Всё, что мы пишем сейчас, — это рассказ как бы в ретроспективе. По прибытии многие вещи, которые стали понятными нам позже, вызывали недоумение. Одной из них было то, что нас сразу же встретили дружелюбно. Позже мы поняли, что враждебность, как и страх, имеет свой собственный запах, и, поскольку мы не издавали такого запаха, предполагалось, что мы пришли либо с дружескими намерениями, либо движимые любопытством, но в любом случае даже на расстоянии, ещё до того, как встретиться с нами, они знали что у нас нет дурных намерений по отношению к ним.
Вскоре ольфаксам, которым было поручено принять нас и взять у нас интервью (разумеется, «интервью», — это наше слово, а не их: их слово можно было бы перевести как «обнюхать нас»), стало понятно, что обеим сторонам потребуется период адаптации, прежде чем у нас может состояться хотя бы какой-то продуктивный обмен идеями. Это почти сразу же стало очевидным и для них, и для нас, когда в соответствии с программой, разработанной перед нашим отлётом с Земли, мы попытались показать им место нашего происхождения, предложив им карты звёздного неба. В ответ они сунули нам под нос страницы, но мы не смогли разглядеть на них ничего узнаваемого.
После этого обе стороны поняли, что нам придётся хотя бы частично освоить словесное общение друг друга, хотя позже, даже когда мы сделали это и научились понимать слова друг друга, нам всё равно было чрезвычайно трудно, а порой и невозможно усвоить понятия друг друга, поскольку мы не можем точно охарактеризовать запах, не говоря уже о том, чтобы построить на его основе представление, тогда как они аналогичным образом не в состоянии точно обозначить визуальное впечатление.
Этот момент проявился сразу же, когда мы попытались обменяться картами и схемами. Они разработали обонятельные иероглифы, используя микроскопические зёрна пахучих веществ (вроде тех, что используют у нас некоторые специалисты по рекламе: это когда можно потереть напечатанное изображение и получить его специфический запах), по аналогии с тем, как мы используем типографскую краску для передачи печатных и потому визуальных абстракций произносимых нами слов. Для нас их записи были почти незаметными и не несли никакого смысла.
Те из них, что мы впервые смогли увидеть, были изготовлены путём нанесения этих зёрен на впитывающие поверхности, изготовленные из подходящего растительного материала, напоминающего нашу бумагу. Позже мы увидели другие виды материалов, изготовленных из кожи и химических соединений, которые были аналогичны нашим пергаменту и фотоплёнке. Они никогда не наносили свои ароматические зёрна на камень, как наши первые писцы, вырезавшие свои воспринимаемые зрительно послания резцом, но некоторые из их предшественников нашли способ использовать утрамбованный песок и глину до того, как в дальнейшем додумались до изготовления более удобных материалов.
Так они придумали способы закрепления своих обонятельных сообщений на подобного рода поверхностях, как мы нашли способы закрепления визуально воспринимаемых сообщений на печатных страницах. В итоге, когда мы попали в одну из их библиотек, мы поняли, что это за место, по стопкам листов, свитков и рулонов их сочинений, которые хранились в изолирующем материале, разделяющем и сохраняющем их. Несмотря на то, что их содержание было неощутимо для нас, за гранью нашего понимания всей этой путаницы с неощутимыми для нас запахами, уже тогда мы знали, что они являются очень близкими аналогами наших книг. По мере развития технологий они также открыли способы преобразования своих обонятельных записей в магнитные сигналы, которые было легче сохранять.
По сути, наш собственный визуальный мир прямых и кривых линий абстрагируется в нашей письменности посредством произвольного использования однородных прямых и кривых линий для обозначения звуков. Таким способом мы передаем речь визуально. Ольфаксы использовали запахи таким же образом, отождествляя определённые основные элементы запаха с определёнными звуками или словами, и таким способом создали систему обонятельных идеограмм, которая служила им так же успешно, как нам служат написанные слова. Наборщик у ольфаксов набирает в пузырьки стандартные пахучие химические соединения и вручную или механически размещает их на странице, равно как наш наборщик выбирает буквы из шрифта и упорядочивает их в соответствии с нашим письменным кодом.
Таким путём мы, в конце концов, смогли начать понимать слова друг друга. Они использовали свои магнитные катушки для перевода их в визуальные сигналы для нас, а затем обратно в обонятельные сигналы для себя. Так мы получали визуальный код, отдалённо сходный со спектрограммой голоса, а они с помощью тех же магнитных катушек получали свои пахучие иероглифы.
Сначала мы заметили, что они намеренно обнюхивают предметы, прежде чем произнести какое-то слово, а затем поняли, что это их эквивалент указания пальцем, которое представляет собой визуальный сигнал. Со временем они поняли, на что мы указываем, и мы начали учить друг у друга слова, обозначающие предметы, а затем осваивать практическое знание наших языков.
Сложность их синтаксиса оказалась большим препятствием для нас, а нашего — для них. Их представления о прошлом, настоящем и будущем отличались от наших коренным образом. Из-за продолжительного характера их преобладающего чувственного восприятия многое из того, что мы сочли бы конечным или прошедшим, было включено и в их язык, и в их представления о настоящем, и изменило их.
Также поначалу возникали трудности с совершенно случайными замечаниями. Их мысли о том, что важно, а что вполне обыденно, сильно отличаются от наших. Однажды один из них оставил комментарий в отношении совершенно ничем не примечательного для нас листа, и нам потребовалось много времени, чтобы понять, что ольфакс метафорически намекает на его необычный запах (кстати, незаметный для нас). В другой раз один из нас сказал, какое эстетическое удовольствие доставляет нам абсолютная функциональность дизайна их интерьера, и это была мысль, которую мы сумели донести до них лишь совместными усилиями.
Их архитектура, как интерьеров, так и самих зданий, произвела на нас сильнейшее впечатление. В ней не было ни шпилей, ни минаретов, ни куполов, ни внешних или внутренних украшений вроде скульптуры, живописи, мозаики, гобеленов, фресок, сверкающих люстр или серебряных канделябров, богато украшенных изделий из кованого железа, эмалей, тканей с богатой фактурой или расцветкой, искусно выполненных безделушек и всего того, что появляется в нашей повседневной жизни, в домах и общественных местах, и служит для того, чтобы радовать наш взор. С другой стороны, в домах, которые они в соответствии с собственными представлениями считали роскошными, хотя и строго функциональными по дизайну, стены были сделаны из ароматических пород дерева, похожих на наш кедр или сандал, но гораздо большего количества сортов, и обработанных так, чтобы их запахи были практически вечными.
Их художники создавали для этих домов не картины или скульптуры, а изысканные и бесконечного разнообразные композиции из тонких духов. Они варьировали их воздействие ещё сильнее путём размещения источников этих ароматов в своих комнатах: в укромных уголках, высоко или низко на стенах, на разных расстояниях друг от друга и в разных положениях относительно друг друга, изменяя воздействие каждого из них на получающиеся смеси, чтобы они могли смешиваться и или переплетаться в разных сочетаниях, создавая симфонию запахов в качестве фона для благодатной жизни.
В не столь широко распространённых дизайнах мы иногда видели стены с небольшими участками инкрустации, которые мы вначале принимали за картины, но которые на самом деле оказались запаховой мозаикой. Их Рафаэли и Микеланджело подбирали, смешивали и объединяли ароматы так же оригинально и проницательно, как подбирает слова японский автор хайку, или как китайский художник выделяет или совмещает изображения бамбуковых стеблей, чтобы передать ощущение красоты и выразить этими элементами чудо всей природы. Более того, художники ольфаксов, совмещая в ограниченном рамками пространстве ароматы, ассоциирующиеся с полями, отдельными персонами, ритуалами или зданиями, могли вызвать у своей аудитории обонятельную реакцию, подобную той, что возникает у нас при взгляде на нанесённые на холст линии и краски, сочетание которых привлекательно для нас с точки зрения эстетики, а также создаёт визуальный образ вещей, которые они отображают.
Ещё одним аспектом их архитектуры, который нас заинтересовал, было то, что они обычно использовали похожие на мансардные окна области над головой, когда хотели, чтобы свет проникал внутрь, поскольку их эквивалент окон предназначался не для того, чтобы в них смотреть, а лишь для того, чтобы пропускать мизерное количество света. Но в стенах у них были устроены вентиляционные отверстия, обеспечивающие приток воздуха и ощущение запахов, поступающих извне. Вскоре мы поняли, что жизнь ольфаксов сильно привязана к большим семейным группам. Те образования, которые мы назвали бы их городскими центрами или сельскими поселениями, были не очень большими. Их популяция была распределена по всей площади их планеты более равномерно, чем наша. Мы думали, что это как-то связано с чувствительностью к запахам, но, вероятно, тому также были экономические и исторические причины, которые мы не заметили вначале. У них не было крутых горных хребтов или широких океанов, а были лишь довольно пологие холмы и множество небольших озёр, поэтому пригодной для жизни была вся поверхность их планеты, что также, несомненно, сыграло свою роль.