Там, где проходят поезда

Сильный стук всполошил семью Мельниковых. Николай Семенович открыл дверь. На пороге стояли люди в черных плащах и в шляпах с перьями. Промокшие солдаты итальянского экспедиционного корпуса походили на пиратов. Оттолкнув Мельникова, пять человек ввалились в дом. О чем-то переговариваясь, они то и дело кричали на сбившихся в углу женщин — Татьяну Аристарховну, ее дочь Нину и племянницу Тоню.

С одежды солдат стекала вода, комья грязи расползлись по полу. Потолкавшись на кухне, они прошли в столовую, кинулись к шкафу и комоду, забрали всю теплую одежду и ушли.

— Вот и познакомились,— проговорил Николай Семенович, вздохнув.

Нина уткнулась в грудь матери, ее худенькие плечи вздрагивали от рыдания. Вслед за ней заплакала Тоня. Побледневшая Татьяна Аристарховна скорбно смотрела На мужа. Он взял ее за руку, тихо сказал:

— Ничего, Танюша, ничего.

Они жили в доме, где до войны размещалась швейная мастерская. Ею заведовал Николай Семенович. Еще 1 армии он научился портняжничать. Но после демобилизации лет пятнадцать работал сцепщиком вагонов на станции Сталино. В поселке каждый второй знал его в лицо, а среди машинистов у него были друзья. За несколько лет до войны он заболел, ушел с железной дороги, стал портным. Заведовал швейной мастерской шахтоуправления № 10-бис, куда входил и рудник «Пролетар»...

Мельников изредка появлялся на улице. Не верилось, что еще совсем недавно на вокзале стояли разноголосица, песни, смех и плач, раздавались напутственные возгласы. Ныне вокруг висела тягостная, настороженная тишина. Она наступила после того, как тревожно пропели прощальные гудки уходящих на восток эшелонов и за октябрьским дождем скрылись в ясиноватской стороне отходящие части Красной Армии.

Уехал в далекий тыл и секретарь парторганизации станции. Незадолго до эвакуации у него состоялся доверительный разговор с Мельниковым и тот согласился остаться для подпольной работы.

— К тебе придет человек,— сказал парторг.— Даст конкретное задание.

Но минул почти месяц, а Мельникова никто не тревожил. Как-то он встретил машиниста Антона Доронцова. Поздоровались, перебросились несколькими словами и разошлись. Опасались высказать друг другу сокровенные мысли. Антон Иванович, конечно, не думал, чтобы Мельников — человек рабочей косточки — мог переметнуться к врагу. И все же, попробуй поручись. Может, червоточинка в душе появилась. Частную комерцию надумал завести. Немец это поощряет. Его, Доронцова, промасленного и прокаленного у паровозного котла, никакая сила не оторвет от пролетарских рядов. Он ведь не собирался оставаться в оккупации.

Перед самой войной Антон Иванович работал машинистом, а его друг Андрей Владимирович Качанов — начальником депо в железнодорожном цехе механического завода. Под конец эвакуации предприятия им, коммунистам, поручили вывести из строя паровозы, которые не успели отправить в тыл. Они испортили и уничтожили основные механизмы локомотивов, подогнали подъемный кран и завалили их под откос. Сами на последнем паровозе поехали через Мушкетово на Ясиноватую. Но дорогу уже перерезали немцы, рельсы были разворочены.

Они возвратились домой, два пожилых человека, два бывших участника гражданской войны... Может, махнуть через линию фронта к своим?

— Куда вы пойдете? — вмешалась жена Качанова.— На передовую вас не пошлют. В нашем тылу отсидеться хотите?

— Что ты, Фекла Николаевна, предлагаешь? — спросил Доронцов. Он с уважением относился к ней — двоюродной сестре своей жены. В годы революции Качанова выступала на митингах, организовала на станции жен-отдел, вовлекла в общественную работу его Ефросинью, и та стала членом партии.

— Вспомните гражданскую,— сказала Фекла Николаевна.— В тылу врага тоже нужны люди. Бороться будем — принесем пользу нашей армии.

...Ничего этого Мельников не знал. Его почти ежедневно навещал давний друг, бывший вокзальный кассир Иван Николаевич Нестеренко. Они делились последними новостями. Однако Иван Николаевич никак не мог отважиться сказать о самом главном. За день до появления оккупантов к нему в дом пришел с незнакомым человеком его сослуживец Лука Рапанович.

— Я к тебе с поручением,— сказал он.— Знакомься — это чекист... Иван, мы с тобой старые друзья. Меня оставляют для работы здесь. А напарником своим я назвал тебя. Не возражаешь?

Нестеренко растерялся от неожиданности, нерешительно спросил:

— А что будем делать?

— Обстановка подскажет,— ответил чекист.— Может, придется пойти в полицию. Фашисты карают наших людей, мы должны мешать им...

Ночью Иван Николаевич долго не мог уснуть. В правильности избранного шага он не сомневался. Но что скажут люди? Он никак не представлял себя в роли полицейского.

Вскоре оккупанты развесили приказ о немедленном возвращении рабочих на свои прежние места.

- Волей-неволей придется открывать мастерскую, усмехнувшись, сказал Николай Семенович и провел широкой ладонью по своей бритой голове. - Только из чего шить?

— А куда мне идти? — подхватил Нестеренко.— Моя касса исчезла.

Он задумался. Сказать о предложении чекиста? Уже есть объявление о создании полиции. Иван Николаевич предложил выйти во двор покурить.

Грязные сумерки заволокли дома, тянуло промозглой сыростью. Окна нигде не светились, все вымерло, притихло. Где-то в конце улицы глухо тявкнула собака, и тут же осеклась.

— Слыхал, Семеныч, что говорят о Москве? — спросил Нестеренко.— Горланят: капут... Неужели правда!

— Брешут. Москва каждый день передает сводки.

— Нам бы приемник,— мечтательно сказал Иван Николаевич. Затянулся дымом и закашлялся.— На папиросах сидел, а тут махорка.

— Бросил бы курить.

— Тут бросишь... Что делать, Семеныч? Запасы-то какие у нас? Голый ветер в кармане. Есть нечего. Куда податься? — спросил он. Немного подумал и сказал: Предлагают оформиться в полицию.

— И что ты решил? — насторожась, опросил Мельников. Подумал, что не плохо бы иметь своего человек в полиции.

— Еще ничего. Людей стыдно.

— А если бы это потребовалось для тех же людей? Нестеренко затянулся, бросил под ноги окурок и вдавил его в землю. Подошел вплотную к Мельникову и зашептал:

— Я не открывался перед тобой, но теперь скажу! Ты задал мне тот же вопрос, что и один чекист. Он предложил мне устроиться в полицию.

— Так ты оставлен? — тихо проговорил Николай Семенович.- Тогда нужно идти, если случай подворачивается.

Постояв еще немного, они подали друг другу руки и разошлись.

Татьяна Аристарховна заметила, что муж возвратился с улицы возбужденный. Подсела к нему на диван.

— Коля, ты все о чем-то шепчешься с Иваном Николаевичем...

— Обычные мужские разговоры.

— Ну зачем ты так? — огорченно сказала жена.— ведь мы живем под смертельным страхом. Я ребенка буду. Пойми мое состояние.

— Не нужно, Танюша,— виновато проговорил он и обнял ее за плечи.— Я думал, ты ничего не замечаешь.

— Не знать больнее, чем знать самое жуткое.

— Собственно, ничего жуткого нет. Пичиков предлагает Нестеренко поступить в полицию.

— И ты ему посоветовал? — испуганно воскликнула она.

— Есть вещи, не зависящие от нас.

— Да, ты прав,— сказала примирительно Татьяна Аристарховна.

В коридоре раздался стук, открылась дверь в прихожую, и на пороге показался итальянский солдат в короткой шинели. Поздоровался и на ломаном русском языке объяснил, что работает в госпитале.

— Совсем рядом,— сказал он.

Итальянский госпиталь разместили в здании школы. Из классных комнат выбросили парты и столы, их ломали и топили печи.

Незваный гость поставил в угол винтовку, похлопал но ней рукой и попросил присмотреть. Минут через двадцать возвратился с банкой консервов, поставил ее на стол. Татьяна Аристарховна показала на чайник.

— Спасибо, синьора,— ответил солдат и пригласил всех за стол.

Открыл консервы, разложил на тарелочки и пододвинул девушкам. Ели молча. Итальянец стеснительно поглядывал на Татьяну Аристарховну. Ее миндалевидные глаза, прямой красивый нос, чуть припухлые губы, смуглое лицо и высокая прическа напоминали солдату его мать.

После ужина подошел к двери и убедился, что она закрыта плотно.

— Камрад не нужно слыхать. Плохо всем будет. Сел за стол, положил перед собой руки, приосанился и вдруг тихо-тихо запел «Интернационал» на родном языке. Мельниковы не поверили своим ушам. Что-то правдоподобное и пугающее было в поступке чужеземца. И все же он пел международный гимн трудящихся. Родная, торжественная мелодия, но слова чужие, не-понятные, а лицо солдата одухотворенное, отражает истинный смысл «Интернационала». Он оборвал пение, заговорил со слезами в голосе, с трудом подбирая слова:

— Отец мой коммунист. Профессор. Дуче Муссолини... Фашисты стреляли отца... Я учился врачом стать… Гитлер плохо. Война.— Он вытащил из кармана гимнастерки блокнот, достал свою фотокарточку и подал Татьяне Аристарховне,— Вам... Память моя.

Итальянец ушел, оставив в недоумении семью Мельниковых. Значит, враги не все одинаковые? Закралась в сердце надежда, что люди, подобные их гостю, не допустят зверств и убийств мирного населения.

Но долго тешиться этой мыслью им не пришлось. Мельниковы переехали на новую квартиру. Николай Семенович отправился по делам на станцию, а девочки остались расставлять мебель. Татьяна Аристарховна п« шла на старую квартиру забрать посуду. Вернулась и застала в доме немцев. Один из них сорвал со стены фотографию хозяйского сына в военной форме и начал топтать сапогами. Женщина побледнела, ее захлестнула обида. У нее самой был сын в армии и носил такую форму. Она подошла к немцу и, показывая ему под ноги, с болью сказала:

— Небось, культурным себя считаешь?

Солдат понял ее по жесту и слову «культурным». Лицо у него побагровело, ноздри вздрогнули. Он качнул головой, отвел назад ногу и со всей силы ударил Татьяну Аристарховну в живот. Как подкошенная, она упала на пол. Немец снова ударил ее в бок. Она потеряла сознание. В комнату вбежал муж и бросился к ней.