Тот, кто, поймать кузнечика желая, —

Как длинен, редок, легок шаг! — идет

Без шороха. Походка вся такая

Была у Африко меж тех высот,

Где шел он, пенью нежному внимая

Из той долинки. И, пройдя вперед,

Вот он увидел жадными глазами —

Дубок колеблет легкими ветвями.

Сокрытый, смотрит и подходит к цели:

Отсюда шел напев — и не затих;

Три милых нимфы вместе песню пели;

Одна стояла, возле две других,

В канавку ножки опустив, сидели —

Как нежны, белы были ножки их!

Они, поникнув, ножки тихо мыли,

И пели, и на птичек походили.

Та, что стояла, ветви соплетала

И тем венцом украсила чело,

Кудрями светлыми под ним сияла, —

Уж солнце их ласкало, а не жгло.

Потом подруг венками увенчала

Густыми, пышными; легко, светло

Кос несплетенных пряди разметались

И с ветками зелеными сплетались.

И в мыслях Африке одно звучало:

«Ведь Мензолы меж ними нет моей».

И к ним его все ближе привлекало,

И разгоралась боль еще больней.

«Венера, — молвил, — ты мне обещала,

Но все не вижу милости твоей.

Что делать мне? Себя я им открою,

Спрошу, как свидеться мне с их сестрою».

И юноша, открыться им решая,

Выходит к нимфам и, ступив вперед,

Смиренно, робко, голос понижая,

Умильную такую речь ведет:

«Диана, ваша госпожа благая,

Вас твердыми и стойкими блюдет,

О нимфы милые! Но не бегите,

Вас умоляю, мне хоть миг внемлите.

Ищу одну из вашего я строю,

Что Мензолой, я слышал, названа

И будет узнана из вас любою.

Уж месяц — мне не встретилась она,

Ищу, плененный гордою красою,-

Она бежит, суровости полна.

И вот молю — хоть легкий след девицы

Мне укажите, милые сестрицы».

Вдруг — как без пастуха бегут барашки

От волка перепуганной толпой,

Туда, сюда — и мечутся, бедняжки,

Блея во весь дрожащий голос свой;

И лисьи как почуявши замашки,

Затрепыхав, летят скорей домой

И бьются куры, и кудахчут дико,

Пока в курятнике замрут без крика, —

Так нимфы милые бегут в тревоге,

Его увидя, «ах!» и «ох!» кричат,

Для бега обнажив высоко ноги

Прелестные, поднявши свой наряд,

Не отвечают, яростны и строги,

Хватают луки и спешат, спешат

Пологим берегом к горе, к пещере,

Как дикие затравленные звери.

А Африке кричит им: «Подождите!

Постойте! Дайте слово произнесть!

Я зла не мыслю делать вам, поймите,

Не посягну на вашу жизнь и честь!

Я пошутил! Напрасно вы бежите!

Мне надобна веселость, а не месть:

Ведь вы себе во мне найдете друга,

А вот бежите сразу с перепуга».

Но что твое отчаянье, моленье!

Они бегут проворно, что есть сил, —

И ты остался вновь в уединенье,

Какого бы ответа ни просил.

Их не преследуй: всякое стремленье

Их ярый бег равно б опередил:

Летят на ветер все твои приманки,

Уже не остановятся беглянки.

Мгновенно нимфы были так далеко,

Что он уж их из виду потерял.

Остановился бедный одиноко,

А сам душой терзался и страдал

По девам диким странно и жестоко.

«Теперь — увы! — что делать? — повторял. —

Мне ни одной из них не видеть боле,

И ждать могу от них лишь худшей доли.

Что все мои приманки и моленья,

Что и молчанье, хоть молчал бы я!

Того не взять и силой, без сомненья,

Что просто мне сказали б, не тая.

Когда б хоть выведать предподоженья,

Где мне искать, где Мензола моя!

Когда б я знал, куда она сокрылась!

Брожу, как будто солнце вдруг затмилось».

Все поиски его так развлекали —

И к Мензоле стремленье, все сильней,

И нимфы, что в долинке распевали

Под тенью свежих веявших ветвей,

И бег за ними — как они бежали! —

О, лишь узнать о Мензоле своей, —

Что не приметил он: уж вечер близок,

И солнца — лик уж не горяч и низок.

И вот, раздумчивый и огорченный,

Досадуя, что рано ночь идет,

Походкой медленной и утомленной

Он стал сходить с пещеристых высот.

Здесь поздно оставаться, искушенный,

Боялся он: в лесу густом вот-вот

Зашевелится к ночи гад ползучий:

Укус его тебя отравит жгучий.