— Твой отец планировал, что она соблазнит меня, а потом, когда она вернется, подставит меня под изнасилование. В его Братве уже были трещины, причем задолго до того, как ими воспользовались мы. Он знал, что, если заставить его людей напасть на мою территорию, они могут потерпеть неудачу, а если это произойдет, они восстанут против него из-за кровопролития, которое это вызовет. Но если бы он мог повесить на меня изнасилование своей жены, они бы с радостью напали на меня и считали каждого погибшего мучеником, пока у них не кончились бы люди или пока они не уничтожили бы меня. Конечно, когда она потерпела неудачу и он обнаружил, что она настучала, он убил ее. Я слышал, что сначала он выбил из нее правду. Мне рассказала птичка.

Даже когда я произношу эти слова, стараясь говорить беззаботно, я не могу сдержать эмоций в своем голосе. Ирина Васильева не заслуживала той участи, которая выпала на ее долю. Марика и Николай не заслужили того, чтобы расти без матери. Я ненавидела отца Николая за то, что он вынудил меня принять в этом участие. А теперь я ненавижу Николая за то же самое - за то, что он поставил Марику в такое положение, что, как я начинаю понимать, привело к чему-то очень похожему.

Я наказал Марику за то, что, хотя ее ложь была очень реальной, ею также в какой-то степени манипулировали. Она не так безупречна, как ее мать, но и не полностью виновата. И если бы я знал... Если бы я сначала задал больше вопросов, я бы знал. Но вместо этого я дал волю своему самолюбию.

Не помню, когда в последний раз я действовал в таком безрассудном гневе. Я не жалею о том, что сделал с Адриком, и не изменил своего мнения о том, что намерен причинить ему. Я, по крайней мере, не могу оставить его в живых, только не после этого. Я наживу себе врага, на которого буду оглядываться до конца жизни. Но я чувствую больное чувство вины за то, что сделал с Марикой.

Из-за Адрика я бы наказал ее. Отшлепал, хорошенько оттрахал, чтобы напомнить ей, кому она принадлежит, но сначала мне следовало спросить ее, почему? Понимаю я, испытывая все более глубокое чувство вины. Как бы я ни был зол на нее за то, что она солгала мне, я не так уж сильно переживаю из-за потери ее девственности. Я мог бы понять, если бы она с самого начала сказала мне правду. Это ложь обо всем и теперь я вижу, что вся эта ложь проистекает из интриг ее брата, в которые он ее вовлекал. Как она могла сказать мне правду, рискуя тем, что я отвергну ее, когда Николай зависел от ее роли?

Она не могла ожидать, что я начну заботиться о ней. Она ни на секунду не подумала бы, что я могу быть не только холодным и отстраненным. Стоя лицом к лицу с Николаем, я понимаю, что застал Марику врасплох. Я дал ей то, чего она никак не ожидала, и она не знала, что с этим делать, кроме как пытаться не сдаваться.

От осознания того, что она мне солгала, легче не становится. Это не залечит раны, которые она нанесла, и не исправит того, что я сделал с ней, полагаясь на свои предположения. Но это заставляет меня жалеть, что я не поступил по-другому.

Мне хочется, чтобы мы оба могли поступить иначе.

— Я был счастлив с Марикой, — тихо говорю я, глядя на Николая. — До того, как я узнал все это, до того, как я узнал, что она солгала мне в нашу брачную ночь, до того, как я узнал, что она лгала о контрацептивах, до того, как я узнал, что вы оба, но в основном ты, лживый ублюдок, замышляли мою смерть, я был счастлив с ней. Я влюбился в нее и относился к ней так, как не относился бы ни один мужчина, за которого ты мог бы выдать ее замуж. Я хотел построить с ней жизнь, которая была бы чем-то большим, чем просто долг. — Слова вылетают сквозь стиснутые зубы, и каждый сильный удар сердца в груди скрывает боль, которую я чувствую, сожаление о том, как я поступил в этой ситуации, теперь, когда я знаю правду.

Николай смотрит на меня, стиснув челюсти.

— Я не знаю, верить тебе или нет, — говорит он низким голосом. — Если это правда, то я поставил Марику на этот путь из-за лжи, которую придумал наш отец. Я был бы менее склонен к захвату твоей империи, если бы...

— Если бы ты знал, что твой отец - лживый мудак? — Каждое слово прозвучало жестко, прерывисто. — Для человека, унаследовавшего так много, ты не слишком умен, не так ли, Васильев?

Взгляд Николая может растопить лед или, по крайней мере, лед не такой толстый, как слой, окружающий мое сердце. Все это запутано так, что я и представить себе не мог, и вина за это лежит на нем, как ни на ком другом.

— Если я приму, что ты говоришь правду, что тогда? — Николай медленно выдыхает. — То, что ты сделал сегодня с моей сестрой...

— Не больше и не меньше, чем сделали бы другие мужчины на моем месте, и ты это знаешь. Тебе нужны еще доказательства того, что твой отец лгал? — Я пожимаю плечами. — Я могу показать тебе письмо, которое собирался передать твоей матери, но не успел узнать, что ее убили. Оно датировано, хотя, полагаю, ты можешь поверить, что я выдумал его и написал именно по этой причине, хотя до сих пор я не знал, что ты верил в то, что все это правда. Но тебе придется дать мне минутку, чтобы достать его. Оно наверху...

Не обращая внимания на мужчин, готовых направить на меня свое оружие, я направляюсь к двери и распахиваю ее настежь. Она ударяется обо что-то твердое, и я отшатываюсь назад, но вижу, что с другой стороны стоит Марика и собирается бежать.

Я хватаю ее за руку, прежде чем она успевает это сделать. Она все еще выглядит ужасно, видно, что она наспех привела себя в порядок и надела свободное платье, волосы мокрые и спутались вокруг лица, глаза опухшие и с красными слезами.

— Что ты здесь делаешь? — Рычу, и она вырывает руку из моей хватки, причем достаточно сильно, чтобы почти пораниться, когда вырывается из моей хватки.

— Слушаю, чтобы узнать, что, черт возьми, должно было случиться со мной и моим братом! — Шипит она. — Единственное, в чем я хороша, кроме как брать твой член, видимо. И теперь я знаю все. — Она отходит от меня, когда я снова хватаюсь за нее, и протискивается в гостиную, а я вхожу следом за ней как раз вовремя, чтобы увидеть ошеломленное лицо Николая, когда до него доходит, что Марика могла слышать наш разговор.

— Марика, я...

— Не говори ни слова, — шепчет она, ее голос резок и резок даже в низком регистре. — Я все слышала. Когда ты мне сказал, я решила, что у тебя должны быть реальные доказательства. Фактические доказательства, которые убедили бы тебя в том, что Тео сделал это с нашей матерью. — Ее голос срывается, она задыхается, глядя на брата. — Чем больше времени я проводила с ним, тем больше мне казалось, что это невозможно. Я не понимала, как это может быть правдой. Я сомневалась и сомневалась, но мы были в Ирландии, и все, что я могла сделать, это позволить идти всему своим чередом. Прошло несколько дней, прежде чем я поняла, что во всем этом что-то не так, и пожалела, что согласилась, но было уже слишком поздно. А теперь...

— Марика, мы не знаем, говорит ли он правду...

— Я знаю. — Она тяжело сглатывает, по ее щекам снова текут слезы, и теперь моя очередь смотреть на нее в ужасе, ведь она могла так легко настроить своего брата против меня. Независимо от того, верит она мне или нет, это был момент для ее мести, момент, когда она могла найти способ убедить Николая, возможно, без особого труда, что у нее есть основания полагать, что я лгу и что я сделал то, что подстроил его отец. После сцены в кабинете, после того, что услышал Николай, я не могу представить, что это было бы так уж сложно.

Но после всей этой лжи она решила сказать правду.

— Я не верю, что он мог завести роман с замужней женщиной, — тихо говорит она. — Не с тем, что я знаю о нем сейчас. И даже если бы какая-то замужняя женщина могла соблазнить его, это была бы не наша мать. Не жена другого влиятельного человека, второго по влиятельности в городе. Интрижка грозила бы слишком многим, если бы о ней узнали. — Она делает глубокий, медленный вдох, не глядя на меня. — Я считаю, что для Тео важнее всего то, что построила его семья. Наследие его семьи. Он не стал бы рисковать этим ради похоти.

И при этих словах мое сердце разбивается так, как я и не подозревал, что возможно.

Никто и никогда не говорил вслух то, что так ясно поражает самую глубокую часть меня. В этот момент я понимаю, что Марика знает меня. Что за время нашего недолгого брака она уделила мне достаточно внимания, сказанного и невысказанного, чтобы узнать меня так хорошо.

Я не ошибся, подумав, что она могла бы стать той женой, о которой я и не мечтал. Если бы только она не лгала. Если бы только я знал правду. Если бы только ее брат не подстроил все это с самого начала.

Если бы - но тогда у меня вообще никогда бы ее не было.

Все всегда должно было пойти прахом.

— Марика... — Я протягиваю к ней руки, но она отшатывается от меня, дрожа.

— Я больше не буду в этом участвовать, — шепчет она, глядя на брата и, наконец, на меня.

— Марика, я... — Я слышу, как те же слова, что были на губах Николая, срываются с моих, что Марика, что я... Я знаю, что она оборвет, но чувствую, как извинения горят в глубине моего горла, хотя я не знаю, что сказать. Как я могу начать извиняться за то, что здесь произошло? Как я могу исправить случившееся простым прости? Этого будет недостаточно, и я это знаю. Не тогда, когда она знает так же хорошо, как и я, что какая-то часть меня была ужасно, болезненно возбуждена тем, что произошло наверху. Это возбудило меня так же сильно, как и ужаснуло.

Ее это тоже возбудило, но сейчас это неважно.

Но я должен что-то сказать.

— Мне жаль, Марика...

— Ты что, блядь, издеваешься? — Она набросилась на меня, ее голос стал высоким и пронзительным, как будто я никогда не слышал его раньше. — Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Мне жаль? И это все, что у тебя есть для меня? После того как ты унизил меня перед своими людьми, перед Адриком, после того, что ты заставил меня сделать... — Ее пробирает дрожь. — Можешь идти в жопу.