окружного прокурора Фели, чтобы кастрировать тебя.

— Мило, — хихикнул я, наслаждаясь дискомфортом Хью. — Извини, что пропустил спортзал, парень.

— История твоей жизни, Гибс, — ответил он, но юмор в его тоне убедил меня, что он не собирался держать на это зла. — Мы все еще собираемся на пляж позже?

— Лучше бы так и было, — парировал я в ответ. — Я взял выходной ради этого.

— И ночевка в кемпинге? Это все еще в наших планах.

— Ага. У меня уже готова палатка, а багажник машины набит пивом и болотным рулетом.

— Мило, — усмехнулся он. — Послушай, я могу опоздать. Звонили из Академии. У меня встреча с руководителями перед обедом. Они хотят, чтобы мой отец был со мной, чтобы подписать новый контракт, чтобы он потом высадил меня на пляже.

— Контракт? — Мои брови взлетели вверх. — Мне не нравится, как это звучит.