7

_

СПРАВЕДЛИВОСТЬ

ЛАРК

— Это, наверное, один из худших дней в моей жизни, — говорю я, нанося немного клея из аэрозоля на лепестки белоснежной розы.

Песня, которая звучит на заднем плане, сопровождается чередой ругательств, мольб и панических вздохов.

— Ну, не худший, но определенно в топе из пяти. Наверное, номер три. И учитывая, что два первых были связаны с ужасными смертями и мучительными, травмирующими переживаниями, которые оставили неизгладимый след в моей душе, это большое достижение для свадебного дня.

Мой пленник напрягается в кожаных оковах. Его босые пальцы на ногах скрипят по нижней стенке плексигласового ящика, пока из краника в бочке, которую я установила на подставке сверху, ему на ноги капает струя эпоксидной смолы. Мы на старой фабрике, которую я постепенно превращаю в свое личное убежище, — неиспользуемое здание, подаренное мне отчимом, — здесь есть всевозможные гаджеты, которые по-настоящему тронули мою творческую душу. И этот проект — мой самый амбициозный на сегодняшний день. Бедный папуля — он, наверное, подарил эту старую текстильную фабрику в надежде, что мне будет так весело здесь все переделывать, и что я смогу вести более спокойный образ жизни. Он и представить себе не мог, что это помещение пригодилось для того, чтобы скрыть предсмертные крики Патрика О’Нила.

Я смотрю на его потное лицо. Ящик заполнен почти по его уши. Скоро он не сможет меня слышать.

С гостью золотых блесток в руке я перегибаюсь через край и сыплю в смолу рядом с головой Патрика.

— Ты женат, верно? Нервничал на свадьбе?

— Да пошла ты нахуй, психованная сучка, — рычит он, и потом его ярость переходит в разочарованные рыдания.

— Нервничать — это нормально, да? Это же важный день. Прям очень, — я откладываю розочку в сторону, чтобы она высохла, и беру следующую, наклоняюсь над прозрачным коробом, потом распыляю клей, брызги попадают Патрику на лицо. — Поделись со мной секретом, мистер О’Нил. Хотя, давай назовем это возможностью раскаяться, — говорю я, улыбаясь, пока он отчаянно страдает. Кажется, он не может решить, злиться ему или бояться, когда моя улыбка приобретает коварный оттенок. — Ты нервничал, когда в первый раз обхаживал ученицу?

Патрик поджимает губы, и мне удается увернуться от слюны, которую он харкает в меня. Плевок падает ему на щеку с густым шлепком и скатывается в смолу, которая с каждой секундой поднимается все выше.

— Видишь, что я делаю? Готовлюсь к свадьбе, украшая розочки. Обхаживаю, так сказать, — пожимаю плечами и разворачиваю цветок между пальцами, отрывая шипы. — Я всегда удивлялась, почему вы, женатики, не ведете себя более осмотрительно. Ладно, одинокие парни. Но вы такие же доверчивые. Сколько потребовалось времени? Всего день или два, чтобы заманить тебя в ловушку через соц.сети, прежде чем ты начал умолять о встрече?

— Чего ты от меня хочешь? — шипит он.

— Очевидно, чтобы ты умер, — я закатываю глаза и сыплю остатки блесток на розу, излишки оседают тонкой пленкой на коже Патрика. — Мне нравится называть это правосудием, но пусть оно будет блестящим. А еще мне нужен журнальный столик.

— Сходи в магазин.

— Но мне нравится делать все своими руками, — отвечаю я, пожимая плечами, и кладу розу рядом с другими. — Мой жених — боже, ненавижу это слово — переезжает завтра, и я хотела сделать смелое заявление, чтобы он не привез какую-нибудь дерьмовую холостяцкую мебель. И поскольку мне нравится оставлять маленькие трофеи от каждого педофила, которого я вычеркиваю из этого прекрасного мира, я решила убит двух зайцев одним выстрелом, понимаешь? Мне нужен журнальный столик, а ты педофил — это судьба.

— Ты ошибаешься, — умоляет Патрик, когда я открываю новую баночку с блестками и начинаю красить ими свежую розу.

— Нет, не ошибаюсь.

— Я не хотел никого обидеть.

— Но обидел.

— Если ты меня отпустишь, клянусь, я больше никогда и близко не подойду к школам.

— Что ж, по крайней мере, с этим я согласна. Ты точно больше никогда не приблизишься к школам, — со слабой, угрожающей улыбкой я наклоняюсь к перегородке и обдуваю поверхность розы, оставляя на коже ублюдка тонкое облачко искрящейся пыли. — Ты никогда не заманишь ни одну ученицу. Не тронешь ребенка. Никогда не украдешь ничье будущее. Никогда не сломаешь ничью душу, — я долго смотрю Патрику в глаза, серо-голубой оттенок радужной оболочки контрастирует с паутиной крошечных кровеносных сосудов на белках его глаз. Уже не в первый раз я жалею, что Слоан не знает об этой моей стороне. Ее талант удалять глаза своим жертвам, возможно, немного грубоват, но есть люди, которые заслуживают того, чтобы их лишили частей тела, и этот Патрик О’Нил, безусловно, хороший кандидат.

Но как бы ни было заманчиво посвятить Слоан в свое хобби, на которое она, по сути, меня вдохновила, это небезопасно. Поэтому я повторяю себе ту же мантру, как и всегда, когда возникает желание признаться:

Если она будет знать, то окажется в опасности.

Я глубоко вдыхаю аромат свежей розы, и лепестки нежно прикасаются к моей коже, а запах перекрывает пары смолы. Некоторое время я просто наблюдаю, как эпоксидная смола струится из крана. Чувство спокойствия охватывает меня, несмотря на бесконечные ругательства и мольбы Патрика. В сладком аромате розы и мерцании золота есть что-то такое правильное. Они отлично смотрятся друг с другом.

На моих часах звенит будильник, нарушая минутный покой. Одиннадцать утра. Слоан заедет за мной к часу, а свадьба назначена ровно на два. И я искренне надеюсь, что это создание стола поможет мне успокоиться не только перед предстоящей свадьбой, но и перед встречей с подругой. Когда я сказала ей через два дня после ее собственной свадьбы, что собираюсь выйти замуж за Лаклана Кейна, все это время она выпытывала у меня подробности, которыми я избегала делиться. Но думаю, пришло время, как говорится, сорвать пластырь.

— Что ж, Патрик, это было весело и все такое, — говорю я, опрыскивая последнюю розу клеем и посыпая ее блестками, потом складываю на стол вместе с другими цветами, которые я потом перевяжу ленточкой, — но мне пора идти. Важный день все-таки. Я хочу выглядеть на все сто, понимаешь? Этот комбинезон, наверное, не подойдет, даже если я выхожу замуж за настоящего придурка.

Нескончаемые мольбы Патрика становятся все громче, пока я встаю и стряхиваю пыль с одежды.

— Не смей делать этого, — говорит он, изо всех сил стараясь приподнять голову над вязкой жидкостью, наполняющей ящик.

Я улыбаюсь, полностью открывая кран на бочке с эпоксидной смолой и меняя песню в плейлисте. Тяжелый ритм доносится из динамиков, установленных на стенах.

— Не успел, — отвечаю я, подходя и берясь за металлическую ручку тележки, на которой стоит его символический гроб. — Я уже делаю.

Обхватив руками холодную сталь, я толкаю тележку вперед. Колеса скрипят, вращаясь по полированному бетону.

— П-пожалуйста, я у-умоляю тебя, — всхлипывает Патрик. Его взгляд мечется между мной и золотистой жидкостью, которая обволакивает его тело, когда я пододвигаю его поближе к крану. Она покрывает его ноги. Бедра. Низ живота. Вены проступают под бледной и потной кожей на его висках, когда мы двигаемся ближе, дюйм за дюймом. — Я дам тебе все, что ты захочешь. Все, что угодно.

— Мистер О’Нил. Ты, наверное, уже должен был понять, — толкаю тележку до тех пор, пока кран подвешенной бочки не оказывается прямо над его горлом. Его учащенный пульс исчезает под мерцающими волнами смолы. — Я хочу то, что ни один мужчина не сможет мне дать просто так.

После последнего толчка тележка останавливается, и его рот оказывается на одной линии с вязкой струей. Патрик зажмуривает глаза. Мотает головой из стороны в сторону. Брызжет слюной, разбрызгивая смолу. Он молит бога о помощи.

— Не проси его, — говорю я, натягивая длинные кожаные рабочие перчатки и опуская руки в ящик. Прижав ладони к вискам Патрика, я удерживаю его голову под струей. — Мне он так и не ответил.

Патрик сопротивляется, трясется и задерживает дыхание, пока не выбивается из сил. Воздух стремительно выходит из его легких. При следующем вдохе его рот наполняется смолой.

Я знаю, что он не слышит меня, когда я перечисляю имена всех девочек, которым он причинил вред. Но все равно произношу их вслух. Называю имена всех детей, которые теперь боятся жить в этом мире. И когда его тело замирает, я убираю руки с красивых золотых линий и наблюдаю, как тело исчезает под мерцающей поверхностью.

Бросив последний довольный взгляд на золотой блок, я включаю кондиционеры и вентиляторы, чтобы смола затвердела, потом забираю свои цветы и ухожу.

Моя собака встает со своего любимого места на полу мастерской и следует за мной по пятам, когда я иду по коридору, направляясь на главный этаж того, что когда-то было текстильной фабрикой. Прохожу мимо старого лифта, который все еще работает, но раздражает меня, и вместо этого направляюсь к металлической лестнице у дальней стены, перепрыгивая через две ступеньки, пока не добираюсь до своих апартаментов, с кирпичной кладкой, высокими окнами и эклектичным декором — фотографиями, скульптурами, гобеленами и плакатами — вещи, которые я собрала, пока выступала в разъездах. Здесь даже есть несколько сувениров моего блестящего правосудия, и хотя они в основном скрыты от посторонних глаз, их присутствие создает домашнюю атмосферу.

Я думала, что мой проект внизу поможет мне справиться с грядущим. Да, помогло, но эффект оказался слишком быстрым. С каждой секундой нервы вновь одолевают, словно заразительная мелодия, которая захватывает мои мысли нота за нотой. Я прибавляю громкость музыки в надежде, что она заглушит тревогу. Танцую, накручивая волосы на бигуди, потом делаю хвост, и пою, нанося макияж. Даже беру в руки гитару и подыгрываю нескольким песням, а потом надеваю атласный брючный костюм цвета слоновой кости и кружевной корсет без бретелек. Когда заканчиваю, верчусь из стороны в сторону перед зеркалом во всю стену в своей спальне. Наверное, никого не удивит, если я скажу, что всегда мечтала о пышной белой свадьбе. О платье принцессы и развевающейся фате. Чтобы было пятьсот гостей, фейерверки, и все как в сказке.