Работа по-прежнему приносила Кире радость. Она появлялась в офисе раньше всех, выпивала чашку зеленого чая и садилась за компьютер. Она не подчиняла свои трудовые будни системе тайм-менеджмента. Просто погружалась в наиболее важные текущие дела и не выныривала из них столько времени, сколько позволяло внимание. Потом она переключалась на что-то другое. Могла выпить кофе, выйти с коллегами на перекур, посмотреть что-нибудь новенькое в интернете или просто поболтать с Каровским, который часто проходил мимо её рабочего места с неизменной улыбкой на подвижном лице.

– Как настроение, Кира? — спрашивал утром Каровский из-под маски похотливого Сатира.

– Всё отлично, шеф. Постепенно погружаюсь в новый проект.

– Это ты о крематории говоришь?

– Да. Правда же здорово, что проектировать его доверили именно нам?! И место выбрано неплохое…

– Место хорошее… Там только кипарисов не хватает. Но думаю, что мы впишем их в окончательный план.

– Когда к тебе пришла идея сделать крематорий похожим на античный храм?

– Почти сразу… Ты же знаешь, в душе я распоследний классик. У меня нет претензий к функционалу современной архитектуры, но вот её художественная ценность… Поэтому, я решил совместить несовместимое — античное величие с простотой хай-тека.

– Особенно мне понравилось, что ты решил сделать камеру для сжигания трупов в виде чаши.

– Мне показалось, что акту перехода тела в золу необходимо придать больше сакральности. Так и возник образ жертвенной чаши. Тело сгорает в ней и возносится дымом к абстрактному божеству.

– Замечательно… А те двери, на створках которых изображены святой Пётр и Анубис... Это ты придумал?

– Нет, это плод буйной фантазии нашего дизайнера Луки. Ты же знаешь о его способности сводить несводимое.

– Очень даже сводимое… Тема загробного мира в язычестве и христианстве. Очень смелый синтез.

– Да, я согласен, он интересно придумал. Только вот общественность…

– Снова эта наша инертная общественность…

– У нас здесь ещё не готовы к мультикультурализму, Кира. Люди живут не в мире, а в своих традиционных мирках. Но это постепенно уходит, рассеивается…

– Никогда не понимала тёмного консерватизма и религиозного фанатизма, хоть и выросла в индустриальной провинции.

– Тут главное — «в индустриальной». Технологии, даже самые брутальные, расширяют сознание. А вот я по молодости всерьёз пробовал стать христианином… Но быстро изжил этот наивный порыв. Теперь я вольный метафизик.

– У тебя свой пантеон богов?

– Нет. Пантеон был у язычников, а я верю только в Эфир?

– А что это?

– Всё.

– Вообще всё?

– Да.

– Но это же не интересно.

– Согласен. Это нельзя представить.

– Вот именно. Уж лучше я буду верить в Велеса и Анубиса, чем в Эфир.

– На здоровье! Тем более, что языческих божеств тоже породил Эфир.

– Вот уж не думала, что архитекторы могут так философствовать…

– Они могут даже стихи сочинять.

– С ума сойти… Тогда читай.

– Стихи?

– Ну да… Назвался же груздём… В смысле — поэтом.

– В другой раз.

– Почему?

– Хочу что-то специально для тебя сочинить. Оду какую-нибудь. Тебе оды к лицу. А сейчас извини, работа ждать не любит.

– Вот хитрец. Может ты и не поэт совсем, а только пыль мне в глаза пускаешь.

– Поэт, поэт… Не сомневайся ни секунды. Мне только с мыслями и духом надо собраться, чтобы прочесть.

– Ну хоть четверостишие, господин Байрон!

– Ладно, умолила, держи…

Гибель прошлого, всё уничтожа,

Кое в чём принесла торжество:

То, что было всего мне дороже,

По заслугам дороже всего.

Есть в пустыне родник, чтоб напиться,

Деревцо есть на лысом горбе,

В одиночестве дикая птица

Целый день мне поёт о тебе.

– Совсем неплохо… Немного старомодно, но трогательно и красиво.

– Да, умел Байрон лирику писать.

– Так это не твоё!

– Так ведь ты Байрона просила…

– Я же сказала, что ты хитрец. Всё, больше не верю, что ты поэт.

– Горе мне, горе… А теперь за работу.

– Трудоголик.

– От трудоголика слышу.

4.

Первую неделю отпуска, предоставленного ей архитектурным бюро «KarKas», Кира решила провести у родителей. Она села в скоростной поезд и через десять часов достигла вокзала родного города, в котором мало что изменилось. Тот же обшарпанный перрон, те же переполненные мусором баки, та же атмосфера заброшенности… Она вызвала такси и поехала в Заводской район, где в трёхкомнатной квартире дома, построенного в 70-х годах двадцатого столетия, скромно проживали её поседевшие родители.

Она ехала на заднем сиденье красной «лады-девятки», не желая беседовать с водителем, но тот по давней привычке провинциальных таксистов всё же заговорил с ней первым. Это был пятидесятилетний мужчина с гладко выбритой головой, мощными загорелыми руками и раздавшимся животом. Он играючи крутил рулём видавшей виды «девятки» и время от времени причмокивал сквозь зубы, как машинально делают многие простые люди, сами того не замечая.

– Откуда приехала, красавица?

– Эээ… Из Лемова… А что?

– Но родилась ты тут, правильно?

– Да… Как вы это узнали?

– По звуку «а».

– А что с ним не так?

– У всех наших людей он плавный и длинный, как у тебя.

– Возможно… Вы, наверное, давно людей возите.

– Уже 15 лет, красавица. Как закрылся мой завод, так я и сел за руль. Надо было как-то на хлебушек зарабатывать, спиногрызов кормить… Мутное было времечко… Ну и как там, в Лемове? Есть прогресс?

– Да, развиваемся… Денежки делаем.

– Толковый у вас мэр, много делает для города… А у нас беспросвет… Как были дороги раздолбанными, так и остались. Последние заводы позакрывали, суки. Негде людям работать, бля. Всё к чертям развалили… Зато проституток стало пруд пруди — каждый день вожу одну-две на вызов. Вот, ети мать, до чего докатилось… Начали, вроде, туризм развивать, но не пошло, так и бросили… Жопа у наших властей вместо головы… Нет, себе-то они жизнь хорошо организовали… Тачки крутые, особняки, сауны с девочками… А народ, блядь, страдает… Ты кем работаешь?

– Менеджером в архитектурном бюро.

– Понятно… А ведь у вас там, в Лемове, жизнь бьёт ключом… Слышал, что иностранные компании офисы открывают… Инвестируют вас, короче. Да и природа там другая, поприятнее. Правильно говорю?

– Да, в Лемове сейчас настоящий расцвет. Особенно в сфере высоких технологий. Много молодёжи идёт в IT. Основной капитал там крутиться, на мой взгляд.

– У меня в Лемове сын учился, на военного… Город ему понравился. Много старинной архитектуры, кафе, девочек красивых…

– И что, остался в Лемове?

– Не, домой, сучёнок, припёрся… Нагулялся там. Теперь начальником заводской охраны устроился. Работа без особых нервов и деньги нормальные. Женился уже…

– Что, и дети есть?

– Дети будут, не куда не денется… Пусть пока подзаработает на жизнь, квартиру в кредит возьмёт. Чтобы всё нормально было, как у людей… Правильно говорю?

– Да, конечно, всё правильно….

Кире хотелось как можно быстрее выйти из машины этого нудного мужика, который давил её своей «правдой жизни» и постоянно оборачивался в её сторону широким, обтянутым кожей, как футбольный мяч, лицом. Он поглядывал на неё своими бледно-голубыми глазами, походившими на круглые вставки из цветного металла, и хищно улыбался, представляя, наверное, как привозит её в укромное место на краю города, остервенело стягивает с неё одежду, сильно зажимает ей рот, достаёт из спортивных штанов свой коренастый вздыбленный член, рвёт её кружевные трусики и грубо входит в сжавшуюся от страха сухую вагину…

От таких мыслей у Киры слегка закружилась голова, но она внутренне собралась и продолжала слушать неугомонного таксиста, пока тот не сказал «приехали!» и не взял из её протянутой руки деньги за поездку.

– Ты надолго к нам? — спросил напоследок таксист, любуясь золотым отливом её пышных волос и раскидистыми бёдрами, соблазнительно укрытыми тонкой джинсовой тканью.

– Нет, не очень… А что?

– Может дашь мне свой телефон… Сходим куда-нибудь на днях… В ресторан, например. А можно и за город поехать. У меня дача есть. Купим коньяку, пожарим шашлыков… Хочешь? Я от всей души… Понравилась ты мне…

– Спасибо, приятно, но у меня другие планы на ближайшие дни. Всего вам хорошего вам и удачного дня.

– Жаль, конечно… Ну, лады, красавица, гуляй… Если что, я у вокзала почти каждый день простаиваю. Машину мою ты знаешь. Подходи, покатаю тебя, как следует, интересные места в городе покажу. Потом ещё благодарить будешь…

Кира слегка улыбнулась в ответ на его предложение и хлопнула дверью. От машины она отходила с высоко поднятой головой, размашисто виляя бёдрами. Она знала, что таксист смотрит ей вслед и наливается вожделением. Это её веселило и удовлетворяло. Она женщина, она желанна, она имеет власть над мужчинами, она управляет этим миром через свои эмоции и красоту…

Родители встретили Киру традиционными расспросами о её житье-бытье. Она отбивалась, как могла, о чём-то умалчивала, что-то врала. Рассказать им о настоящем положении дел у неё никак не получалось. То, что теперь интересовало её, чем она жила всё последнее время, не вписывалось в родительский мир. Она говорила им общие фразы о том, что у неё всё хорошо, что у них нет поводов для беспокойства, что карьера её вполне успешна, что люди в Лемове доброжелательные, а цены на продукты питания умеренные. Родители понимающе кивали, но до конца не верили ни единому её слову, поскольку жизнь научила их всё время быть начеку. Для них она была перебежчицей, которая променяла родной Карбоновск, пропахший горьким заводским дымом, на чуждый их натуре рафинированный Лемов. Родители были уверены, что лемчане не знают тяжёлого труда, а большую часть жизни проводят в пустопорожних разговорах за кофе и вином. Работу в офисе они не считали настоящим трудом, называя её между собой «бумажным бездельем».

На следующий день после приезда к родителям Кира проспала в своей детской комнате почти до обеда. Время в этих стенах шло по-другому. Впервые за несколько месяцев ей некуда было спешить. Дома она по-настоящему расслабилась, сняла с себя груз ответственности и погрузилась в розовые воспоминания. Интересно, думала она, лёжа под стёганым одеялом с пальмами, что сейчас делает Пашка Аверченко, который так приставал к ней в одиннадцатом классе? А Соня Рахина… У неё же трое детей… Наверно, проводит всё время с ними и ждёт мужа с работы. Даже не верится, что она хотела стать лётчиком… А Лена Сахно… Самая красивая в нашем большом классе, с крупным бюстом и синими, как летнее небо, глазами… Мы, девчонки, завидовали ей, а парни шутливо называли её Плейбуха. А Кирилл Яновский… Моя девчоночья любовь… Где он теперь? Говорят, что уехал в другую страну… Но мало ли что говорят… Так и не поцеловались мы с ним ни разу, а как хотелось…