— Что я… проект или что-то, над чем нужно работать. Кукла с неисправной личностью, которую ты стремишься искоренить. Иногда мне кажется, что ты не остановишься, пока я не стану всего лишь пустым сосудом, ожидающим твоего разрешения хотя бы моргнуть.

Мои губы поджались от такой оценки, и я провел рукой по основанию ее позвоночника, наслаждаясь теплом ее кожи под шелком.

— Я не хочу этого, — прорычал я. — Я просто хочу… — Я даже не думал, что у меня есть ответ на это, поэтому только вздохнул.

Она придвинулась ближе ко мне, ее хватка на моих пальцах усилилась, когда она посмотрела на меня.

— Если бы я могла понять, почему это так важно для тебя, тогда, возможно, это не причинило бы мне такой боли, — пробормотала она. — Или ты этого хочешь — причинить мне боль?

Я покачал головой в ответ на эту оценку. Боль могла быть инструментом, которым я пользовался в своей миссии по обретению контроля, но я использовал ее только как средство для достижения цели с ней. Моей целью не было ранить ее.

— Ты хочешь знать, почему мне нужно контролировать то, что для меня важно? — Спросил я, приподняв бровь. — Это… сложный вопрос.

Татум закатила глаза, и мне захотелось отшлепать ее за это. Но я не делал этого уже несколько недель. С тех пор, как она призналась, что ей это нравится. Потому что это все неизмеримо изменило, и я не был уверен, смогу ли справиться с тем, что я чувствовал по этому поводу.

— Ты расскажешь мне? — Настаивала она, и я поймал себя на желании. По крайней мере, частично.

— У меня было… тревожное воспитание, — медленно произнес я. На самом деле я не собирался вдаваться в подробности сейчас, но я мог бы рассказать ей достаточно правды, чтобы удовлетворить ту потребность в знаниях, которая горела в ее глазах. — Хаос был постоянным. Я часто переезжал из дома в дом моей семьи без особого уведомления. Или вообще без уведомления, например, когда меня будят посреди ночи и сажают в частный самолет без указания пункта назначения. — Это было, мягко говоря, очень неприятно. Мне не позволяли многого из того, что было постоянным. Мой отец верит в то, что нужно быть готовым ко всему, поэтому он хотел, чтобы я привык думать на ходу, приспосабливался к неожиданным переменам. Я никогда не мог быть уверен, что буду завтракать и ужинать в одном доме, не говоря уже о том, чтобы выбирать, что я буду есть…

— Я слишком много переезжала, пока росла, — тихо сказала она. — Я понимаю, насколько это может быть тревожно. Но для тебя твои привычки, контроль кажутся такими жизненно важными…

— Я полагаю, тебя предупреждали о предстоящих планах, — ответил я, пожав плечами. — И тебе разрешали брать с собой вещи. Помню, когда мне было пять, у меня был боевик, которого я звал Клайв, и мне он чертовски нравился. У него был пистолет, машина и… ну, глупо возлагать чувства на неодушевленные предметы. — Я отмахнулся от воспоминаний о том, как отец заставил меня выбросить эту дурацкую куклу в мусоропровод, потому что это делало меня мягче. После этого я уже по-настоящему не играл в игрушки.

— Что случилось с Клайвом? — Татум мягко спросила меня, и это было так чертовски нелепо, что ей было не наплевать на какой-то чертов кусок пластика, что я расхохотался.

— Я полагаю, его бросили, — неопределенно ответил я. — Его купила мне моя бабушка. Она была единственной в моей семье, кто, казалось, считал важным иметь что-то постоянное в моей жизни. И после того, как он — оно — ушло, она придумала кое-что получше. Что-то постоянное, что она могла мне дать, что-то что нельзя так легко потерять. Музыка.

— Пластинки? — Татум виновато прикусила губу, и мой взгляд остановился на том, как ее зубы погрузились в пухлую плоть.

— Да, их подарила мне она. Но она сделала больше, она дала мне более постоянный способ иметь музыку. Именно она купила мне мой первый рояль и все уроки к нему.

— Я не знала, что ты играешь, — выдохнула Татум, ее глаза жадно загорелись, когда она впитывала это знание, как будто изголодалась по нему.

— Я полагаю, ты многого обо мне не знаешь, Татум, — тихо ответил я.

— У тебя хорошо получается? — Спросила она.

— У меня есть опыт, — ответил я.

— Черт возьми, с таким же успехом ты мог бы просто сказать, что ты профи. В любом случае, это очевидно. Ни за что на свете у тебя не могло быть такого хобби, и ты не был бы в нем лучшим, — простонала она, и у меня вырвался настоящий смешок.

— Это правда?

— Да. Ты чертов перфекционист. Держу пари, ты мог бы выступать за деньги, если бы они тебе понадобились.

— Музыка — это все о контроле, — сказал я.

— И страсти. Ты должен почувствовать это своим сердцем.

Мои губы приоткрылись, чтобы возразить на это, но я не смог произнести ни слова. Потому что, как бы мне ни хотелось это отрицать, это была чистая правда. Именно поэтому я так сильно в этом нуждался. Музыка говорила с моей душой и успокаивала мою сердечную боль. Это был костыль, которым я пользовался, чтобы залечить свои раны и обуздать свое настроение.

— Как получается, что ты так ясно видишь во мне то, чего я сам не вижу? — Спросил я, проводя большим пальцем по тыльной стороне ее ладони.

— Может быть, ты не такой сложный, каким хочешь казаться, — поддразнила она.

— Сомневаюсь в этом.

— Итак… музыка давала тебе хоть каплю контроля. Что-то, чем ты мог владеть и что у тебя нельзя было отнять. И тогда ты просто начал претендовать на другие вещи, которые мог контролировать? — Спросила она, явно все еще пытаясь понять меня, и по какой-то причине я все еще потакал ее любопытству.

— Полагаю, да. За эти годы я выработал распорядок, которого мог придерживаться, где бы ни находился. Вещи, которые не поддаются контролю обстоятельств, например, время, когда я делаю определенные вещи. Возможно, иногда мне приходилось приспосабливаться к смене часовых поясов, но, несмотря на это, я всегда мог есть в одно и то же время, тренироваться в одно и то же время, спать…

— Итак, когда ты понял, что тебе нравится контролировать других людей?

— Дело скорее в том, что они не имеют надо мной контроль, — ответил я. — Люди, о которых я забочусь больше всего в этом мире, определенно не подчиняются каждой моей прихоти. Киан, в частности, изо всех сил бросает мне вызов. И не заставляй меня заводить разговор о тебе.

Она наклонила голову, как будто что-то, что я только что сказал, привлекло ее внимание, но я не был уверен, что именно.

— И что ты чувствуешь, когда они все-таки дают тебе контроль? — Медленно спросила она. — Когда Киан выбивает из кого-то дерьмо, например, потому, что ты этого потребовал.

— Свободу, — мгновенно ответил я. — Я чувствую себя возвышенным над хаосом, который постоянно окружает меня, пытаясь разорвать на части.

— А с… девушками? — Спросила она, и румянец окрасил кожу под веснушками.

— Какими девушками?

— Э-э-э, ну девушки у тебя же были. Ты заставляешь их подчиняться тебе в спальне или…

— Ты спрашиваешь меня, нравится ли мне доминировать над женщинами во время секса? — Спросил я, мои губы дрогнули от удовольствия.

Она снова прикусила нижнюю губу, и я отпустил ее руку, чтобы высвободить ее, удерживая за подбородок, так что она была вынуждена поддерживать зрительный контакт со мной.

— Да, — выдохнула она.

Я на мгновение задумался об этом и пожал плечами, потому что, очевидно, так и было. Хотя, вероятно, не так, как она себе представляла. Не то чтобы это не приходило мне в голову раньше, но до сих пор не было девушки, которая привлекала бы мое внимание достаточно долго, чтобы я мог подумать о том, чтобы поэкспериментировать с этим.

— Очевидно, мне нравится быть главным. Но в прошлом это просто означало, что я наклоняю девушек, чтобы трахнуть их, чтобы они не могли прикасаться ко мне, когда я этого не хочу.

— Очаровательно.

— Ты спросила, — указал я, и она ухмыльнулась.

— Справедливое замечание. Но, допустим, у тебя был кто-то, готовый доверить тебе все это дело, хотел бы ты по-прежнему подчинять его? Или ты бы хотел, чтобы они подчинялись другим способом? — Ее взгляд загорелся любопытством, когда она спросила меня об этом, и дрожь пробежала по моему телу.

— Я не знаю, — признался я. — Если бы я должен был контролировать ситуацию, мне нужно было бы быть уверенным, что она абсолютно…

— В полном подчинение?

— Да, — прорычал я.

— Звучит не так уж плохо… в такой ситуации.

Мое сердце бешено заколотилось при этих словах, слетевших с ее полных губ, и я почувствовал, что возбуждаюсь от одного только намека на это.

— Я бы никогда не предположил, что ты сабмиссив, — выдохнул я.

— Может быть, я хотела бы иногда отказываться от контроля, — ответила она хриплым голосом. — Думаю, я процветаю в хаосе. Иногда мне это нужно. И позволить кому-то другому завладеть моей плотью звучит как-то… возбуждающе.

Она облизнула губы, и я хмыкнул, прежде чем внезапно отступить назад и отойти от нее.

— Ложись в постель, — сказал я, нуждаясь в некотором отдалении от нее, чтобы подумать.

Ее взгляд опустился на мою промежность, где сквозь белые боксеры отчетливо проступали очертания моего твердого, как камень, члена. Не имело значения, знала ли она, как сильно я желал ее. Имело значение только то, как я действовал в соответствии с этим и нарушал ли правила. Чего я бы не сделал. Правила были тем, что не давало моему миру рухнуть.

Татум колебалась всего мгновение, прежде чем сделать, как я сказал, и забраться в кровать. Но вместо того, чтобы забраться на свою сторону, она опустилась на колени на моей.

Кружевной верх пижамы, в которую она была одета, был достаточно прозрачен, чтобы я мог разглядеть сквозь него розовую плоть ее затвердевших сосков, и комок застрял у меня в горле, когда я упивался ее видом.

— Я бы не сожгла твои записи, если бы знала, что твоя бабушка значила для тебя, — выдохнула она, и я нахмурился, увидев вину на ее лице.

— Я бы предположил, что после писем это только укрепит твое желание сделать это.