Глава 1

Я склоняюсь над раковиной, брызгаю холодной водой в лицо. Пытаясь отдышаться, вытираю слезы. Внимательно смотрю на девушку в зеркале, изучая ее лицо и зная, что другие также будут смотреть на него. Как я выгляжу из-за слез? Грустной или виноватой? Или, может быть, раскаивающейся? Потому что это последнее, что мне нужно. Я ни та, ни другая. Во всяком случае, не для нее.

Я ненавижу это. Ненавижу ее. И не знаю, как пройти через это.

Чувствую на себе миллионы взглядов, когда возвращаюсь в спортзал. И нет, я не параноик, и это не мое воображение. Ладно, может быть, я преувеличиваю количество, но они следят за мной. Так происходит везде, куда бы я ни пошла. По меньшей мере, половина из них думает, что убийца — я. Многие предполагают, что я сообщница. А некоторые считают жертвой.

Они все знают, что я лгунья. И больше ничего.

Я медленно выдыхаю, пытаясь унять сердцебиение, и возвращаюсь к боковой линии. Беру со своего места белую свечу и готовлюсь присоединиться к товарищам по команде, выстроившимся вдоль сетки в центре площадки, но рука на моем плече останавливает меня.

— Прости, Элли, — говорит тренер Дэвис. — Семья просила, чтобы тебя здесь не было.

Думаю, это не должно быть сюрпризом. Не то чтобы я хотела встретиться с ними лицом к лицу. Но...

— Куда я должна идти? Что должна делать?

— Иди домой, Элли.

— А что насчет следующего матча? — спрашиваю я.

— Это всего одна игра. Увидимся завтра на тренировке, — говорит она, одаривая меня, как предполагается, ободряющей улыбкой. По крайней мере, она кажется достаточно искренней.

Я киваю, ставлю свечу обратно на складной стул, беру свою спортивную сумку и направляюсь к выходу, который ведет обратно в коридор. Вместо того, чтобы выйти через него, поворачиваюсь и ныряю под трибуну — на то старое место, куда я ходила, когда чувствовала себя одинокой и нуждалась в уединении. Ставлю спортивную сумку на землю, когда в спортзале выключают свет, и ложусь на спину, используя сумку как подушку. Я смотрю на буквы, вырезанные на дереве, зная, что они причинят мне боль, и желая этого.

— Я не знаю, с чего начать. Эм-м… — Директор Коулман делает паузу, и я слышу, как она втягивает воздух, пытаясь подавить рыдание. — Прошло более четырех месяцев с тех пор, как Дарси Коннелли вырвали из семьи и из этого сообщества. Сегодня, в день, когда Дарси исполнилось бы восемнадцать лет, мы вспоминаем ее такой, какой она была при жизни. Дарси была замечательной ученицей и исключительным другом.

«Но была ли?»

— В Дарси была какая-то неотразимая сила. Она была одной из тех людей, к которым вас тянет; она была лидером, столпом своего окружения, своей церкви и команды. Те, кому посчастливилось знать ее, навсегда запомнят ту энергию, яркую улыбку, страсть и стремление к успеху. Она была силой, с которой приходилось считаться, дочерью, которой мог бы гордиться любой родитель. Ее смерть потрясла наш крошечный мир на острове до глубины души, и нам всегда будет ее не хватать. Те, кто любил Дарси, изменились навсегда.

«Что, черт возьми, с тобой случилось, Дарси?»

Из уголков моих глаз начинает течь еще больше слез. Думаю, она была — по крайней мере, какое-то время и насколько я знала, — подругой. Моей подругой.

«Прости, Дарси. Я не знаю, что могла бы сделать, но мне жаль, что я этого не сделала. Я сожалею о той роли, которую сыграла во всем этом».

— Но сегодня мы не хотим зацикливаться на ее трагическом конце. Мы отпразднуем ее жизнь. В честь памяти Дарси и дня рождения мы повесим ее майку на стену спортзала и официально уберем из команды номер одиннадцать. Он будет принадлежать ей навсегда. Ни один другой из «Блэк-Рок Игл» не будет носить этот номер. Мы просим о нескольких минутах тишины, пока футболка будет увековечена в памяти.

Звучит музыка, группа играет что-то медленное и грустное, пока, я могу только предположить, исходя из моего местоположения, они вешают футболку Дарси на стену. Я с силой провожу кончиком пальца по надписи «Э + Д», вырезанной на поверхности трибуны надо мной, и чувствую, как заноза впивается в кожу, когда делаю это. Я втягиваю воздух сквозь зубы и возвращаю руку к своему телу, изучая обломок дерева в пальце. Он достаточно большой, чтобы я могла зажать его между указательным и большим пальцами другой руки и вытащить, и достаточно глубокий, чтобы при этом по нему потекла кровь.

Я сжимаю кончик пальца, наблюдая, как по нему стекает кровь, когда голос заставляет мое сердце остановиться.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной, — говорит он.

Весь воздух покидает мои легкие. Я смотрю в лицо человека, который никак не мог стоять там, и чувствую, как знакомая боль в моей груди, которая никогда полностью не проходит, усиливается, пока не становится сокрушительной тяжестью. Не могу пошевелиться или дышать. Пока не вспомню...

— Ты ненастоящий, — говорю я ему.

Я отталкиваюсь от земли, перекидываю сумку через плечо и пытаюсь пройти мимо парня, которого не существует, прежде чем чья-то рука хватает меня за горло.

— Ты уверена в этом? — спрашивает он.

Я не могу говорить, поэтому молчу.

— Я никогда никого раньше не убивал, но, эй, ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, не так ли, Элли?

«ДА».

— Но видеть тебя здесь сейчас, вот так... Мне действительно этого хочется.

Отпуская меня, он толкает меня назад, и я спотыкаюсь, тяжело дыша и хватаясь за горло.

— Девон? — Это звучит как вопрос. Его ледяные голубые глаза смотрят сквозь меня с не меньшим отвращением. Я хочу броситься к его ногам и, черт возьми, молить его о прощении, даже если я этого не заслуживаю. — Девон, я сожалею...

— Не смей заканчивать это гребаное предложение, или я действительно могу убить тебя. Иди домой, Элли. Убирайся отсюда к чертовой матери, я разберусь с тобой позже.

Я проскакиваю мимо Девона и выхожу из спортзала, затем бегу по коридору и выхожу за дверь под дождь. Я иду через парковку к остановке общественного транспорта как раз в тот момент, когда вижу свой автобус, приближающийся по улице, и успеваю сесть в него как раз вовремя.

Я все время чувствую взгляды на своей спине. Он там, когда я опускаюсь на свое сиденье и выглядываю в окно — в дверном проеме, наблюдает за мной.

«Но как?»

Я неловко ерзаю, замечая, что что-то застряло в небольшом пространстве между сиденьем и стенкой автобуса. Я наклоняюсь, беру маленькую сумочку, затем оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто не смотрит, прежде чем открыть ее и начать рыться в ее содержимом. Я достаю сотовый, выключаю его и извлекаю сим-карту, затем нахожу в бумажнике еще шестьдесят семь долларов. Я положила и то, и другое в свою спортивную сумку, прежде чем вернуть маленькую сумочку на то место, где я ее нашла. На самом деле мне больше не нужно этого делать, но трудно сопротивляться, когда это так просто.

До моей остановки ехать недолго — недостаточно долго, чтобы я могла подумать об этом, и даже недостаточно долго, чтобы страх по-настоящему поселился во мне. Я прохожу оставшиеся два квартала от автобусной остановки до дома моей тети. Это типичная прохладная, туманная октябрьская ночь на Тихоокеанском Северо-западе. Я радуюсь едва заметному дождю, который тихо оседает на моей коже, пробуждая меня и напоминая, что в месте, которое я называю домом, меня ждут вещи похуже — хуже, чем все, что Девон Уэст когда-либо мог со мной сделать, — и я должна быть начеку.

Если он вообще был настоящим, ведь, возможно, я его выдумала.

Мог ли он действительно причинить мне боль? Стал бы? Я знаю, что он ненавидит меня. Я заслуживаю этого. Но совсем недавно это было что-то другое, даже если последние несколько месяцев казались мучительной вечностью.

Я останавливаюсь лишь на мгновение, прежде чем войти в дом. Вход через парадную дверь всегда возбуждает мои нервы. Трудно находиться в этом доме. После того, как мою маму арестовали, они сказали мне, что моя тетя и ее муж предложили приютить меня, а затем привезли в этот дом на острове Блэк Рок, и я подумала…может быть, все будет не так уж плохо. Район был похож на те, что вы видите в фильмах: мирный пригород, населенный представителями высшего среднего класса, на фоне живописного острова — скалистых берегов, небольшого центра города с набережной в центре внимания, летом здесь процветает туризм, а осенью — футбол по пятницам.

Но я должна была бы знать лучше, чем кто-либо другой, что внешность может быть обманчивой. Все и везде грязные. В таких местах, как это, им просто легче прятаться, ведь им все сходит с рук. В таких местах самые больные части человечества остаются незамеченными. Люди смотрят в другую сторону, и они хотят этого. На самом деле их не волнует грязь до тех пор, пока она на них не попадет — до тех пор, пока им не нужно смотреть на нее, осознавать это. Что доставляет нам неприятности, так это то, что они видят это на нашей коже, просачивающееся сквозь стены ветхого дома в плохом районе, или в глазах женщины, которая весь день работает, а по ночам продает наркотики, чтобы ей и ее дочери не пришлось возвращаться к жизни в трейлере.

Иногда самое худшее, на что способен человек, — это отчаяние. И это я знаю сейчас лучше, чем кто-либо другой.

Здесь темно и тихо, если не считать телевизора в гостиной. Моя тетя сидит одна с бокалом вина в руке. По крайней мере, так и есть. По крайней мере, он ушел и будет отсутствовать какое-то время.

— Твой беспорядок никуда не денется, — говорит она, когда я закрываю дверь. Я слышу имя Девона, и мой взгляд устремляется к телевизору. Моя сумка соскальзывает с плеча и с отчетливым стуком падает на пол, прежде чем я добредаю до кресла и позволяю своему внезапно отяжелевшему телу рухнуть в него.

«Дело против Уэста было прекращено вскоре после того, как полиция получила это видео с камеры заднего двора соседнего дома. Первоначальное расследование пропустило камеру из-за ее расположения и того, что дом использовался для сдачи в аренду на время отпуска, а его жильцы присутствовали лишь небольшие периоды времени в течение года. Мы хотим предупредить наших зрителей — то, что вы сейчас увидите, может вас травмировать».