- Доктора боялись заражения, но все обошлось благополучно. Температура все время нормальная.

- Чем лечат-то?

- Колют, мама. Еще в скорой помощи первый укол сделали... Что дома?

Леониду, собственно, хочется спросить не о доме, а об отце, который не пришел его навестить, но он боится это сделать. Понимает ли его Анна Степановна или не понимает, но отвечает уклончиво:

- Дома все в порядке, все живы и здоровы.

- Клякса еще больше растолстела, а Хап недавно синичку поймал, - сообщает Наташа. - Я его веником поколотила.

Разговор упорно идет о мелочах: о том, сколько на какой яблоне яблок, сколько их сбило во время минувшей непогоды, о том, какие кинокартины успела посмотреть Наташа, о том, как в больнице кормят... Слова - об одном, думы - о другом... И Леониду стало легче, когда вошедшая в палату санитарка сказала:

- К вам, больной Карасев, еще двое гостей. Внизу халатов дожидаются.

- Это Голованов с Татарчуком, они собирались тебя навестить, - пояснила Наташа.

- А мы пойдем, что ли, - нерешительно сказала Анна Степановна.

Опять поцелуи, долгие, горячие, куда более красноречивые, чем ничего не значащие слова.

Леонид пошел провожать мать и сестру по коридору.

В последнюю минуту, когда Анна Степановна начала спускаться с лестницы, Леонид успел схватить Наташу за рукав халата и шепотом спросил:

- Натка, папа почему не пришел? Сердится?

- Ты же знаешь, какой он иногда строгий бывает... Он, по-моему... тоже не совсем прав, но только ты, Ленька, не вздумай сам сердиться!.. Вот посмотришь, все будет хорошо.

- Об отце говорили? - с необычайной проницательностью спросила Анна Степановна дочь. - Ты что ему ответила?

- Я правду сказала.

- Может, напрасно?

- Он комсомолец и я комсомолка. Мы обязаны говорить друг другу правду.

Наташа, конечно, была права, но куда больше комсомольской правды услышал Леонид от приятелей. Семен Голованов начал разговор, взяв быка за рога:

- Как это тебя черти угораздили сюда попасть? Выслушав рассказ -Леонида, Голованов явно остался недоволен.

- И поделом тебе: не вяжись не с своей компанией.

- Отказаться было неудобно.

- Ну, поехал бы, а пил зачем?

- Пил-то я вроде бы немного: две небольшие стопки да пиво...

- Куликовский говорил... - начал было Татарчук, но был остановлен Головановым, успевшим незаметно для Леонида наградить его изрядным тумаком в бок.

- Чего Куликовского слушать! Не в нем толк и даже не в том, сколько ты выпил, а что получилось: выпил ты немного, а руку поранил.

- Все оттого, что машина застряла. Это и с трезвым могло быть.

- Могло. Но зачем тебе было машину рычагом поднимать? Разве это одному человеку под силу? Вот пусть Ванька скажет.

Татарчук подумал и решил:

- Два таких, как я, пожалуй, осилили бы...

- А таких, как я и Ленька, четверо попыхтели бы.

- Мне показалось, что я осилю...

- Показалось, потому что выпил. Не случайно закон есть: выпил - не смей за баранку браться. Ну скажи, справедливо будет, если милиция оштрафует тебя как следует или права отберет?

- Справедливо, конечно.

- А ты еще сам себя наказал. Валяешься в больнице в то время, когда вопрос идет - кому к новым станкам стать... Тебе бы первым кандидатом быть, а ты...

Страшная больничная тоска за несколько дней выучила Леонида мечтать о свободе, о здоровье, о труде.

- Ты думаешь, мне нового станка не дадут? - с волнением спросил он.

- Я бы дал, но не от меня зависит. Кроме меня, начальник цеха, главный инженер, наконец, комсомольская организация есть... А ты что наделал? С корреспондентом поссорился и в автомобильную историю попал. О ней на завод сейчас же сообщили. Одного не успели забыть, ты другое учудил.

- Значит, станка не дадут, - с грустью промолвил Леонид.

Он и сам, без товарищей, понимал, что дела его складываются неважно. Болезнь, а особенно одиночество - плохие советчики. Предыдущей бессонной ночью он додумался до решения: "Не поставят к новому станку, возьму и уйду с завода, а то совсем из города уеду". Такое решение казалось ему гордым и смелым вызовом несправедливости.

Но теперь, когда была возможность в откровенном разговоре с друзьями заявить о своем замысле вслух, он понял, что уход с завода был бы позорным бегством. И кого бы оно удивило? Пусть не дадут ему нового станка сейчас, но разве не может он завоевать лучшее рабочее место через несколько месяцев, через год, соревнуясь с лучшими из лучших? Отец не захотел его навестить? Что ж, он докажет отцу, что тот был неправ!.. Только бы поскорее выздоровела рука!

- Задумался? - сказал Голованов. - Ничего, перемелется - мука будет. Да и ничего еще окончательно не решено.

- Витька Житков и Горька Куликовский не собирались ко мне зайти? - после паузы спросил Леонид.

- Горька Ку... - сердито начал Татарчук, но встретившись взглядом с Головановым, осекся. - Витька очень хотел, да у него мать тяжело больна, а Куликовский... Что ты, Горьки, что ли, не знаешь?

- Его в выходной день от девчат не оттащишь, - обстоятельно солгал Голованов. - Ты вот лучше Ваньку поздравь: женится!

Лицо Татарчука так и засияло счастьем. На ком женится Татарчук, называть было не нужно: уже два месяца весь цех знал о его пламенной любви к Любочке Пономаревой. Нет нужды передавать и рассказ счастливого жениха, поскольку в нем шла речь о событиях, читателю известных. Оставим от рассказа один только конец:

- Представь себе, Ленька, я теперь дикому ни одной копейки не должен, а помнишь, каким банкротом был?! Она прямо перед получкой заставила меня полный список всех долгов сделать, взяла мои деньги, своих добавила, по кучкам рассчитала, кому сколько, и в тот же день велела мне со всеми расплатиться!

От таких веселых новостей у Леонида даже боль в руке ослабела.

- Со строительством лодки как же? - поинтересовался он.

- Строительство временно законсервировано, потому что деньги на свадьбу нужны, - объяснил Татарчук. - Ты смотри, к свадьбе выздоравливай!.. А лодку, Люба говорит, к будущей весне обязательно достроим...

Разговор затянулся до конца часа посещений, говоря точнее, до тех пор, пока палатная сестра не вытурила гостей.

При выходе из больницы Голованов попенял Татарчуку: