Я просовываю руку между нами, одной рукой все еще придерживая ее платье, и скольжу пальцами по ее клитору. Я чувствую, как ее бедра двигаются навстречу мне, как она низко, содрогаясь, дышит, опустив голову и выгнув спину дугой, как она извивается у меня на коленях, казалось, забыв, где мы находимся, в сочетании с удовольствием от моих пальцев на ее клиторе и моего члена, зарытого внутри нее.

— Грязная девчонка, — пробормотал я ей на ухо. — Тебе ведь нравится, когда тебя вот так выставляют напоказ, правда? Мысль о том, что кто-то может увидеть? Что они могут увидеть твое лицо и понять, как сильно ты наслаждаешься тем, как тебя заполняет мой толстый член? — Я выгибаю бедра вверх, проталкиваясь глубже, подчеркивая слова, когда произношу их. Марика испускает пронзительный скулеж от удовольствия, извиваясь на мне, пока я тереблю ее клитор.

— Не молчи, когда кончишь, — предупреждаю я ее. — Я хочу слышать твои стоны и мольбы. Я хочу чувствовать, как ты сжимаешь мой член, когда кончаешь. Я хочу, чтобы ты подпрыгивала на моем гребаном члене, боже... — Она снова двигает бедрами, еще больше приподнимаясь и опускаясь, качаясь на мне, и ощущения настолько чертовски хороши, что на мгновение их снова становится слишком много. Все это заводит меня больше, чем я мог себе представить, и я хочу, чтобы это длилось так же долго, как хочу кончить в нее.

Я слышу какой-то шум, доносящийся из дальнего конца самолета, но мне все равно. У нас может быть целая гребаная аудитория прямо сейчас, и мне будет все равно. Более того, я думаю, что это может завести меня еще больше. Я никогда не думал, что мне понравится, когда за мной наблюдают, но сейчас эта идея звучит так чертовски хорошо, что мне трудно сдержать оргазм и еще то, как хорошо Марика ощущается, обхватив меня.

Она близка к тому, чтобы кончить. Я чувствую это по быстрым, резким толчкам ее бедер, по тому, как она извивается и прижимается ко мне, и по небольшим вздохам, которые она издает, когда я нахожу тот ритм, который, как я знаю, ей нравится. Мне не нужно видеть выражение ее лица, чтобы понять, что это такое: ее полные губы в форме бантика разошлись в стоне, глаза закрыты, а лицо напряжено от удовольствия. Ее руки сжимают мои плечи, и с каждым движением ее тела по отношению ко мне я все ближе и ближе к краю, чувствуя себя так, будто не кончал уже несколько недель, а не так, будто кончил дважды всего несколько часов назад. И что еще больше сводит меня с ума, еще больше усиливает наслаждение, так это воспоминания о том, как она снова и снова опускается на мой член, сама желая меня.

Она такая чертовски мокрая, что мне было бы трудно не выскользнуть из нее, если бы не тесное, плотное положение, в котором мы находимся.

Я мог бы оставаться в ней вот так всю гребаную ночь.

Не помню, когда в последний раз я оставался твердым после кульминации, как раньше, после того как она заставила меня кончить своим ртом. Я слишком стар для такого дерьма, слишком стар для множественных оргазмов или даже для траха без приличного рефрактерного периода между ними. По крайней мере, так я себе говорил. Это было для моих двадцати, а не для сорока. Но Марика заставляет меня снова чувствовать себя гребаным подростком, как будто я не только могу продолжать снова и снова, но и должен удерживать свой оргазм, как один, как будто я собираюсь кончить слишком быстро, слишком рано. Я никогда не чувствовал ничего лучше, чем быть внутри нее.

И я чертовски уверен, что никогда не почувствую.

Я чувствую, как дрожат ее бедра, как подрагивает ее клитор под моими пальцами, а потом я чувствую, как она кончает, как ее киска напрягается и пульсирует на твердой длине моего члена. Мне кажется, что я сойду с ума от удовольствия, что ничто и никогда не было так хорошо, и ничто и никогда больше не будет. Я сильно насаживаюсь на нее, ощущая ее оргазм и слушая ее стоны, нарастающие до тех пор, пока я не убеждаюсь, что все в этом чертовом самолете могут ее услышать, и я надеюсь, что услышат. От этой мысли у меня внутри все пульсирует, я сильно насаживаю ее на свой член, выжимаю из нее все возможное удовольствие, прежде чем наполнить ее своей спермой.

— Тео...

Она задыхается от моего имени, и это меня останавливает. Я начинаю понимать, что ничто не заставляет меня кончать так, как ее сладкий голос со слабым акцентом, выкрикивающий мое имя. Я чувствую, как все еще сильнее вхожу в нее, мои руки на ее заднице, когда я сильно притягиваю ее к своему члену.

— Я сейчас кончу, — простонал я ей в ухо, впиваясь зубами в мочку. — Я собираюсь наполнить тебя, дорогая жена, прямо здесь, на виду у всех, я собираюсь, блядь, кончить...

Марика стонет, ее спина глубоко выгибается, когда она насаживается на меня, ее ногти впиваются в мои плечи сквозь ткань рубашки, и это только усиливает ощущения, моего пульсирующего члена внутри ее тугого жара, то, как она все еще трепещет вокруг меня от собственного оргазма, и наслаждается от этого, когда я жестко вбиваюсь в нее, и мой член просто взрывается, когда моя голова откидывается назад, и я чувствую рот Марики напротив моего горла, ее губы касаются моей кожи, и на мгновение мне кажется, что я никогда не перестану кончать.

И в этот момент, когда я сильно кончаю внутрь своей жены, у меня возникает четкое ощущение, что за нами наблюдают. Я прижимаюсь к ней на долгий миг, мои пальцы все еще впиваются в ее задницу, пытаясь заново научиться дышать. Я все еще пульсирую внутри нее и чувствую мокрый беспорядок, который мы устроили друг другу, - несомненно, после этого мне придется приводить себя в порядок. Но для нее...

Осторожно отстраняю ее от себя, натягиваю трусики и прижимаю к ней руку.

— Ты будешь полна моей спермы, пока мы не приземлимся, — пробормотал я ей в губы. — Я хочу сидеть здесь до конца полета, думая о том, как моя сперма стекает между твоих бедер, как намокают эти трусики. Ты можешь сделать это для меня?

Марика молча кивает, и я встаю, помогая ей вернуться на свое место, а она слабо садится, откидывая одеяло с ног. Она выглядит раскрасневшейся, ее волосы рассыпались по лицу, и любой, кто посмотрит на нее, поймет, что ее только что хорошенько оттрахали.

Я поворачиваюсь, чтобы вернуться на свое место, и вижу мужчину, стоящего в конце прохода. У меня снова возникает ощущение, что за мной наблюдают, и я инстинктивно чувствую, что это был он... что он все это видел. В его голубых глазах есть что-то острое и любопытное, а также немного злости.

Я его не узнаю. Наверное, он из охраны Николая, думаю я, садясь обратно и не обращая на него внимания. Я не злюсь на то, что он увидел, мне понравилась идея, что за нами следят, хотя теперь, когда я кончил, это уже не так привлекательно. Но что-то в выражении его лица меня настораживает - злость.

Я не могу придумать причину, по которой вид меня с женой может его разозлить, разве что он хочет ее, и эта мысль вызывает во мне ярость, которая пылает так жарко, что я вижу красное. Эта мысль снова заполняет мою голову - МОЯ.

Марика - моя. Но если этот мужчина желает ее, это не имеет значения. Судя по всему, независимо от того, ожидала она этого или нет, она хочет меня так же сильно, как и я ее.

Эта мысль ослабляет прилив ярости, и я опускаюсь на свое место, не обращая внимания на мужчину. Он ничего не значит для каждого из нас, неважно, раздражает ли его этот вид. Теперь, когда я немного успокоился, я могу придумать и другие причины, по которым это могло его разозлить: он мог счесть это неуместным, или ему не понравилось, что нас слышат, или даже ревность, которая не имеет ничего общего с желанием обладать Марикой, а только с желанием иметь женщину, которая позволила бы ему делать то, что я только что сделал с Марикой.

Я говорю себе, глядя на то место, где она уже начала засыпать, свернувшись калачиком под кашемировым одеялом, что это не имеет значения. Скоро мы будем в Дублине, и я проведу медовый месяц со своей молодой прекрасной женой.

Я не позволю ничему испортить это.

***

Когда мы прилетаем, на асфальте нас уже ждет машина. Наш багаж уже загружают в нее, и я веду Марику по ступенькам самолета к ожидающей нас машине. В Чикаго сейчас около трех часов ночи, то есть девять утра, а здесь солнце уже встало, и Марика смотрит на небо, зевая во весь рот.

— Смена часовых поясов тебя доконает, — сочувственно говорю я ей. — Если можешь не спать до вечера, так и сделай. Это поможет тебе перестроить часы. Я знаю, что это нелегко, но я рекомендую хотя бы попытаться бодрствовать до полудня, когда ты обычно можешь вздремнуть. Иначе будет очень трудно перейти на нормальный режим сна, пока мы здесь. И, — добавляю я, подмигивая ей, когда кладу руку ей на спину и веду ее к ожидающей машине, — я буду рад помочь, если тебе нужно что-то, что поможет тебе уснуть.

Марика смотрит на меня, не понимая, что я имею в виду, а затем ее глаза расширяются, а рот округляется в мягком О, прежде чем она краснеет. Мне нравится, как розовеют ее щеки, так и хочется взять ее лицо в руки, ощутить жар и целовать ее, пока она не покраснеет еще сильнее.

Я влюбляюсь в свою жену. Осознание этого не так сильно тревожит меня, как я когда-то мог подумать. Я всегда думал о любви как о чем-то, чего нужно избегать по возможности, как и большинство мужчин в моем мире. Любовь делает тебя уязвимым, слабым, даже восприимчивым к прихотям другого человека и открытым для того, чтобы кто-то использовал ее против тебя, чтобы причинить боль. Любовь – это отвлекающий маневр.

Но с Марикой я вижу возможность того, что она может быть чем-то другим, средством для будущего, о котором я даже не подозревал, что оно еще возможно для меня.

— Мы едем в отель? — Спрашивает она, когда машина отъезжает от асфальта, и я качаю головой.

— Увидишь, — говорю я ей и тянусь к ее руке, лежащей на кожаном сиденье между нами. Я чувствую, как она немного напрягается, но не отстраняется.