А Мензолу тут радость осияла,

Что невредим был юноша: связал

Уже Амур ей сердце, вынул жало

Жестокости и злую мысль изъял.

Хоть ждать его и миг не пожелала —

О, ни за что! — Иль чтоб возможен стал

С ним разговор — о, нет! — Но просто рада:

Его сетей бояться уж не надо.

И снова нимфа дальше побежала,

Что было сил: ведь он за ней спешил,

И все она по-прежнему внимала,

Как следом он и плакал, и молил;

Пещер и скал немало миновала,

И позади уж он далеко был,

Когда она, взобравшись на вершину,

Не мнила, что спаслась и вполовину.

Но вниз она с стремительностью вящей

Спешит с горы по склону. Как стена

Стоял здесь лес, сплетен дремучей чащей

Непроницаемой. И не слышна,

Лесною вольной птицей настоящей,

Бесшумно затаилась тут она;

Маститый дуб шатром пышно-зеленым

Здесь нимфу осенил, над ней склоненным.

Поговорим об Африке. Мгновенье,

Как нимфа бросила в него копье,

Смутился он. Но слышит в изумленье

Он крики «Берегись!», и вид ее,

Весь — состраданье, и к нему движенье,

И пламень глаз явили ясно, чье

Кто сердце вдруг сразил. И с новой силой,

И с новой жаждой он бежит за милой.

Как головня погаснуть уж готова

И тлеет только искоркой одной,

Но вздоха ветра, мощно излитого,

Достаточно — и с силою иной,

Сильнейшей во сто крат, пылает снова. —

Так Африке, почуяв новый зной,

Лишь возглас жалостный над ним раздался,

Все пламенней, все жарче разгорался.

Он закричал: «Юпитер, видно, хочет,

Раз хочешь ты, чтоб пал здесь мертвый я:

Твою надежду тотчас он упрочит

Всей силою стального острия,

Что сердце мне пронзит и кровь источит,

Пройдя всю грудь насквозь. Вина — твоя.

А мне — восторг: покончить с жизнью сею

В горении любви — рукой твоею!».

Едва лишь Африко закончил слово,

Как на вершину Мензола взошла,

И ясно он ее увидел снова;

Она сошла — ее сокрыла мгла,

И тотчас он почуял много злого:

Меж них долина длинная легла, —

И крепко не на шутку он боялся,

Чтоб след ее совсем не затерялся.

И он с трудом вершины достигает

И тщетно взорами ее следит.

И как охотник часто поступает,

Чуть птица снимется и улетит

И из виду ее он потеряет:

Лицо поднявши, ротозей глядит;

Бежит туда-сюда, стоит на месте,

И, как в беспамятстве, все это вместе, —

Так Африко ее с своей вершины,

Подняв высоко голову, следит.

Лоб трет себе руками без причины,

Свою фортуну злостную хулит

За все ее бесчисленные вины.

И к лесу он дремучему спешит,

И вновь назад; бормочет: «Что за чудо!

Нет, вон туда пошла она отсюда».

И тотчас он туда бегом спускался —

Уж где бы ни было ее сыскать, —

И снова, не увидев, возвращался,

С отчаяньем в душе бежал опять

И, отбежав немного, вновь решался

Идти иным путем. Но угадать

Никак не мог, все недоумевая,

Что делать, где искать еще, не зная.

И он твердил себе: «Она, пожалуй,

Вот тут, в лесу пространном и глухом!

И если так, то без приметы малой

Мне не сыскать ее, блуждая в нем;

И больше месяца бродя, усталый,

Всей чащи я не обыщу кругом.

И ни следа! Ведь если бы вступила

Тут в лес она, хоть след бы проложила.

Хотя бы весть мне сердце провещало,

Куда пошла она! Не счесть путей,

А ведь из них один она избрала.

И дальше устремляясь так за ней,

Пойду ли ощупью куда попало —

И не туда приду всего верней,

А дара уж теперь не потеряю

Печального, которым обладаю.

Не знаю я, идти или остаться

И ждать, не выйдет ли сюда сама;

И верховой здесь мог бы затеряться, —

Такая глушь в лесу, такая тьма,

Что и его бы следу не сыскаться.

А ежели послушаться ума, —

Далеко быть мне на полмили надо,

Чтоб ею брошена была засада».

И он взглянул на солнце. Час десятый

Уж близок был. И он себе сказал:

«Что тешиться надеждою богатой?

Надежды нет, которой я дышал;

Здесь тратить время — тщетной было б тратой».

И в памяти рассказ отца вставал

О двух любовниках — что накануне

Он слышал, — как погибли вместе втуне.