Я определенно не собиралась вестись на этот лицемерный комментарий. Он ни разу не заступился за меня, когда мои корни снова начинали отрастать, а его мама придиралась ко мне по поводу записи в салон. Если бы у меня было достаточно смелости, чтобы вернуться к своим воспоминаниям, я бы поняла тот факт, что он никогда не заступался за меня перед ней.

В моем сердце не было желания злиться, сердиться или даже быть стервой. Мне просто было уже все равно.

— У меня все отлично.

Видеть его было… просто странно. Похоже на дежавю, наверное. Как будто я прожила другую жизнь и знала, что должна была что-то чувствовать к нему, но это было не так. В моем сердце ничего не ёкнуло, когда я увидела его чисто выбритое лицо и уложенные волосы. И я была чертовски уверена, что он чувствует ко мне тоже самое, что и я к нему.

Но я не хотела быть здесь. Я не хотела этого разговора. Даже чуть-чуть. И мне нужно было пресечь это в зародыше. Как можно скорее.

— Почему ты здесь, Каден? Я ясно дала понять твоей маме, что произойдет, если я когда-нибудь снова увижу кого-нибудь из вас.

Я старалась быть простой, хотя и не могла поверить, что он действительно здесь.

Но он сделал шаг вперед, его взгляд, наконец, метнулся к Роудсу. Он сглотнул. Затем он снова сглотнул, когда взглянула на руку, лежащую у меня на плече. Заметив, как я смотрела на мужчину рядом со мной, прислонившись к нему. Вдох Кадена был быстрым и резким.

— Она не знает, что я здесь. Мы можем поговорить? — спросил он, решив проигнорировать мой комментарий.

Я моргнула.

И это моргание, должно быть, сказало именно то, о чем я думала — нет, я не хочу с тобой разговаривать, — потому что он начал спешить, задыхаясь:

— Я пришел, чтобы увидеть тебя.

Ему потребовалось всего почти два года, подумала я и чуть не рассмеялась.

Два года спустя он был здесь. Здесь! Боже, храни Америку! Должно же мне так повезти!

Сейчас я знала лучше, чем даже полгода назад, что жизнь слишком коротка для этого дерьма.

Я изо всех сил старалась не гримасничать; я хотела, чтобы это закончилось.

— Твоя мама тоже, и я сказала ей, что мне совершенно неинтересно видеть или разговаривать с кем-либо из вас снова. Я имела в виду именно это. Я имела в виду это тогда, я имею в виду это сейчас, и буду иметь в виду годы спустя. Мы не друзья. Я ничего тебе не должна. Единственное, что я хочу сделать, это войти внутрь этого здания, — объяснила я так спокойно, как только могла.

Голова Кадена дернулась назад, выглядя искренне раненым. Мне пришлось бороться, чтобы не закатить глаза.

— Мы не друзья?

Я не знала, что говорило обо мне, что я чуть не рассмеялась над тем, насколько нелепым был этот разговор. Я столько всего пережила, а это… это было так глупо.

— У меня нет намерения задеть твои чувства, потому что мне просто наплевать, чтобы даже утруждать себя этим, но «да», мы не друзья. Мы давно перестали быть друзьями. Мы больше никогда не будем друзьями, и, честно говоря, я не знаю, почему ты здесь после стольких лет. Как я уже сказала твоей маме, я ничего не хочу слышать ни от кого из вас.

— Но я…

— Нет, — перебила я его.

— Но…

— Нет, — сказала я. — Слушай. Дай мне спокойно прожить свою жизнь. Я счастлива. Иди, будь счастлив или не будь счастлив. Это больше не мое дело. Мне все равно. Оставь. Меня. В покое.

Каден Джонс, дважды подряд признанный звездой кантри-музыки десять лет назад, нахмурился так, что это напомнило мне маленького мальчика, когда его черты приобрели ошеломленное выражение.

— Что?

Как он мог все еще изображать удивление? Чего он ожидал? Как раз тогда, когда я уже не думала, что меня может что-то шокировать, это случилось.

Сегодня был довольно хороший день после череды довольно дерьмовых, и я не собиралась пускать его к черту.

— Ты слышал меня, Каден. Иди домой. Возвращайся в тур. Иди делай то, что ты делал до того, как пришел сюда. Я не хочу с тобой разговаривать. Я не хочу тебя видеть. Ты ничего не можешь сказать или сделать, что заставит меня передумать. Я имела в виду, что вам всем нужно оставить меня в покое. Я поведу тебя, твою маму и всех, кого ты знаешь, в суд, если ты не дашь мне жить спокойно.

Как будто он вспомнил, что его телохранитель наблюдал, или, может быть, ему было небезразлично, что Роудс видит, как это происходит, но бледное лицо Кадена вспыхнуло от гнева и смущения. Он сделал шаг ближе, широко распахнув глаза, впервые в жизни выглядя почти чертовски отчаянным.

— Роро, ты не можешь это иметь в виду. Я пытался связаться с тобой в течение нескольких месяцев.

Месяцев. Прошли месяцы с тех пор, как он в последний раз писал мне. Прошли месяцы с тех пор, как они узнали, где я живу, а у него не было времени зайти ко мне? Разве это не говорило больше, чем могли бы сказать любые его слова?

Рука Роудса погладила меня по плечу, а я подняла глаза и увидела, что он смотрит на меня с совершенно пустым лицом.

— Я пытался и пытался, — Каден продолжал говорить, а рот Роудса чуть скривился, — я облажался. Я знаю, что я сделал. Это самая большая ошибка в моей жизни. Самая большая ошибка в чьей-либо жизни.

Один уголок рта Роудса чуть приподнялся.

Разве это не были его слова? Точь-в-точь.

— Я скучаю по тебе. Мне жаль. Мне очень жаль. Я потрачу остаток своей жизни на то, чтобы загладить свою вину перед тобой, — умолял Каден, звуча искренне.

Но его слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, особенно когда Роудс смотрел на меня вот так.

— Пожалуйста. Пожалуйста, поговори со мной. Нельзя просто вычеркнуть четырнадцать лет. Ты не можешь. Я прощу тебя. Ничто из этого не должно иметь значения. Мы можем оставить все это позади и забыть об этом. Я могу забыть, что ты была с кем-то другим.

Только тогда маленькая улыбка Роудса исчезла, в то время как голова поднялась, а взгляд остановился на моем бывшем.

Роудс был в своих старых Levi's, темно-серых ботинках и в этом безумно милом темно-бордовом шерстяном свитере на молнии, который тетя Амоса подарила ему на Рождество. Он даже не позаботился о куртке, но она находилась в машине. И он был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела, когда он выпрямился во весь свой рост, держась за меня так же крепко, как всегда, и сказал своим голосом:

— Она забудет кое-кого, и это буду не я.

Румянец на лице Кадена стал еще сильнее, и, надо отдать ему должное, он выглядел довольно решительным.

— Ты знаешь, сколько мы были вместе?

Этот неглубокий смешок вырвался из груди Роудса, и рука, которой он гладил меня по плечу, остановилась, после чего он разместил руку так, чтобы его запястье повисло на моем плече. Но я знала это выражение, и в нем не было ничего непринуждённого.

— Это имеет значение? — спросил он холодно и серьезно. — Потому что, по моему мнению, это уже не так. Ты прошлое. И у меня нет проблем с тем, чтобы убедиться, что ты в конечном итоге станешь парнем, который разбил ей сердце, прежде чем я взял на себя ответственность и забрал его себе на сохранность.

Для человека, который не привык быть таким любящим, он действительно говорил самые приятные вещи. И если я когда-либо сомневалась в том, что люблю его, чего на самом деле не было, то сейчас я точно знала, что сделала правильный выбор. Выбрала лучшего. Здесь не должно быть ошибок.

Никогда.

К тому времени, когда я снова сосредоточилась на нем, выражение лица Роудса превратилось в одно из его самых серьезных.

— Я люблю её. И я с радостью отдам ей все то, что ты был слишком глуп, чтобы не дать ей. Ты бы даже не держал её за руку на публике, верно? Или не поцеловал бы? — он в основном издевался над ним. — Я в порядке, понимая что не буду первым мужчиной, которого она когда-либо любила, потому что знаю, что буду последним.

Взгляд Кадена метнулся к моему, словно он был ошеломлен. И, честно говоря, меня очень возбудило то, что говорил Роудс.

— В этом разница между такими парнями, как ты и я. Если бы ей было что-то нужно, ты бы дал ей сто долларов из своего кошелька, даже если при этом у тебя имелось больше, но ты бы считал, что этого достаточно. Я бы отдал ей всё, что у меня есть. — Его голос стал тяжелым. — Единственный человек, которого ты можешь винить — это ты сам, придурок.

Мое сердце взлетело. Возможно, оно даже достигло Луны. Потому что Роудс был прав.

У Кадена в кошельке была бы пачка банкнот, и он легко расстался бы с сотней. А Роудс дал бы мне пять долларов, если бы это было все, что у него есть. Он отдал бы мне все, не смотря на значимость. А Каден…. Это не имело значения. И никогда больше не будет. Он убил всё и вся, что я когда-либо чувствовала к нему, и теперь ничего не было. Ни капельки. И больше никогда не будет.

И теперь настала моя очередь сказать ему то же самое, чтобы не было недопонимания.

Любовь может быть связана с деньгами. Что делает вещи проще, это точно. Но лучшая любовь заключалась в гораздо большем, чем это. Речь идёт о том, чтобы дать любимому человеку всё. Простые, легкие вещи, но также и самые трудные неосязаемые, неудобные. Речь идёт о том, чтобы сказать кому-то, что вы любите его, отдав ему все, что у вас есть, и все, чего у вас нет, потому что он значит для вас больше, чем что-либо материальное когда-либо имело или могло бы иметь значение.

Я споймала его взгляд и сказала ему как можно серьезнее:

— Я сказала твоей маме, а теперь скажу и тебе. В мире нет такой суммы денег, которую ты когда-либо мог бы дать мне, чтобы заставить меня вернуться. Даже если бы мы могли быть друзьями, чего не произойдет, — Роудс хмыкнул рядом со мной, — я бы не стала работать на тебя или помогать тебе снова. Ты должен понять это. Я никогда не передумаю.

Боль, ясная и яркая боль промелькнула на красивом лице, смотрящем на меня.

— Дело не в том, что ты пишешь для меня, Роро. Я люблю тебя.

Рука на моем плече напряглась, и голос Роудса понизился, когда он проворчал:

— Недостаточно.

Я сосредоточилась на этом человеке, которого так хорошо и так давно знала, и сделала такое выражение лица, чтобы он понял, что я не преувеличиваю, и что я имею в виду каждое слово из своих уст.